Она кокетливо рассмеялась, но с сомнением покачала головой:

— Боюсь, шевалье, что ваше присутствие здесь создаст не очень-то приятную обстановку, — сказала она с улыбкой. — Петух в нашем курятнике — это очень соблазнительно, — добавила она, рассмеявшись еще громче. — Теперь здесь только женщины.

— Тихо, — сказал он, — тихо!

Он хотел еще что-то добавить, но она вырвалась и убежала в конторку. Тогда он сказал себе, что ему надо увидеться с Луизой де Франсийон, и что она, по-видимому, уже закончила укладывать детей. Он инстинктивно взглянул наверх.

Его высокие сапоги громко скрипели, но он и не собирался скрывать своего присутствия. Подойдя к двери девушки, он постучал и сразу же услышал голос Луизы:

— Войдите!

Он медленно повернул задвижку, сделал шаг вперед и закрыл за собой дверь со словами:

— Здравствуй, дружок!

Держа в одной руке тяжелый подсвечник, Луиза что-то искала в тяжелом сундуке. Она резко обернулась, настолько резко, что свечи едва не упали на пол. Луиза выронила кусок ткани, которую перед этим рассматривала. Она с трудом сдерживала биение своего сердца.

— Реджинальд! — воскликнула Луиза.

Какое-то мгновение она рассеянно искала место, куда поставить подсвечник, потом поставила его на ночной столик и подошла к нему.

Он не двинулся с места, стоя посередине комнаты, словно ожидая, когда она сама к нему подойдет.

Он развел руки, чтобы обнять ее, и она крепко прижалась к нему, счастливая, дрожа с головы до ног, как маленькое хрупкое животное, ищущее тепла.

Она не могла ничего вымолвить, кроме имени шевалье, которое неустанно повторяла, как бы убаюкивая себя. Это имя ей казалось музыкой:

— Реджинальд! Реджинальд!

Он нежно похлопал ее по спине, словно утешая ребенка:

— Я пришел к вам узнать, как вы поживаете, Луиза. Я только что слышал маленького Жака, который был просто невыносим, поэтому я не осмелился побеспокоить вас во время вечернего туалета.

— Жак не понимает, что происходит, — объяснила она. — Он еще не понимает, кого и что он потерял.

Она тихо заплакала на его груди, и он подумал, что эти слезы могут испачкать его кружевное жабо и помять гофрировку на тщательно отглаженной рубашке. Он осторожно отодвинул ее.

— Вы плачете, Луиза? — спросил он, слегка откашливаясь, затем добавил: — Ах, как я понимаю ваше горе!

Она буквально повисла на нем, ее ногти вонзились ему в спину.

— Я плачу не от горя, — призналась она несколько сердитым голосом, что удивило шотландского джентльмена, привыкшего видеть в ней робкую молодую девушку, незаметное существо, лишенное индивидуальности. — Нет, я плачу не от горя, а от радости, что вижу вас снова, дорогой Реджинальд!

Она подняла на него заплаканные глаза, блестящие, как свежая роса. Он прямо взглянул ей в глаза, снова улыбнулся и попытался высвободиться из ее объятий, но она так вцепилась в него, что ему пришлось применить силу. Потом ему показалось, что она была как пьяная, у нее дрожали губы, и она часто моргала глазами.

Дело в том, что Луиза плохо владела собой. Присутствие Реджинальда пробуждало в ней страсть огромной силы, страсть, которую она скрывала ото всех в Горном замке, которая ее терзала по ночам, когда приходили воспоминания о кратких мгновениях физического наслаждения с шевалье. В такие минуты она спрашивала себя, неужели все удовольствие от любви заключалось только в этих объятиях, но, не находя ответа, она все же чувствовала себя удовлетворенной и желала, чтобы это повторялось снова и снова.

Когда ее тело прижималось к шевалье, ее желание вновь просыпалось. Все ее существо требовало этого, она жаждала его ласк до такой степени, что ей казалось, будто она теряет голову.

В сильной экзальтации, которой Реджинальд не ожидал, она воскликнула:

— Реджинальд, мой милый! Мой любимый!

