Смотрели ли они произведения великого искусства, такие как работа великого Тициана «Успение Богородицы в церкви Фрари», или пристально глядели на золотые мозаики в храме, поблизости всегда находилось много хорошо одетых молодых людей. Венеция изобиловала молодыми посетителями мужского пола, а мода никогда не была более благосклонной к мужскому полу. Вельветовые или шелковые приталенные жакеты качались над плотно облегающими бриджами до колен, кружево пенилось у шеи и запястий, а венчали образ высокие трехрогие шляпы, плотно сидевшие на белых париках или напудренных волосах, связанных сзади черным кольцом.

Мужчины всегда останавливались или поворачивали головы, чтобы посмотреть, как проходят мимо покрытые вуалью девушки Пиеты. Они кланялись, отпускали комплименты и даже пытались заигрывать, к очень сильному раздражению сопровождающих дуэний, которые тогда собирали своих подопечных плотнее под свою защиту. Несколько любовных записок и стихотворений были быстро переданы в девичьи руки, и под белыми вуалями раздавалось хихиканье.

Так, поторапливаемые монахинями, девушки замечали только соблазнительные сценки пьес, которые разыгрывались бродячими артистами на подмостках, устраиваемых на площадях. У них не было возможности задержаться и посмотреть на акробатов, одетых в кричащие розовые и желтые костюмы, образующие человеческие пирамиды, или поаплодировать жонглерам и одной из многочисленных танцующих трупп. Но они могли посмотреть на светских дам, одетых в широкие платья с кринолином, в шляпах с перьями, которые соперничали друг с другом, прогуливаясь в сводчатых галереях. Многих сопровождали молодые джентльмены, которые несли их комнатных собачек в ошейниках с драгоценными камнями. Они заботились, защищали дам и, по словам Елены, которая утверждала, что узнала об этом из сплетен своей двоюродной бабушки, доставляли им удовольствие всеми способами. Самых известных признанных куртизанок нельзя было отличить от знатных дам, хотя Елена могла определить их: там были сотни их менее удачливых сестер в платьях с необычайно низким вырезом.

Мариетта всегда была рада, когда на образовательные встречи нужно было ранним утром ехать в гондоле по Гранд-Каналу. Тогда она могла видеть красивые дворцы, которые поднимались вверх от своих собственных отражений, элегантные здания с балконами, украшенными лоджиями с колоннадами, декоративной каменной кладкой, скульптурой, и иногда встречающимися мозаичными фресками, которые сверкали, как оправленные в золото драгоценные камни. Богато украшенные водными портиками подпорки были расписаны цветными полосками в геральдических цветах определенной знатной семьи, которая жила там. Если виднелись разрушения осыпающейся кирпичной кладки, влажное дерево и трухлявые дверные проемы, это только символизировало декаданс, который поражал Ла-Серениссиму.

Дворец дожа имел свою собственную красоту: двойной ряд колонн и арки, изящные, как кружево. Красивый всегда меняющийся свет Венеции постоянно играл его мрамором цвета опала или слоновой кости, янтаря или жемчуга, насыщенного розового, как художник, который всегда добивается результата более совершенного, чем предыдущий.

Со своего места Мариетта наблюдала за всем, что происходило в магазинах и палатках на широких улицах, выходящих на Гранд-Канал. Вопли водовозов смешивались с криками продавцов, торгующих всем — от фруктов до экзотических специй. Бережливые хозяйки бросались за самой свежей рыбой и овощами, некоторые покупали прямо с лодок, пришвартованных вдоль улицы. Плоты и баржи прибывали с плетеными корзинами морепродуктов для рынка Риалто и вином, которое ожидали в винных погребах.

И, господствуя над всем, звучала музыка Венеции. Гондольеры пели, а другие подхватывали припев. Всегда, казалось, рядом находился кто-то с лютней или скрипкой, группы музыкантов гуляли по улицам и исполняли музыку на площадях. Но только ночью, когда девочки устраивались спать, музыка поглощала город. Для Мариетты это было как песня сирены. Когда она лежала в постели, наблюдая за мерцающими узорами на потолке, вызываемыми отраженным светом с воды, казалось, что к ней тянутся огромные руки, выманивающие ее в город, замерший в ожидании ее.

