Знаменский лично редактировал наиболее сложные материалы, но при этом успевал читать все другие и весьма эффективно учил молодых трудному редакторскому ремеслу.

Как и большинство сотрудников журнала, он тоже когда-то занимался спортом — легкой атлетикой, особых вершин не достиг, но продолжал любить преданной любовью этот вид спорта, знал его досконально и внимательно следил за его развитием в мире.

Но в отличие от Лютова, столь же влюбленного в футбол и хоккей, он хотел, чтобы легкой атлетике посвящали не только статьи, анализы и обзоры, а создавали в ее честь вдохновенные поэмы, романы, рассказы...

Не будучи сам хорошим очеркистом, он очень ценил тех, кто писал о его любимом спорте ярко, образно, живо. Только не скучно! Ради всего святого, не скучно!

При этом Знаменский вообще был эрудирован в спорте. Он любил и хорошо знал плавание, зимние виды, гимнастику, велоспорт...

Это был во всех отношениях надежный человек, да к тому же с приятным, общительным характером. Его уважали все в редакции, и Луговой не мог нарадоваться, что заимел такого сотрудника.

Вот и сейчас в самолете Знаменский склонил над какими-то бумагами свое гладкое, благообразное лицо, шевелил тонкими губами — была у него такая привычка, — вперив взгляд внимательных, спокойных глаз в разложенные перед ним листки. Луговой знал, что это за листки, — план-график работы олимпийской группы журнала и передач материалов.

Фотокор «Спортивных просторов» Крохин, длинный как жердь парень (его, конечно, тут же прозвали Крохой), казался медлительным, каким-то ленивым, всегда жевал резинку. Работу свою делал с таким видом, словно испытывал к ней глубокое отвращение. Говорил мало, но если открывал рот, то для ворчания и выражения недовольства.

Чем? Всем.

С видом мученика таскал он свою тяжелую черную сумку, огромные объективы, камеры. Ворча и презрительно гримасничая, подыскивал себе место для съемок, неодобрительно качая головой, вынимал аппараты, с бесконечной скукой на лице, жуя резинку и позевывая, ждал.

Начинались игра или забег, заплыв, схватки на ковре, бой на ринге, и неожиданно в какой-то самый острый момент — гол, финиш, нокаут—Крохин распрямлялся с молниеносной быстротой, точно и безошибочно ловил кадр и со скоростью автомата нащелкивал снимки. Проходили секунды, и он снова погружался в летаргию, чтобы через несколько минут опять взорваться.

Фотографии его были великолепны, о таких всегда мечтал для своего журнала Луговой. Крохин умел схватить наиболее неожиданные, наиболее драматические моменты спортивных единоборств, раскрывающих самую сокровенную сущность спорта, человека в спорте, беспредельность его возможностей, великую красоту борьбы.

К тому же Крохин обладал особым нюхом на сенсации. Предстояла, скажем, неинтересная, по общему мнению, игра очень сильной и очень слабой команд. Казалось бы, все ясно. Перед полупустыми трибунами начинался матч, а за воротами сильнейшей команды маячил один Крохин. И что же? Выигрывали слабейшие, и их два безответных сенсационных гола Крохин запечатлевал на зависть своим коллегам, не удостоившим игру присутствием.

Придя на стадион, он вдруг занимал позицию не на финише, а где-то у поворота. И именно там под вопли трибун какой-нибудь аутсайдер обходил фаворита.

Но в одном с ним ничего нельзя было поделать: он терпеть не мог шаблона, легких, как он выражался, поз, неинтересных, с его точки зрения, моментов — парады, победители на пьедестале почета, улыбающаяся и обнявшаяся четверка эстафетчиков, капитан команды, пожимающий руку судье,— это все приходилось добывать у других фотографов. «Разве это работа? — презрительно кривился Крохин. — Семейные портреты! Это вам тетя Нюша — вахтер — одним пальцем может щелкнуть»... И все. Заставить его снимать то, что он не хотел, было невозможно.

Но мастер он был уникальный, его работами восхищались и редакторы всех других изданий, собратья Лугового.

