В любое время суток ее можно было видеть на привычном месте, а если она иногда и покидала его, то лишь затем, чтобы подойти к двери, в которую она обычно впускала Фредерика; там она прислушивалась, изо всех сил вытягивая свою хорошенькую шейку, ее чуткое ушко улавливало одной ей слышный шум, навсегда запечатлевшийся в ее памяти, и взор ее, блуждающий по саду, жаждал разглядеть желанную фигуру. Внезапно несчастная девушка вскрикивала: «Дверь хлопнула, вот он!..» — бросалась навстречу существу, появлявшемуся на тропинке в результате ее бурного расстроенного воображения и сжимала его в своих объятиях: она обнимала призрак Фредерика и бережно и ласково, как пристало нежной возлюбленной, провожала его в свою комнату. Но обман быстро рассеивался, и она, испустив страшный вопль, с искаженным лицом и со взором, исполненным ужаса, вся дрожа, возвращалась на свое место.

Днем можно было увидеть, как она жадно вглядывается в даль, высматривая милого друга; в такие минуты ее помертвевшие глаза вновь выразительно блестели, в них вспыхивала искра жизни, и не было ничего более удивительного, чем это мгновенное пробуждение от сна, похожего на смерть. Взгляд ее, обычно смутный и неопределенный, через тончайшие нюансы чувств нежных и возвышенных, коими обычно окрашены наши воспоминания о любви, начинал блистать всем своим радостным великолепием. Затем мало-помалу счастливые искорки угасали, и он вновь становился тусклым, подергиваясь покровом смерти ее разума.

Однажды вечером генерал, уже приготовившийся покинуть этот мир под усиливающимся натиском болезни, вновь попросил рассказать ему о юной мученице любви. Один из офицеров ответил, что сегодня ночью в доме Инес случилось нечто необыкновенное и бедная девушка с самого утра твердит: «Какие глаза!.. Что за ослепительный, адский блеск! Это сам дьявол!.. Но мне все равно, если он может помочь мне вновь увидеть моего Фредерика, я согласна стать его служанкой».

Офицер также сообщил, что несчастная облачилась в самое роскошное свое платье, убрала волосы, надела драгоценности и теперь сидит у окна и беспрестанно выглядывает на улицу; глаза ее лихорадочно блестят, и она то и дело восклицает:

— Ах, да где же он?.. Где же он?..

Черные тучи заволокли сверкающее звездами ночное небо Испании, равнина, где раскинулся Алькани, окрасилась в мрачные тона, удушливая жара тяжелым плащом окутала землю. В комнате генерала открыли окна. Офицер, коротко сообщив о новом приступе безумия Инес, удалился, пожав на прощанье пылающую руку генерала.

На самом же деле он заметил, как во время его недолгой речи черты лица Беренгельда резко обострились; почувствовав, что смерть уже стоит возле кровати генерала, и не имея мужества перенести предстоящий печальный спектакль, полковник поспешил удалиться из сумрачной обители, наполненной гибельными миазмами. Подле генерала остались дежурить два хирурга, в чьих глазах читались лишь тревога и отчаяние.

Полковник сообщил роковые известия солдатам, с тревогой ожидавшим во дворе особняка. Двор постепенно наполнился народом, у всех были скорбные лица, многие плакали. Всюду были слышны вздохи, исполненные горечи и сострадания. Когда же один из хирургов подошел к окну, взоры с надеждой обратились к нему.

Генерал пребывал в сознании, душа его по-прежнему принадлежала миру живых; обрывки мыслей и воспоминаний вихрем проносились в его пылающем мозгу.

Внезапно толпа расступилась, давая дорогу странному человеку необычайно высокого роста; он шел размеренным шагом, прикрывая капюшоном плаща свою огромную голову. Войдя в особняк, он направился прямо в комнату умирающего генерала.