В конце третьего месяца их наказания Мариетту и Елену вызвал заведующий, от которого они услышали строжайшую лекцию. Им напомнили еще раз, что Пиета гордится безупречной репутацией всех девушек, которые находятся под ее руководством. Никогда впредь они не должны совершать такого неблагоразумного поступка, потому что у них не будет второго шанса. С этим замечанием их отпустили. Они покорно вышли из комнаты, но, как только оказались вне пределов слышимости, шумно обнялись.

— Наконец-то! Это было так скучно. Какое однообразное время! Я хотела так много рассказать тебе, но должна была держать язык за зубами.

Они говорили одновременно, каждая со смехом, в котором слышались слезы облегчения. Когда они успокоились, Мариетта проговорила более серьезно:

— Мы не должны никогда больше позволять наказывать нас так.

— Я согласна. И я подумала о способе, которым мы могли бы общаться.

Мариетта отбросила голову назад с новым приступом веселья.

— Я знаю, что ты собираешься сказать. Я тоже думала об этом. Последовательность сигналов перчаткой, музыкальной партитурой или даже неправильной нотой. Точно так же, как язык вееров или вуали на лице!

— Точно! — Елена зааплодировала в восторге оттого, что они обе пришли к одной и той же идее. — Я составила список.

— Я тоже составила!

— Тогда давай сравним записи.

Прошло немного времени, прежде чем они разработали серию сигналов общения. Они практиковались до тех пор, пока не смогли общаться в классе, во время часа тишины и в других подобных случаях. Постепенно они довели свое общение до изящного искусства, так что даже слабый удар пальца по подбородку или щеке, кружеву или бумаге, кисти руки или рукаву использовался для того, чтобы назвать букву алфавита. Много раз им приходилось сдерживать смех, когда они делились шуткой с противоположных концов комнаты.

Их отложенное прослушивание с маэстро ди Коро наконец состоялось, и в канун своего шестнадцатилетия Мариетта и Елена стали совершенно полноправными членами обновленного хора Пиеты. В честь этого каждой выделили отдельную спальню. Их дни совместного проживания с другими закончились.

— Только еще одна ступень вверх по лестнице, чтобы стать главными солистками, и тогда у каждой из нас будут свои апартаменты! — объявила Мариетта.

Они были очень рады своему новому жилью. Комнаты были маленькие, но в них была изящная мебель и драпировочные парчовые занавеси, которые скрывали кровать в алькове.

Другой причиной их хорошего настроения была замечательная новая одежда, сделанная девушками Пиеты, которые учились на портных. Для пения в церкви и на других церковных мероприятиях имелось простое шелковое платье красного цвета Пиеты с прозрачным белым капюшоном, который можно было надеть на голову. Для концертов надевали кринолиновые шелковые платья с низкими декольте — либо из белого шелка, либо из черного бархата. Мариетта и Елена получили по шелковой веточке ярко-красного гранатового цвета, которые они должны были надевать на концерты, когда нельзя было найти никаких свежих веточек. Они пытались носить шелковые веточки разными способами, хотя от них требовалось носить их в волосах, справа от лица и по направлению к затылку.

Их первое появление на публике должно было состояться на большой службе в соборе. Взволнованные Мариетта и Елена облачились в алые платья, подходящие по цвету плащи и капюшоны. Затем они прошли с остальным хором из Пиеты вдоль Рива-делла-Скьявони к площади Святого Марка, сквозь огромные двери в сердце венецианской священной музыки.

С хоров Мариетта могла только видеть дожа, сидящего гораздо ниже, в одежде, сделанной из золотистой ткани, как и его шапка с рогом, символ его должности. Его сенаторы, элитный и законодательный орган правительства, составляли красное шелковое покрывало из своих одежд, яркий контраст цвету летучей мыши гражданского одеяния, носимого многими сотнями членов Большого Совета, которые также присутствовали.