Нервное возбуждение девушки начинало беспокоить Мобрея. Ему бы очень хотелось попробовать ее в таком состоянии, он согласен был даже на всякие извращения, но боялся слишком резких чувств, могущих вызвать неожиданный нервный припадок по той причине, что эти чувства были до абсурда сильны. Он считал, что страсть, которая могла вызвать в любовных утехах всякую потерю контроля над собой, была очень опасна. Он все наблюдал как бы со стороны, не признавая никакого насилия и считая его излишним, ненужным и даже неприятным.

— Тише, тише, Луиза! — сказал он успокаивающим голосом. — Говорите потише, умоляю вас! Вы же знаете, что Жюли всегда где-то поблизости. Не хватало, чтобы она услышала нас. Всегда надо быть осторожным, избегать сплетен и ненужных разговоров! Ведь наша любовь должна оставаться в тайне, не так ли?

— В тайне? Но почему? — спросила она. — Почему даже сейчас?

— Потому что мы не можем, как раньше, выставлять напоказ наши чувства, нашу связь.

Вздохнув, она ответила:

— Кто же может помешать нам теперь?

— А Мари?

Луиза неопределенно развела руками и сказала:

— У Мари будет столько других дел, ей сейчас не до нас. Она с головой уйдет в политику. Теперь она даст мне больше свободного времени, чем после приезда в эту страну. И кроме того, — сказала она с некоторым вызовом, — я уже не ребенок! Нет, Мари не сможет ничего сделать, дорогой Реджинальд!

Воспользовавшись тем, что она несколько успокоилась, он незаметно высвободился из ее объятий и медленно, прошелся по комнате. Его лицо было серьезным и даже немного грозным. Казалось, он о чем-то глубоко задумался:

— Вот тут-то вы и ошибаетесь, Луиза, — сказал он, — ошибаетесь, как никогда. Именно теперь Мари будет держать вас в железных рукавицах, чтобы избежать каких-либо возможных неприятностей после того, как она станет полновластной хозяйкой Горного замка. Чего только ни придумают и ни скажут, на что только ни будут намекать, узнав, что я — единственный мужчина, постоянно живущий в этом доме. Именно поэтому, дорогая моя, нам придется быть осторожными, как никогда.

Луиза бессильно опустила руки, и лицо ее помрачнело. Она тоже глубоко задумалась, но все же не совсем поняла щепетильность шевалье. Потом, как бы возмутившись, она стукнула ногой об пол:

— Что же, по-вашему, нам так и придется прятаться ото всех, скрывать нашу любовь? Убегать или, вернее, скрываться в какой-нибудь деревне, когда нам захочется целоваться, обманывать, если я захочу принадлежать вам? Вы слышите, Реджинальд, это что же, выходит, я не могу отдаться вам тогда, когда мне этого захочется?! Да это невозможно! Еще подумают, что я фригидная, без всякой воли, без желаний, неспособная на малейшую радость! Какая ошибка! Напротив, я ощущаю в себе необычайную страсть и желание, которые придают мне силы для борьбы!

Мобрей искоса поглядывал на нее, играя какой-то безделушкой, которую он нашел на ночном столике. Он задавался вопросом, правда ли было все то, что говорила Луиза, или просто она пыталась выказать себя такой женщиной, которой ей хотелось быть, но какой она вовсе не была на самом деле. Может, она бессознательно разыгрывала комедию? Слабым людям свойственно выдавать себя за людей, сильных духом. Она чем-то напоминала ему гасконских юношей из обедневших дворянских семей, которые приехали в Париж в надежде завоевать этот город. У них не было в кармане ни гроша, но они ходили с гордым видом, изображая из себя короля Испании, потому что на самом-то деле их хибары были грязны, карманы пусты, а одежда изношена до дыр. Когда ты просто нищ, приходится становиться гордым, а когда у тебя нет гордости, приходится делать вид, что ты вот-вот укусишь кого-нибудь. Может быть, Луиза де Франсийон была из таких?

Он положил безделушку на место, поднял бровь, словно желая выбросить из головы какую-то важную мысль, и снова обратился к девушке:

— У нас еще будет достаточно времени, дорогая моя, для того, чтобы принять какое-нибудь решение и подумать над тем, какой образ жизни вести. Ведь только что произошло трагическое событие, мешающее нам видеть вещи в их настоящем свете, потому что наше волнение мешает нам трезво размышлять. Я пришел к вам, чтобы справиться, что вы намерены делать сегодня вечером.