В то время как прекрасный голос Адрианны покорял аудиторию, Мариетта изучала Доменико Торриси. Каким он был за сияющей золотой ширмой, покрывавшей его лицо? Она могла смотреть на него свободно, потому что он не сводил глаз со своей жены, которая все еще была явно расстроена. Прошло пять лет, с тех пор как он заказал ту маску — если на самом деле это была она, — и она сама приехала в Венецию с ней. Ее мать была так уверена, что это был каприз, придуманный молодым человеком, но эта теория опровергалась его возрастом, если ему теперь было около двадцати восьми, как она определила. Примерно столько же было и его врагу. Должна быть иная причина для такого необычного заказа. Она отметила, что у него руки красивой формы, кольцо с драгоценным камнем на каждой, кружево на манжетах, ниспадающее каскадом вокруг них. Что бы она почувствовала, если бы такая ладонь нежно путешествовала по ее руке? Или обнимала ее лицо? Или ласкала ее в еще не изведанных сферах любви? Эти любопытные созерцательные мысли нарушили ее дыхание, и она была благодарна, что песня Адрианны давала ей небольшую передышку.

Затем, когда Адрианна закончила песню, семья Торриси, хотя и аплодируя, поднялась, чтобы уйти. Было ясно, что синьора Торриси не в состоянии оставаться дольше. Ее муж заработал свое очко в любом случае, не испугавшись угрозы Селано. Было даже нечто высокомерное в том, как он отверг вызов, показав своему врагу, хотя ему напомнила об этом его жена, что гостеприимство их хозяина было так же священно, как церкви, когда дело касалось их вендетты. По-прежнему аплодируя, он вышел вперед, глядя вверх на Адрианну.

— Отлично спето! — воскликнул он сильным глубоким голосом. — Великолепно!

Отдав дань восхищения, он повел свою супругу туда, где синьор Манунта спешил к ним. Мариетта увидела, что были даны объяснения и произошел обмен извинениями, когда хозяин проводил уходящих гостей из танцевального зала. Именно тогда произошла странная вещь. За секунду или две до того как за ними закрылась дверь, Доменико Торриси оглянулся через плечо. Мариетта предположила, что он хочет удостовериться, что Марко Селано не следует за ними, но, как ни странно, ей показалось, что он посмотрел прямо на нее.

Когда супруги Торриси ушли, публика успокоилась, чтобы насладиться представлением. Даже выражение лица Марко Селано снова стало дружелюбным, когда он нашел удовольствие в том, чтобы любоваться самыми симпатичными среди исполнительниц. Он скользнул по Мариетте, чью необычную красоту признал, но, когда его взгляд достиг Елены, он смотрел долго и напряженно. У нее были красивые черты и полные юные груди, круглые, как яблоки, заполняющие лиф ее платья, а волосы были цвета бледного золота, который больше всего восхищал его. Какая досада, что эта обаятельная маленькая девственница должна быть заперта в стенах Пиеты! Кажущееся недоступным всегда самое желанное. Кто она? Интересно было бы выяснить. Почему он не заметил ее раньше?

Во время аплодисментов он беседовал со своей спутницей, но, как только хор снова поднялся на ноги, устремил свой взгляд на Елену, которая теперь и сама заметила его. Он видел, когда она почувствовала его взгляд ранее, потому что она, не поворачивая головы, двигала глазами, чтобы встретиться с его взглядом, а затем быстро отводила глаза. С тех пор она стала немного смелее, соблазнительно встречая и удерживая его взгляд. Когда он улыбнулся ей, она позволила слегка дернуться уголкам своего манящего рта. Его изумил этот кокетливый обмен взглядами с невинной девушкой из Пиеты, которая созрела для гораздо большего.

Елена, которая знала, что маэстро видел все в пределах своего поля зрения, была осторожна. Она знала, что Селано не спускал с нее глаз. Все время, что хор пел мадригал, он продолжал следить за ней. Это заставляло ее чувствовать себя странно незащищенной, а сердце громко стучало от возбуждения, в то время как щеки, казалось, горели огнем. Затем неожиданно ей пришлось подумать о другом. Когда пришло время для соло ее подруги, маэстро покачал головой, глядя на Мариетту, и сделал знак, что ей петь не нужно. Вместо этого он повел оркестр к финальной пьесе перед антрактом. Елена испытала замешательство, но она находилась слишком далеко от своей подруги, чтобы использовать их язык знаков и поинтересоваться.

