Оба зама приезжали одновременно — они жили в одном доме, и за ними ездила одна машина.

Знаменский, как всегда спокойный, педантичный, неторопливый, подолгу сидел один в кабинете — планировал номера, читал представленные отделами материалы. Иногда вместе с главным художником изучал оформление, придирчиво рассматривая фотографии.

Рассказывали, что однажды, когда Крохин притащил ему особенно эффектный снимок «Утро в полку», на котором были изображены солдаты, делающие зарядку в спортивном городке, Знаменский засомневался. «Такие упражнения в зарядку не входят, — заявил он, тыча пальцем в фото, — это занятия по физподготовке, а не зарядка». Крохин уперся. И тогда Знаменский велел увеличить снимок до огромных размеров, вооружился лупой и нашел-таки доказательство своей правоты — на часах одного из офицеров стрелки показывали 17 часов. Таким Знаменский был во всем.

Второй заместитель Лугового, Родионов, к сожалению, не отличался той же дотошностью. Ведя номер, он пропускал ошибки, не очень глубоко знал спорт, путал фамилии и титулы даже известных спортсменов, а материалы методические, по медицине, науке, всякие комплексы упражнений, итоговые таблицы вообще терпеть не мог. Зато у него был безошибочный литературный вкус. Он находил, растил и пригревал молодых авторов. Сам писал неплохие стихи и иногда даже печатал в журнале. Он знал, куда и кого послать в командировку. Однажды он сказал Луговому:

— Слушай, Александр Александрович, в Фергане большой праздник ДОСААФ, сделаем разворот. Пусть едет Крохин и снимает полдюжины своих шедевров, а очерк пусть напишет эта девочка из газеты, Ганская. А? Лучше ее никто не сделает. Про моторы она ведь сердцем, не умом пишет.

Луговой подозрительно посмотрел на своего заместителя. Но Родионов был бесконечно далек от каких-либо подозрений. Луговой дал согласие.

Если Родионов и мог пропустить какую-нибудь ошибку, то уж Лютов никогда. С его великолепным знанием спорта, отличной памятью и въедливостью во всем, что касалось цифр, имен, фактов, он был неоценим. Он тоже всегда приходил вовремя, часто задерживался на работе, и Луговой жалел, что Лютов никак не может примириться с создавшимся положением, постоянно ворчит, плетет какие-то бесполезные интриги, вечно из-за всего спорит на совещаниях и вообще ненавидит его, Лугового, за то, в чем тот не виноват.

Последним обычно являлся в редакцию Рубцов — фельетонист. Проверить, чем он занимается, было невозможно, поскольку, как он любил выражаться, «он ведет следствие». Рубцов аккуратно обходил все отделы и всюду возмущенно рассказывал, с чем ему пришлось столкнуться. Поскольку, как фельетонист, он сталкивался главным образом с явлениями отрицательными, то возмущался он всегда справедливо и заканчивал возгласом: «Ну я им дам, так дам — не очухаются!» Иногда давал. Фельетоны его были остроумны и весьма ядовиты. Однако Рубцов в своей борьбе со злом не ограничивался одним литературным оружием. Он был народным заседателем, частенько, если по «делу» нельзя было почему-либо написать фельетон, писал жалобы и письма в соответствующие инстанции, привлекал внимание общественности, ругался с бюрократами, корил недотеп, создал себе целый актив внештатных помощников и через них снабжал материалами многотиражки, стенгазеты, посты «Прожектор», народных контролеров.

К середине дня в журнале дым стоял коромыслом. В отделах принимали авторов, орали по вечно портящимся телефонам, носились литсотрудники, приезжали курьеры, вызывало начальство, надвигались планерки и совещания.

Нужно было исправить цифру, дать точный результат, убрать повисшие строки, заменить или уточнить фамилию, переделать заголовок. И все срочно, немедленно, обязательно!

Все в последнюю минуту, в номер, в полосу!

Обычная редакционная работа.

