Вист снял Элен номер рядом со своим. Днем они запирали дверь на задвижку каждый со своей стороны, чтобы не шокировать прислугу — старых, словно специально подобранных по признаку непривлекательности горничных (опасения напрасные — прислуга в отеле давно ко всему привыкла). Но сейчас была ночь, и задвижки отодвинуты.

Вист ушел на очередную мужскую вечеринку с «полезными людьми» и до четырех часов утра вряд ли вернется. Не зажигая света, Элен прошла в его номер, уверенно нащупала чемодан, отперла его своим ключом, приподняла двойное дно и достала отпечатанную на папиросной бумаге машинописную рукопись. Поставив чемодан на место, она вернулась в свой номер и, по-прежнему не зажигая света, прошла в ванную. Заперев дверь, достала из сумки крошечный фотоаппарат «минокс», сняла колпак с лампы над умывальником и, разложив рукопись на стеклянной полке под лампой, стала быстро одну за другой фотографировать страницы. Их было не больше пятидесяти. Она начала с тридцатой, остальные она уже сфотографировала в предыдущие ночи. Особенно тщательно она пересняла последнюю страницу, где стояла подпись Виста.

Элен все время прислушивалась, на лбу у нее выступила испарина. Но действовала она уверенно и четко.

Закончив работу, отнесла рукопись Висту в номер, спрятала на прежнее место. Вынув из аппарата крохотную пленку, она засунула ее в пустой тюбик из-под губной помады и бросила его на трельяж среди двух десятков подобных же.

Потом зажгла свет, быстро разделась и прошла под душ — она была вся мокрая от испытанного страха и напряжения, руки ее дрожали, ее слегка тошнило... Вернувшись в комнату, она достала из комода коричневую бутылку бренди и выпила прямо из горлышка несколько больших глотков. Села перед трельяжем и долго смотрела в зеркало бессмысленным, пустым взглядом, ожидая, пока уймется дрожь в руках.

Потом долго и тщательно совершала свой вечерний : туалет. И наконец, погасив свет, легла. Нажала слабо \. светившуюся в темноте кнопку приемника.. Она лежала во мраке с открытыми глазами. Из приемника лилась тихая, печальная музыка, бархатные голоса пели о любви, счастье, дальних странах и веселых городах... Которых ей никогда не видать...

Вист доверял ей. Ему и в голову не приходило, что это облагодетельствованное им, покорное, обожающее его существо может когда-нибудь взбунтоваться. Все ее знания, умения, способности, ее великолепное тело, ее страсть, мастерство в любви — все это принадлежало ему, и только ему. И в его рабочем кабинете, и в его постели она была одинаково преданным, высококвалифицированным, безотказным работником.

А то, что он порой оскорблял ее, бил, заставлял отдаваться другим, унижал, — так что ж делать, такова жизнь. Зато сколько он ей давал за это! Хороший заработок, солидный приработок, путешествия, подарки, рестораны и курорты, наконец, самого себя — знаменитого, красивого, замечательного человека и любовника. Таких, как он, единицы, таких, как она, сотни. Она должна каждый день благодарить бога за то, что ей так повезло.

И, в общем, так и было.

Было до той ночи, когда он так жестоко избил ее ремнем. Кровавые, долго не заживавшие рубцы на теле в конце концов прошли.

А вот рубцы в душе остались.

Она вдруг перестала благоговеть перед ним, преданно ' обожать, молиться на него. Божество было низведено с пьедестала. Теперь она ненавидела его. Все, что она вытерпела, все, что продолжала терпеть, словно сконцентрировалось в каком-то уголке ее души и жгло невыносимым огнем. Она вдруг подумала не как прежде: «Так всегда было, так будет всегда», а по-новому: «Почему так бывает?»

Почему он властен над ней, почему в этом мире сильные должны издеваться над слабыми, богатые над бедными, хозяева над рабами?

Ей не приходило в голову, что подобные вопросы другие люди задавали себе за сотни лет до нее и нашли ответы и есть края, где ныне все иначе.

Для нее, всегда страшившейся нищеты, голода, одиночества, безработицы, холодной комнатушки и заплатанных одежд, — это было открытие.