Увидев огромного незнакомца, двигавшегося медленно и сопровождавшего каждый свой шаг странными телодвижениями, оба хирурга заледенели от страха; еще больший ужас, нежели это невозмутимое до жути спокойствие, внушали сверкавшие адским блеском глаза незнакомца. Старик приблизился к кровати больного и, прощупав его пульс, скинул плащ, извлек из кармана флакон необычной формы и обрызгал комнату каплями какой-то вязкой жидкости: тотчас в воздухе повеяло всепроникающим холодом, и генерал, метавшийся в жару, открыл глаза… Первое, что он увидел, было суровое чело склонившегося над ним Столетнего Старца. Беренгельд вздрогнул и воскликнул: «Дайте мне умереть, я хочу умереть!..»

— Дитя! — с суровой жалостью ответил старец глухим и надтреснутым голосом. — Я хочу, чтобы ты жил! Ты же знаешь, я могу излечить тебя от любой смертельной болезни, — я только не смогу спасти тебя от пули или клинка!..

Услышав эти слова, генерал сел и, глядя прямо в страшные глаза своего предка, спросил:

— Так, значит, вы и есть тот самый ученый Беренгельд, родившийся в тысяча четыреста пятьдесят шестом году?.. Если это так, то я согласен жить — для того, чтобы разгадать вашу тайну!

Не отвечая, старец плавно покачал убеленной сединами головой; Беренгельду показалось, что на его почернелых, словно выжженных губах промелькнула легкая улыбка: так улыбается человек, неожиданно услышавший необычайно приятную для него похвалу.

— Через два часа я вернусь и спасу тебя! — произнес призрачный старец, возлагая руки на голову генерала и направляя на них весь свет, излучаемый его сверкающими глазами. Невыразимое спокойствие охватило Беренгельда; уходя, таинственный старик приказал обоим хирургам сохранять спокойствие и никого не впускать в комнату больного.

Как только дверь за странным созданием закрылась, хирурги бросились искать следы только что пролитой жидкости. Но все поиски их были напрасны.

Огромный старец вновь завернулся в плащ, скрыл свою жуткую седую голову под бесформенным капюшоном и покинул особняк.

Путь его лежал к перекрестку, где прекрасная Инес, с улыбкой надежды, блуждающей на бесцветных губах, с нетерпением ожидала его. Остановившись перед безумной, он откинул капюшон и впился в нее грозным вопрошающим взором, от которого невозможно уклониться.

Смертельно побледнев, молодая женщина в последний раз взглянула на следы крови Фредерика и замерла, не имея сил оторвать взор от страшного напоминания; устав ждать, старец медленно обернулся и прикрикнул на нее своим замогильным голосом:

— Чего ты ждешь? Тебе мало охватившего тебя безумия?.. Иди за мной, что тебе еще делать в этой жизни?

Опустив голову, Инес открыла дверь, со скрипом повернувшуюся на заржавевших петлях, ибо вот уже шесть месяцев никто не открывал ее, и последовала за старцем. Двое соседей стали свидетелями этой странной сцены.

Спустя два часа после того, как в небесных пажитях отгремела гроза и ночь снова явила себя во всем своем сверкающем великолепии, огромный старец вошел во двор особняка генерала. Двор был пуст. Поднимаясь по лестнице, он увидел двух плачущих хирургов; они останавливают его и просят выслушать их. О ужас!.. Страшный предсмертный хрип оглашает лестницу… Генерал умирает!..

Стремительно, словно сама мысль, старец в один прыжок очутился возле изголовья Беренгельда.

Хирурги, стоявшие на лестнице, засвидетельствовали, что Столетний Старец вышел от генерала, держа в руках пустой флакон. Больше старца не видел никто. Хирурги и врач, вбежавшие в спальню больного, нашли генерала спящим. Вскоре он пробудился. Беренгельд ничего не помнил из того, что с ним произошло, только чувствовал, что губы его горят, словно их обожгли раскаленными угольями, и часто подносил к ним руку.

Спустя три дня генерал сделал смотр своей дивизии.

В его честь был устроен торжественный обед: войска, находившиеся в его подчинении, пожелали отметить чудесное выздоровление своего командира. Во время обеда Беренгельда посвятили в некоторые странные подробности его лечения.

Во время грозы солдаты заметили, как исполинский старец вел Инес к пещере; вышел он оттуда уже без своей юной спутницы. С тех пор девушку больше никто не видел. В душу генерала закрадывались самые черные мысли.

Минуло четыре года; все это время Беренгельд ни разу не видел своего предка.