— Меня поражает твоя недалекость. Если даже птицы, которые привыкли бодрствовать днем, а по ночам отдыхать, побросали гнезда и слетелись в кромешной тьме сюда, на этот совет, — значит, на то есть веские основания и дело серьезное. Мы все знаем, что вынесенный приговор не может быть приведен в исполнение; к сожалению — и это в высшей степени несправедливо, — карать людей пока не в нашей власти. Поэтому не стоит обольщаться. Тем не менее честь Старого Леса остается для нас вопросом первостепенной важности, и в суде, что мы вершим над Проколо, заключен гораздо более глубокий смысл, чем тебе кажется. Такие процессы затеваются крайне редко, однако не думай, будто это пустая трата времени и все сводится к напрасной болтовне. Приговор есть приговор, он выносится не просто так и, уж поверь, кое-что да означает. И вполне может статься, что спустя долгое время Проколо почувствует на себе его тяжесть и понесет наказание.

Вероятно, наше обвинение, — мрачно добавил филин, — так или иначе дойдет до ушей Проколо. И я не удивлюсь, если он слышал весь разговор, спрятавшись за ближайшей елью. Но нас это совершенно не волнует. — Он замолчал и вздохнул. — Господа, заседание объявляю закрытым.

В темноте захлопали крылья, и птицы разлетелись в разные стороны. Еще мгновение перешептывались листья, растрепанные птицами и опадавшие на землю, потом настала тишина. Проколо пошел обратно к дому.

Вернувшись, полковник заперся у себя в кабинете, зажег лампу и сел за письменный стол. Он слышал, как за стеной копошится мышь.

И тут кто-то окликнул его шепотом:

— Проколо, полковник.

Голос был тихий, но твердый и слегка таинственный.

— В чем дело? — отозвался полковник, резко обернувшись; но никого не увидел. Тогда он догадался, что голос принадлежит его тени, которая взметнулась до самого потолка, огромная, с причудливыми очертаниями.

— Полковник! — сказала тень. — Я следовала за тобой по пятам, с тех пор как ты родился, и не покидала тебя даже во сне; я сопровождала тебя в долгих военных походах, скакала галопом рядом с тобой. И пусть ты порой напрочь забывал о моем существовании, я все равно верно и преданно шла позади тебя. Я вставала, если ты хотел встать, и во всем подчинялась твоей воле. Вспомни, жаловалась ли я хоть раз. Но вот ты подал в отставку, перестал носить форму — и знаешь, было жаль расставаться с саблей, что гарцевала у меня на боку… Однако пришлось молча это снести. Помнишь, Проколо? Я ведь правду говорю.

— Да, правду, — ответил полковник. — Но почему ты завела об этом речь? Что тебе нужно?

— Верно, — пробормотала тень, — лучше говорить прямо: я собралась распрощаться с тобой.

— Распрощаться со мной? Как ты сказала?

— Я вынуждена распрощаться с тобой, — повторила тень, — и уйти, потому что ты покрыл себя позором.

— Позором? — воскликнул полковник. — Ты, видимо, имеешь в виду судебный процесс в лесу? Неужели ты всерьез восприняла эту дешевую комедию?

— Для нас, теней, не важно, кто вынес приговор — птицы или люди, — пояснила тень. — Ты признан виновным. Мы, возможно, слишком прямолинейны и понимаем все буквально, не стану отрицать. Но поверь, с такими вещами, как судебный приговор, не шутят. Я тень полковника Проколо и хочу оставаться ею впредь. В отличие от тебя, я по-прежнему верна себе. Ты сильно изменился, и теперь мы настолько разные, что вряд ли уживемся. Мне досадно не меньше твоего, честное слово, ведь мы были вместе пятьдесят шесть лет — целую жизнь, можно сказать; такие расставания даются с трудом. Но я приняла решение, пути назад нет.

Проколо молчал.

— Знаешь, я вернусь в казарму, — продолжила тень чуть погодя, — в наш полк; кажется, сто лет прошло с твоей отставки. Найду себе угол потемнее и гулять стану только ночью, чтобы никто меня не видел. Да, мне будет стыдно, если кто-нибудь спросит: «Эй, тень, где же твой хозяин? Куда запропастился господин полковник?» Господина полковника больше нет, вот что мне придется ответить, именно так, его саблю ест ржавчина, ну а о нем самом лучше не вспоминать вовсе.