И другое открытие сделала она — что мечтает о мести.

Она даже не понимала, что хочет мстить не Висту за зверскую порку, а всем вистам за все унижения и истязания.

Но как?

И она нашла ответ.

Что ж, у нее был неплохой учитель.

Вист согласился на предложение Нормана написать сценарий «разоблачительного» фильма—уж больно велик был гонорар.

- Да какой он разоблачительный, — смеялся Норман,— антисоветский, вот он какой, чего уж там!

- Нет, — категорически возражал Вист, — разоблачительный! Я не занимаюсь дешевой антисоветчиной. Я борец. Я разоблачаю зло, где бы оно ни было. И не стесняюсь этого.

- То-то ты не хочешь открыто признавать своего авторства...

- Это другое дело, — перебивал Вист, — это уже тактика. Важен результат, важен фильм. А если признаю, что я автор сценария, мне это помешает в будущем. Вот они меня приглашают к себе, представляешь, какой я там соберу материал, а если узнают, они меня просто не пустят.

- Ну ладно, ладно, — согласился Норман, — пусть разоблачительный, какой хочешь. Был бы сценарий.

- Сценарий Вист написал. То, что надо. Норман, показал его своему шефу, после чего сказал Висту:

- Я в тебе не ошибся...

- Как и я в тебе когда-то, — вставил Вист.

- Верно. Нам надо и дальше помогать друг другу, — сказал Норман. — А то кто нам поможет? Словом, деньги переведены, как ты велел, на имя твоей секретарши.

Действительно, все связанные с этой сделкой финансовые операции Вист проделал на имя Элен, и потом она просто перевела всю сумму на его счет. И концы в воду. Но, естественно, все это не прошло мимо Элен. Кое-что Вист вынужден был ей рассказать, многое она поняла сама.

Короче говоря, ей стало ясно, что Вист написал сценарий для телевизионной компании, где работал Норман, сценарий о советском спорте. Сценарий почему-то сохранялся в тайне. Свое авторство Вист скрывал. Деньги он получил огромные, да еще через подставное лицо — ее, Элен.

Она знала эту телекомпанию, знала (это было широко известно), что компания снимала многосерийный фильм об Играх, в том числе одну серию, посвященную советским спортсменам.

Куски из этой серии, снятые заранее в СССР и показанные во время Олимпиады, а также некоторые другие эпизоды она видела на телеэкране. Они были вполне объективны, даже доброжелательны по отношению к Советскому Союзу.

Так чего опасался Вист? Что его обвинят, будто он «красный»?

Она так и не нашла ответа, пока «случайно» не обнаружила в чемодане Виста двойное дно и под ним рукопись сценария (Вист привез его в Монреаль, чтоб продолжить работу по ходу Олимпиады).

Она прочла его и сразу все поняла.

И сообразила, что вот он, шанс отомстить, который посылает ей сама судьба!

Достаточно ей продать (а вдруг не купит?), ну черт с ним, отдать, наконец, анонимно переслать фотокопии сценария и денежных документов, контракта и т. д., например, Луговому, и тот устроит Висту фейерверк на весь мир! И конец карьере! Она хорошо знала неписаные законы своей страны! Кому нужен будет скомпрометированный Вист, да еще совершивший все эти аферы за спи-' ной своей газеты! С ним будет покончено навсегда! Надо только дождаться, чтобы телепередача по его сценарию состоялась, и... ударить!

О том, что она рубит сук, на котором сидит, Элен в эти минуты не думала.

Элен понимала, что передачу осуществит какая-то другая телекомпания. Но все равно она узнает. Шум наверняка будет.

Оставалось только ждать. Терпеть и ждать. Ну что ж, она еще потерпит, уже столько терпела. Но ее час придет.

ГЛАВА VIII. ДЕЛА МОСКОВСКИЕ

—Где ты встречаешь Новый год? — в голосе Ирины было столько равнодушия, что становилось сразу ясным, как сильно волнует ее этот вопрос.

Луговой пожал плечами.

- Сам не знаешь? — настаивала Ирина.

- Не знаю. Меня это не очень интересует. Первое число меня волнует гораздо больше, чем тридцать первое.