Сейчас, сидя рядом в самолете, — туристская группа летела тем же ИЛом, что и члены делегации, — они оживленно «беседовали» — Крохин и Коротков. Выгляделело это так: Короткое, как всегда, взъерошенный, энергично жестикулирующий, без конца что-то говорил, тыча пальцем в свой блокнот, а Крохин молча жевал резинку и на каждые сто слов Короткова один раз вяло кивал головой. При этом его длинные пышные волосы падали ему на глаза.

В том же ряду, заглушая гул двигателей могучим храпом, спал Твирбутас.

Они прилетели днем. Светило солнце с затянутого тонкой кисеей неба.

Странные, похожие на космические вездеходы, белые машины без окон перевезли их под охраной полицейских в здание аэропорта. Быстро пройдя пограничный контроль, они в большом автобусе, в первом и последнем ряду которого сидели солдаты в темно-зеленых беретах и салатных рубашках с карабинами в руках, прибыли в отель «Шератон» — старый, респектабельный.

Луговой и Знаменский разместились в большом номере с цветным телевизором, Коротков еще с одним журналистом — в соседнем.

С Крохиным они расстались — туристы жили где-то в другом отеле.

Побывав в пресс-центре, аккредитовавшись и выяснив обстановку, Луговой вернулся в отель, оставив своего зама в пресс-центре договариваться о телефонной связи с Москвой.

Первым, кого встретил Луговой, войдя в огромный холл «Шератона», оказался Вист.

Он спускался с лестницы в сопровождении уже знакомой Луговому красивой высокой блондинки. Она выглядела то ли утомленной, то ли постаревшей, хотя после Инсбрукской олимпиады прошло совсем мало времени, взгляд огромных золотистых глаз словно потух.

- О, кого я вижу! — вскричал Вист. Радость его была неподдельной. — Сам крупнейший босс советской прессы — господин Луговой. Советский спортивный Херст!

- Моя дочка не грабит банков,— в тон ему ответил Луговой.

- О, да вы внимательно следите за всеми происшествиями в нашем проклятом капиталистическом мире! Так у вас говорят? Познакомьтесь, моя секретарша Элен.

- Мы знакомы.

- Откуда? — удивился Вист. — Ах да, мы же встречались в Инсбруке,

Элен протянула Луговому свою удивительно сильную руку и как-то странно посмотрела на него. Словно оценивала, но не как женщина мужчину, а как продавец покупателя: какую бы стоило заломить цену?

Она улыбнулась и пробормотала:

- Здравствуйте.

- Здравствуйте, рад вас видеть, — отдал долг вежливости Луговой.

- А меня? — Вист обиженно надул губы. — Меня нет? Скоро обед, господин Луговой, хочу пригласить вас. Здесь внизу чудесный ресторан «Кон-Тики». Или вам не полагается обедать с представителем желтой прессы? За вами не следят? Вон там у колонны высокий негр в гран-бубу. Это не переодетый агент НКВД?

—Нет, успокойтесь, — без улыбки ответил Луговой, — это переодетый агент ФБР. Или там держат только белых? И вообще, вам не попадет, что вы пригласите обедать агента Кремля? На чьи деньги обедаем: .на ваши или налогоплательщиков?

- Ха-ха, — рассмеялся Вист, — вы остряк. Платит Роберт Вист, он же налогоплательщик. Принимаете?

- Принимаю.

Они спустились в ресторан. Здесь все, от масок на стенах, плетеных столов, стульев, аквариумов и растений до обслуживающего персонала и блюд в меню, вызывало в памяти дальние тропические моря, экзотические острова...

Когда они уселись за столик и метрдотель в белом смокинге с непроницаемым восточным лицом принял заказ, Вист сказал:

—Вы случайно водки не привезли с собой? Чудесная штука — водка!

- Привез, прикажете сбегать? — усмехнулся Луговой.

- А что? Как раз пол-литра па троих, — рассмеялся Вист. — Ну? Как мое знание советской действительности?

- Пять с плюсом, — ответил Луговой, — с такими знаниями вам у любого нашего пивного ларька успех обеспечен.

—Слышишь, Элен, — Вист повернулся к ней, — успех обеспечен. Надо к вам приехать. У вас ведь часто бывают иностранные журналисты...

—Конечно.

- ...корреспонденты телевидения? — продолжал Вист, перекладывая салат на тарелку.