Клянусь, мне горько оттого, что я вынуждена тебя бросить, — прибавила тень, — но пеняй на себя. Позволь сказать правду в глаза, я ведь вижу тебя насквозь. Проколо, ты всех настроил против себя, и не отыщется ни единого существа, готового прийти тебе на помощь, ты вырыл ров отчуждения и возвел вокруг себя неприступную ледяную стену…

— Замолчи! — оборвал ее полковник. — Никто еще не дерзнул говорить со мной так. Хочешь распрощаться — пожалуйста, в добрый путь, иди на все четыре стороны и не смей докучать мне.

И тень действительно ушла. Не веря, что это возможно, Проколо даже не удосужился взглянуть себе за плечо. Когда он наконец обернулся, тени простыл и след. Свет от лампы ровно ложился на пол и стены, словно тело полковника было из стекла.

Проколо вскочил на ноги, с беспокойством осмотрелся вокруг и выругался сквозь зубы. Потом кинулся к двери, вышел с фонарем на лестницу, шаря взглядом по стенам, точно в поисках чего-то.

— Подожди! Вернись! — крикнул он хриплым голосом. На нижних ступеньках он заметил свою тень: она гордо вышагивала, приосанившись, с военной выправкой, стелилась вдоль стены, и на боку у нее висела длинная шпага.

Догнать ее Проколо уже не смог бы. Он видел, как тень переступила порог и, оставив дверь распахнутой настежь, растворилась в ночи.

Он подошел к окну, открыл ставни и крикнул в темноту:

— И даже дверь закрыть не удосужишься?

Но тень, разумеется, продолжала идти своей дорогой.

На полковника навалилась усталость, он облокотился о подоконник и, подперев голову рукой, уставился в пол; он чувствовал, как все вокруг обволакивает строгая тишина старого дома, наполненная загадочными звуками. Так он и стоял, прислушиваясь к неспешному ходу времени, непостижимого времени, чья власть крепнет час от часу и которое, разрастаясь, вбирает в себя человеческую жизнь, поглощает годы и становится все необъятней.

Бенвенуто очнулся от забытья. Открыв глаза, он на миг опешил, когда увидел у кровати пятерых чудовищ. Собравшись с силами, он сел. Кошмары сразу засуетились и стали пугать его жуткими гримасами, напуская на себя отвратительный вид и демонстрируя все свое мастерство. Мышь перестала точить балку.

— Кого я вижу! — воскликнул Бенвенуто, тяжело дыша. — А вы не заставили себя долго ждать… Тогда, в первый раз, три года назад, вы меня здорово напугали, но теперь зря стараетесь. С тех пор многое изменилось. Так что отцепитесь от меня… Ты, с гадкой телячьей головой, хотел покусать мне спину, однако стало светать, и ты обмер от страха… Уходите, вы что, не видите, я болею, это просто срам — пугать меня сейчас… попробуйте лучше, если только хватит смелости, заглянуть к дяде Себастьяно, ну давайте, постучитесь к нему в комнату… а меня оставьте в покое! Проваливайте… ясно вам или нет? Я все равно не боюсь! Ну и наглецы… да неужто вам не стыдно, и как только совести хватило заявиться сюда, когда я болею?

Как раз в этот момент распахнулась дверь. На пороге появился полковник Проколо, бледный точно полотно. Его было не узнать, в нем что-то переменилось, и даже морщины, казалось, расположились на лице иначе.

Это был уже не тот полковник, которого мы знали месяц назад, и даже не тот, каким он вышел из дома в девять часов вечера. С минуту он стоял неподвижно, вглядываясь в лицо мальчика, затем погрозил кошмарам кулаком.

— Вон отсюда, черт бы вас побрал! — рявкнул он. — Убирайтесь, гнусные твари!

Кошмары выскользнули из комнаты, Проколо запер дверь и вышел следом за ними на крыльцо.

— Прочь! И чтобы духу вашего здесь не было! — прогремел он уже из окна.

Кошмары смешались с темнотой.

Проколо постоял немного с фонарем в руке — возможно, чтобы перевести дух. Три минуты в доме царила тишина. Потом снова послышался мышиный шорох.