Однако она даже и не думает снимать с огня кофейник, а, наоборот* дует на уголь, разжигая печку, потом, машинально продолжая гладить Брафа, потихоньку переносится мыслями в будущее.

— После свадьбы мы переедем в Гент, — говорит она, — не правда ли, отец? Тебе будет так приятно снова увидеть твоих друзей, да ведь и Брафу перемена, наверное, окажется как нельзя кстати. Вот уж сколько времени я не видела, чтобы он улыбался, а ты ведь помнишь, отец, что когда он очень рад, то скалит зубы; что, милый Браф, может быть, хоть сегодня мы дождемся этого от тебя!

Браф скалит зубы, но вовсе не для того, чтобы показать свою радость; он поднимается и рычит; в дом входит Исаак.

Анна нетерпеливо топает ножкой по полу.

— Ну, тут лучше не будет, — говорит она.

— Будет, будет, — отвечает Вильденстеен, — надо только его покормить.

— За стол, дети мои, — объявляет Херманн.

Завтрак близился к концу; говорили о будущем, о счастье, о прекрасном супружестве. Херманн рассказывал о своей жене, которая была моложе его на двадцать лет, когда он женился на ней, и все-таки умерла раньше него.

— Дочь моя, — сказал он, — мне приснилась твоя бедная мать, она принесла свежие цветы вот в эту салатницу, которая стоит на столе; сказывают, что видеть во сне сразу и цветы, и мертвецов — это может принести несчастье, да я-то не верю в такие глупости, добро пожаловать сюда моему дорогому привидению, когда оно того пожелает; оно всегда будет принято с радостью. Дети, я благословляю вас от ее имени.

Исаак и Анна преклонили колени.

— Да наполнит Господь Всемогущий, — продолжал Херманн, — зерном амбары ваши, а хлебом кладовые; пусть вино не иссякнет в вашем погребе, крепость в душах ваших и любовь в сердцах, и да хранит вас Христос. Аминь.

— Аминь, — повторили Анна и Исаак.

— Теперь, — сказал Херманн, — встаньте, сын мой и дочь моя, и поцелуйте друг друга как жених и невеста.

Впервые Анна коснулась своими чистыми губами губ Исаака, впервые он мог сказать: я прижал ее к груди своей. Окрыленный самым прелестным чувством счастья, он так и стоял, обнимая Анну, когда забытый всеми Браф одним прыжком кинулся от камина прямо на Исаака и придушил бы беднягу, если бы его яростную прыть не пресек Херманн, отбросивший пса ногой с силой, какая была только у него одного.

Исаак и Анна больше не обнимались…

— Если эта собака взбесилась, — в гневе сказал Херманн, — ее нужно убить.

— Нет, он не взбесился, нет, конечно, нет! — вскричала Анна.

Она подошла к Брафу, погладила его по голове, ласково приговаривая:

— Вот видишь, отец, он лижет мне руку, так что, разумеется, он не бешеный, и оставь его в покое.

Стоило только Херманну опустить занесенную руку, как Браф подошел к нему и с виноватой мордой принялся тереться о колени старика.

— Этого мало, — мягко возразил Херманн, — у Исаака, вот у кого надо бы попросить прощения.

Сграбастав пса за шею, он швырнул его к ногам молодого человека; но стоило Брафу только коснуться их, как он уперся лапами и изо всех сил начал пятиться назад.

— Ненавидит он меня не на шутку, — заметил Исаак.

Как тут вспылил Херманн!

— Он попросит у вас прощения, — вскричал он, — или я его убью.

Он ударил пса, Браф охнул, но по-прежнему упирался лапами и отворачивался.

— Опасно так его злить, — сказала Анна, — отпустите, отец.

Херманн отпустил Брафа;, тот вновь удрученно потрусил к очагу; там он тяжело рухнул на пол, завыл и посмотрел на-Херманна с немым упреком.

Пусть читатель соблаговолит теперь перенестись в Мелестее, что близ Гента, в большой парк, посреди которого возвышается изящный замок эпохи Возрождения. Хозяин парка и замка зовется Дирк Оттеваар. Этот Дирк — большой оригинал: еще при жизни его батюшки один из его наставников в науках, педант и лицемер, пытавшийся строить из себя нечто ’вроде домашнего царька, оклеветал одну девицу, к которой Дирк питал мальчишескую любовную страсть; тогда он выставил его за дверь и произнес нижеследующую речь (а девица как раз в это время шла через лужайку возле замка).