Работа, о которой не догадывался читатель, раскрывая два раза в месяц свой любимый журнал — яркий, богато иллюстрированный, полный интересных сообщений, репортажей, очерков и статей, стихов и рассказов, шахматных задач и кроссвордов, полезных советов и рекомендаций, гимнастических комплексов и писем читателей, интервью и отчетов, хроники и юмора... И многого другого, без чего, по мнению Лугового, не может быть интересным спортивный двухнедельник, и без многого, без чего, по мнению Лютова, вполне можно было бы обойтись.

Журнал был главным делом Лугового. Но не единственным. Шли совещания, иногда нужные, а иногда и нет. Были вызовы к начальству, встречи с зарубежными коллегами. Работал в президиуме Федерации спортивных журналистов. Ездил в Спорткомитет, в Управление пропаганды, в Управление международных спортивных связей, в различные спортивные подразделения, в Оргкомитет Олимпиады-80, в Союз журналистов, выступал в «устных журналах»...

Будни.

Будни журналиста особые. Они не длятся пять дней в неделю с девяти до шести. Они — круглосуточны и семидневны. Потому что если для любого человека смотреть на стадионе или по телевидению футбольный матч — это отдых, то для спортивного журналиста — это работа.

Напрасно думать, что лишь писатель днем и ночью, месяцами, годами вынашивает идею, план, сюжет, а порой детали будущей повести, поэт — стихотворения. Настоящий журналист также вынашивает свой будущий очерк, корреспонденцию, даже репортаж. Нет, конечно, он не знает, с каким результатом финиширует победитель и кто им будет, не может предвидеть счет голов, но общее построение материала, сюжетный ход, последовательность событий и фактов, независимо от их содержания, он обдумывает заранее, и потому мысль его занята работой не только с девяти до шести. Ох, не только!

Да и сам материал накапливается в постоянном общении с коллегами, спортсменами и спортивными деятелями, в соприкосновении с атмосферой, развитием, обстановкой

вида спорта.

Спортивный журналист, если он, конечно, не халтурщик и не дилетант, живет спортом и в спорте. Только тогда он может увлечь других тем, что увлекает его самого.

У Лугового давно родилась мысль написать книгу о спорте. Не сборник очерков, репортажей — такие у него уже числились в активе, а книгу размышлений, рассуждений, наблюдений. Ему хотелось рассказать не столько о том, что он видел как спортивный журналист во время своих командировок, сколько о том, что он при этом думал, чувствовал, на какие выводы натолкнуло его увиденное. Книга представлялась ему плавной, глубокой. Он собирал для нее материал давно, беспощадно отсеивая второстепенное, без конца перечитывая свои блокноты. Он уже наметил план. Но все откладывал, все ставил перед собой новые временные рубежи, все, казалось, чего-то не

хватает.

Его ввели в жюри конкурса на лучшую спортивную книгу года. Многие присланные книги радовали его, но ох сколько было графоманских! Почему-то иные малоодаренные литераторы считали, что спорт и детектив — две темы, где каждый без труда (и, главное, без способностей и знаний) может создать шедевр. Это выводило Лугового из себя, и он писал злые, а порой просто издевательские заключения и потом ругал себя: несолидно, по-мальчишески. Каждая книга, даже самая бездарная, имеет право на серьезное к ней отношение, пусть на жестокую критику, на разгром, но серьезный, обоснованный.

Не давал ему покоя и этот гнусный телефильм, эта дешевая фальшивка. Мало было ее разоблачить, опровергнуть. Он хотел докопаться до корней, найти подлинных авторов и исполнителей. Но как? И он продолжал терпеливо изучать факты, материалы, зарубежную прессу.

Искал, размышлял...

И еще было множество дел. Великое множество. Заполнявших и рабочий день, и нерабочее время, и выходные дни. Потому что мыслями об этих делах всегда была полна голова.

ГЛАВА XI. СССР —ИТАЛИЯ

В итальянском городе Ферраре предстояла встреча советской и местной молодежных футбольных команд. Встреча важная, через нее пролегал путь к европейскому Кубку.

В Феррару отправлялись всего трое журналистов: корреспондент молодежной газеты Донской, пришедший туда на место «уведенного» Луговым Короткова, фотокорреспондент ТАСС Попов и он, Луговой. Сначала Луговой предложил Лютова — в конце концов, тот специалист по футболу. Но начальство отвело.