Когда началась служба, Мариетта подумала, что не могло быть лучшего места во всем мире, в котором можно петь. Такой изумительной была акустика, что орган, казалось, растягивал стены с золотой мозаикой своей музыкой, и голоса стоящих рядом хористок могли быть голосами ангелов, с которыми их так часто сравнивали. Что касается пеанов[4] серебряных труб, казалось, архангел Гавриил сам передал свой дар трубачам.

С тех пор Мариетта и Елена пели на многих важных торжествах и во Дворце дожа. На концертах девушек расставляли в ряды вдоль специально спроектированных, драпированных бархатом хоров. Они пели в роскошных общественных залах и сверкающих бальных залах дворцов, это давало возможность двум подругам проникнуть в шикарную жизнь богатой аристократии, представители которой сидели на позолоченных стульях, слушая их. Иногда десять или двенадцать хористок, спрятанных за хорами, расположенными в стене, обеспечивали фоновое пение на частных встречах, где за карточными столами происходила игра на высокие ставки. Это, в свою очередь, показало Мариетте другую сторону жизни, где состояния постоянно переходили из одних рук в другие. Тем не менее все эти великие люди, венецианцы или иностранцы, считали честью быть приглашенными на один из эксклюзивных приемов Пиеты, где хористок и ведущих музыкантов представляли гостям. Женщинам было любопытно так же, как и мужчинам, увидеть ангелов песни. Адрианна, примадонна Пиеты, дала Мариетте и Елене совет, как вести себя на этих приемах. Это была двадцатипятилетняя женщина, высокая, с гладкими иссиня-черными волосами и безупречным оливковым цветом лица, которое украшали красивые черные глаза и улыбающийся рот. Титул Венера Пиеты приводил ее в замешательство, потому что у нее не было ни пылкого темперамента, ни страсти славы, обычно ассоциируемой с певицами ее круга. Сердечная и заботливая, она всегда была готова убаюкать капризного ребенка в детской или сочувственно выслушать проблемы других. Именно она многое сделала, чтобы облегчить первые несколько недель в Пиете для Мариетты и Елены, постепенно вовлекая их в каждодневные заботы.

— Теперь вспомните все, что я рассказала вам, — посоветовала она им, когда они выстроились в линию с другими хористками, готовясь к своему первому приему. Никто не знал лучше нее, как очаровывать, одновременно избегая ощупывающей руки или отклоняя похотливый комплимент. Она уже нашла мужчину своего сердца, но по своим собственным причинам хранила это в секрете.

Мариетта и Елена вскоре стали такими же экспертами, как и Адрианна в избегании нежелательного и непрошеного ухаживания. Простые и интересные люди, которых они встречали, обычно превосходили по числу остальных. Но самыми неприятными посетителями из всех были часто те, кто недавно прибыл в Венецию, еще не побывал на концерте и знал хор только по его славе и пению девушек в церкви. Их открытие, что девушки были не так красивы, как их голоса, сразу же разрушало иллюзии. Было вполне обычным, когда кто-либо из них делал пренебрежительное замечание, совершенно не думая о несчастной девушке, которая могла случайно услышать его.

Именно на таких мероприятиях Елена выказывала глубокое тепло своей натуры. Она успокаивала и подбадривала, часто добиваясь того, чтобы слезы девушки высохли со смехом.

— Вот я, — однажды заметила она, криво улыбаясь Мариетте, — всех утешаю, когда сама далека от того, чтобы быть помолвленной. Я, возможно, закончу учеником булочника. Он симпатичный, и я ему нравлюсь!

Мариетта развеселилась.

— Ты никогда не будешь голодать, если выйдешь замуж за булочника!

Елена запрокинула голову, засмеявшись.

— Нет! Но я точно кончу тем, что стану круглая, как бочонок! Его пирожные такие вкусные.