— Глянь только, ученый зубрила, — сказал он ему, — глянь только на нее и потом на себя самого; ты глуп, уродлив, нюхаешь табак — и ты имел дерзость явиться сюда и сказать, что действуешь от имени науки, которая, по твоим словам, делает людей лучше, и вот только по той причине, что ухаживания твои, слизняк, так и не оказали никакого воздействия на бедную девочку, ты вздумал насплетничать моему отцу о каких-то постыдных отношениях между нами. Не имея возможности завоевать ее любовь, ты решил похитить у нее честь. Чему же научили тебя: твои книги? Гордыне, тщеславию, распутству и наушничеству. Бедная девочка, уж я-то как раз уважаю ее, я, а ты хотел ее замарать! Да посмотри на нее и посмотри на себя; ее тело благоухает здоровьем, как роза, и я ее люблю — Понимаешь ли ты, что такое любовь, грамотей? Это тебе не греческий, понял, ее ты не заплюешь своим ученым комментарием. Ты, стало быть, преподаешь науку клеветы; что ж! — такие уроки мне не нужны, мне нет еще пятнадцати лет, но я выгоняю тебя. Ступай пожалуйся моему отцу, и, если он признает, что прав ты, ноги моей здесь больше не будет, но прежде чем я покину этот дом, я разорву тебя на тысячу кусков, и поделом тебе, ибо ты опасный глупец, сама злоба, спаренная с латынью. Ты уж давно на меня тоску наводишь тем, что пытаешься научить меня тому, чего сам не разумеешь. Итак, забирай свою табакерку, очки, своего Горация и пошел юн.

Остаться зубрила не посмел.

Прошло десять лет; Отгеваар давно забыл подружку своей юности, которая, впрочем, уже четыре года как была замужем; он болтал с одним приятелем на Рыночной площади Гента в базарный день, когда увидел проходящих мимо Исаака с Анной и догоняющего их Херманна, который нес в сетке рыбу. Все трое остановились; и пока Херманн восторженно растолковывал, как необыкновенно вкусно блюдо wateizooy, нечто, вроде рыбного рагу с овощами, прошло добрых десять минут.

— Оно, дети мои, — разглагольствовал он, то указывая зонтиком на свою сетку, то отгоняя им же Брафа, который все норовил как следует обнюхать ската, карпа и морских улиток, — сколь простецким ни казалось бы вам на первый взгляд, на деле — угощение королевское, блюдо княжеское, и вскоре благодаря острым овощам и пахучим пряностям его аромат почувствует вся набережная Сен-Мишель. У всех перевозчиков, что сидят в лодках, от аппетитного запаха так защекочет в ноздрях, что носы у них вырастут прямо до окон моей кухни, но — шалишь, это только для своих. Что ж, дети мои, устроим себе праздник? Исаак, сынок мой, да у тебя уже слюнки текут. — Херманн нетерпеливо дернулся. — Браф, — продолжал он, — если вы так и будете стараться съесть мой обед прежде меня самого, я об вашу задницу зонт разобью.

— Вы так не сделаете, отец, — сказала Анна.

— Не сделаю, нет, — отвечал Херманн, гладя Брафа, — но вынужден прибавить, — эти слова он обратил уже к собаке, — что ты этого вполне заслуживаешь, ибо надо совсем не иметь ни вкуса, ни нюха, то есть быть вроде тебя, чтобы не понимать, как отвратительно есть рыбу сырой…

Браф с явным удовлетворением завилял хвостом, что говорило о его полном пренебрежении к обидному смыслу слов, произнесенных Херманном.

Стоял холодный ноябрь, было очень зябко; почти начинался уже снегопад; Анна была одета в шелка и черный бархат, на ней была английская юбочка в широкую красную полоску: Дирк не мог глаз от нее отвести.

— Эта юбочка, — произнес он вдруг, — сверкает словно цветок в грязи, она — дьявольский соблазн; красное и черное — цвета любви, огня и печали. Как мягко она обволакивает бедра, как выгодно подчеркивает ножки феи, которые я буду целовать в мечтах моих. Эта женщина необыкновенная красавица! Взгляни сам, как прямо и гордо она ступает, тут сразу видна молодая кровь, чувствительные нервы, крепкие мышцы. Темные волосы отливают то рыжиной, а то позолотой; на лице румянец, лоб открыт, глаза большие. Странный взгляд у нее, невинный, любопытный, ищущий; взгляд ребенка, ставшего женщиной слишком рано. Чего ей недостает? Разумеется, счастья. Какая необычная улыбка: как старательно она изображает оживление, честная женщина, улыбающаяся для того, чтобы не заплакать; ага! вот она удаляется об руку с мужем, а мое дело теперь последовать за нею; друг мой, появление этой красной юбочки предвещает перемены в моей жизни!