Мариетта сразу же предположила причину этой отмены. Она почувствовала тошнотворное чувство беспокойства. Он, должно быть, видел, как она шепталась. Глупо было с ее стороны пойти на такой риск, и она страшилась возможных последствий этого.

Во время антракта для девушек из Пиеты подали фруктовые соки в приемной. Но, прежде чем Мариетта смогла достичь стола, где были сервированы закуски и освежающие напитки в хрустальных бокалах, торопливо подошла сестра Сильвия, чтобы вручить ей ее плащ.

— Поступило сообщение от маэстро, Мариетта. Я должна немедленно отвезти тебя обратно в оспедаль.

Мариетте не нужно было спрашивать почему. Елена быстро подошла к Ней.

— Куда ты идешь? Тебе нездоровится?

— Да, нездоровится, я объясню позднее. — Голос Мариетты дрожал.

Елена была обеспокоена.

— Что случилось? Я должна знать. — Она нетерпеливо повернулась к монахине. — Почему Мариетта такая расстроенная?

Сестра Сильвия чопорно пожала плечами.

— Я только повинуюсь приказаниям маэстро. Поэтому пойдем, Мариетта.

Фаустина смотрела, как она уходит, с чувством облегчения оттого, что она сама избежала орлиного взгляда маэстро. Мариетта пока еще не научилась держать песенную партитуру таким образом, чтобы он не мог видеть, когда губы двигались иначе, чем в песне. Она сама упрочивала свою репутацию в качестве солистки и считала свой голос равным голосу Адрианны. Раньше или позже, она была уверена, маэстро осознает это. Затем, когда она повернулась, чтобы взять бокал с соком у лакея, она увидела, что сестра Сильвия возвращается, и поняла, что она, в конце концов, тоже не избежала наказания.

— Возьми свой плащ, — приказала ей монахиня.

Гондола отвезла монахиню и допустивших промах певиц обратно в Пиету.

Девушки должны были ждать у кабинета маэстро до тех пор, пока он не вернется. Он пребывал не в лучшем настроении. Публика оказалась не полностью поглощена концертом, старое противостояние между двумя врагами нарушило спокойствие. Для людей не было необычным ходить и беседовать во время представления, но этого не случалось никогда, если он был на возвышении для дирижера.

Его гордость была оскорблена, и плохое настроение ухудшалось недостатком самодисциплины, проявленным двумя певицами. Когда они стояли перед ним, он едко укорял их.

— Хор Пиеты имеет долгую традицию, будучи совершенно спокойным во всех ситуациях, и сегодня вечером вы обе обманули мои ожидания.

Мариетта заговорила:

— Это меня вы должны винить. Я задала Фаустине вопрос, и моя вина в том, что она ответила на него.

— Ба! Она прошептала тебе первой, — фыркнул он. — Ты думаешь, что я дурак, Мариетта?

— Нет, маэстро. Но это справедливо, что, какое бы наказание мы ни получили, оно должно быть пропорционально тому, что было сделано.

Фаустина посмотрела на него вызывающе.

— Мариетта права. Она более виновата, чем я. И у меня были смягчающие обстоятельства. Казалось, что должно было произойти кровопролитие между Торриси и Селано, и я нервничала.

— Молчать! — Он проревел так громко, что девушки вздрогнули. — Никто больше в хоре не потерял голову, и ни один инструменталист в оркестре не запнулся. Я подозревал, что ты шепчешься часто, но до сегодняшнего вечера я не был уверен, что не ошибаюсь. Ты временно исключаешься из главного хора до дальнейших указаний. Теперь иди!

Фаустина вылетела из комнаты с рыданием. Маэстро повернулся к Мариетте.

— Как, ты думаешь, это выглядит для публики, когда хористка не может перестать шептаться? А? Ты разочаровываешь меня, Мариетта.

— Я прошу прощения, маэстро.

Она никогда не извинялась за какой-нибудь проступок и не намеревалась начинать теперь. Ее внутреннее чувство собственного достоинства и самоуважения не позволяли этого.