В начале января 1780 года прошли семнадцатилетия Мариетты и Елены. Изеппо и его жена привезли Мариетте домашний пирог, что было традицией на ее день рождения. Они сидели по одну сторону позолоченной решетки в комнате для посетителей, а она сидела по другую, оживленно болтая. После этого пирог разделили между всеми, но кусок с несколькими сахарными цветами остался нетронутым, чтобы Мариетта отнесла его сиротам в детскую. Среди них была пятилетняя Бьянка, которой Мариетта стала крестной матерью вскоре после своего прибытия в Пиету. Адрианна, желая помочь ей преодолеть боль недавней тяжелой утраты, взяла ее посмотреть младенца в возрасте одного дня от роду, которого оставили безымянным на ступеньках. Мариетта сразу же потянулась к новорожденному ребенку, лишенному матери, как и она сама.

— Ты хотела бы быть ее крестной? — спросила Адрианна. Когда Мариетта охотно кивнула, Адрианна велела ей выбрать имя ребенку.

— Бьянка, — ответила Мариетта без колебаний. — Это такое красивое имя, и оно подходит ей.

Когда Елена стала подругой Мариетты, было естественно, что они вместе ухаживали за Бьянкой, как разделяли общие интересы во всем остальном. Когда Бьянка стала достаточно большой, Елена начала учить ее играть на рекордере[5]. Теперь они с Мариеттой пошли вместе, чтобы отнести маленькой девочке кусок пирога.

— Розовый! И для меня! — выкрикнула Бьянка с ликованием, когда увидела их.

Две девушки остались поиграть с ней и другими малышами, и, перед тем как уйти, Мариетта спела «Колумбину», заставив всех присоединиться.

В это время года вечерние выступления дали Елене долгожданную возможность увидеть цветные костюмы, музыку и смех карнавала, а Мариетте увидеть каждый вид маски, над которыми она когда-то работала в мастерской своей матери.

С раннего детства она знала все легенды, которые окружали традиционные маски. Многие были основаны на персонажах из комедии дель арте, но были другие, гораздо более старые по происхождению. Для нее всегда самой пугающей была белая маска бауты с ее скрытым смыслом. Она получила свое название от черной шелковой мантильи или кружева, которое полностью покрывало голову того, кто ее носил, закреплялась под подбородком, а поверх нее надевалась трехрогая шляпа, которую носили и мужчины, и женщины. Мариетта всегда думала, что нет ничего более жуткого, чем видеть таким образом одетых людей, неясно вырисовывающихся из темноты, как предвестников смерти, и сидящих в гондолах, освещенных раскачивающимися фонарями. Под этой маскировкой могли оказаться влюбленные, которые ускользнули вместе, сбившиеся с пути мужья и жены, преступник, уходящий с места преступления, сенатор с секретной миссией, шпион или любой другой человек, который хотел сохранить в секрете свою личность.

Одной чересчур холодной карнавальной ночью, когда мороз придавал особенное сверкание городу, Мариетта и ее товарки-хористки прибыли, дрожа, вместе с оркестром к водному портику палаццо Манунты у Гранд-Канала. Цветные фонари, отмечающие карнавал, освещали их, когда они входили в громадный, выстланный плитами холл, известный как андрон. По обычаю этих дворцов, он был украшен древними доспехами и оружием, многочисленными гобеленами, висящими на стенах, и люстрами из сверкающего муранского стекла, освещающими путь к богато украшенной главной лестнице. Девушек направили в сторону от потока прибывающих гостей и провели в спальню, где они могли оставить плащи и привести себя в порядок.

Девушки были в черных бархатных платьях, платье Мариетты особенно шло ей. Она закончила прилаживать алую шелковую веточку цветов граната к своим волосам и стала рядом с другими хористками, чтобы пройти в танцевальный зал, где вдоль одной стены специально для них были возведены многоярусные хоры. Когда ряд девушек двинулся вперед позади музыкантов с инструментами, Елена прошептала в ухо Мариетте:

— Еще один шаг по направлению к нашему становлению Розой и Пламенем Пиеты!

Мариетта бросила на нее смеющийся взгляд. Действительно, их приглашали петь соло больше, чем кого-либо, за исключением Адрианны. Маэстро ди Коро полностью занялся их обучением и теперь лично репетировал с ними.