Здесь завершаются мемуары Беренгельда; далее следует приписка, сделанная им перед тем, как отослать их префекту.

«Совершенно очевидно, что существо, о котором вчера шла речь, является тем самым старцем, которого я встречал возле пирамид и в Яффе; этот же старец спас меня в Испании.

Относительно последнего могу сказать, что он поступил бы гуманнее, если бы дал мне погибнуть, ибо жизнь мне в тягость и я уже давно существую только ради того, чтобы разгадать удивительную тайну Столетнего Старца. Устав от бремени величия, власти и могущества, я собираюсь вручить императору прошение об отставке и все свое время посвятить поискам странного существа, чья жизнь воистину являет собой настоящую загадку.

В случае если мне не удастся разгадать ее, я вернусь в Беренгельд, и, если Марианина еще верна клятве, данной ею в горах, я вручу ей свою девственную душу и постараюсь вознаградить за ее любовь».

Завершив чтение рукописи, чиновники почувствовали, как их охватывает непонятный ужас; им показалось, что в комнату входит загадочный старец, и они со страхом смотрели друг на друга. Когда волнение улеглось, префект призвал всех сохранить прочитанное в строжайшей тайне.

С рукописи сняли копию и вместе с оригиналом отослали ее генералу Беренгельду, дополнив ее изложением событий, произошедших в Туре, дабы генерал передал эти документы министру полиции.

Мы же последуем за генералом в Париж.

Ознакомившись с воспоминаниями генерала Туллиуса Беренгельда, повествующими об основных событиях его жизни, нетрудно догадаться, какого рода мысли обуревали его, когда он сидел на вершине холма Граммона.

Единственным утешением генерала оставалась вера в истинную любовь, и лишь надежда отыскать Марианину примиряла с жизнью его во всем разуверившуюся душу.

Однако встреча со старцем и последовавший за ней печальный спектакль, подмостками которого стал город Тур, окончательно убедили его в существовании необычного предка; уверившись, что, вопреки всему, предок его является человеком, и никем иным, мысли генерала приняли иное направление, и думы о Марианине мгновенно отошли на второй план. Все свои душевные силы Туллиус решил сосредоточить на раскрытии тайны необычайного могущества и — главным образом — секрета долгой жизни странного человеческого существа, коим являлся его предок.

Пока карета катила к Парижу, размышления генерала обрели иную, менее мрачную окраску: он наконец заметил бескрайнее поле, способное поглотить и обратить на пользу пыл его мятущейся души.

Эта плодородная нива именовалась естественными науками; ее беспредельный простор всегда оставлял человеческому уму надежду на открытие, несмотря на то что многим уже удалось приподнять уголок вуали, скрывавшей загадочное лицо природы. В самом деле, существование Столетнего Старца генерал мог объяснить себе только наличием некой таинственной науки, отрицающей понятие невозможного.

Однако последнее событие, свидетелем которого ему довелось стать, ужаснуло его, и любое напоминание о нем порождало в его мозгу вихрь леденящих кровь мыслей. Вспоминая рассказы матери и сопоставляя различные поступки старика, он убеждался, что предок его, помимо владения секретом долгожительства, обладал еще множеством необычных способностей.

Уверенность в физическом бессмертии постоянно поддерживает надежду на все новые и новые способы обретения безраздельного господства над этим миром. Обычно подобные размышления доводят людей до умопомешательства; жертвой последнего стал отец Беренгельда. Давно известно, что душа наша всегда получает серьезное потрясение от подобного знания, ибо нет такого человека, кто, совершив некое открытие, пусть даже совсем незначительное, остался бы совершенно бесстрастным к достигнутому результату.

Пребывая во власти новой всепоглощающей идеи, разгоревшейся в нем с силой подлинной страсти и сулившей стать единственной целью его существования, Беренгельд прибыл в Ментенон; всю дорогу он предавался глубоким размышлениям, характер которых мы попытались вам описать.

Пока перепрягали лошадей, генерал вышел из кареты и отправился прогуляться. Из конюшни доносились оживленные голоса; услыхав их, генерал, проходивший мимо, остановился и заинтересованно прислушался.

Разговаривали двое: старый ямщик, только что вернувшийся на подставу, и ямщик молодой, готовивший лошадей, чтобы везти генерала дальше.

— Говорю тебе, что это был он!..

— Да нет, быть того не может.

— Я узнал его, он совсем не изменился, ни один волос, белый, словно мундштук новой трубки, не шевелился на его голове. Вот только взгляд показался мне еще более пронзительным, чем прежде, и пусть сломается мой новый кнут, пусть я увязну в канаве, если глаза его не блестели, словно начищенные пуговицы на новой ливрее, когда на них падает солнце. Да, этот великан много чего знает.

— Уж очень он дряхл.

— Конечно, дряхл, — согласился старый ямщик, — но сам он, пожалуй, этого не замечает. Когда я вез его еще в тысяча семьсот шестидесятом году, ему уже было более ста лет, если только, конечно, он не родился таким, какой есть: с бровями, похожими на высохший мох, с этим лбом, словно выточенным из камня, и с кожей, жесткой, как кожа моего седла.

— Я бы целого экю не пожалел, чтобы хоть разок провезти его, — вставил молодой ямщик, — или на худой конец готов отдать шесть франков, чтобы только поглядеть на него.

— И будешь прав! — ответил старый ямщик. — Ты все равно останешься в выигрыше… Вот, Лансино, дружочек, раскрой глаза шире: видишь — совершенно новый наполеондор! Это мои чаевые. Правда, мне пришлось мчаться во весь опор, ибо стоило мне сесть на облучок, как он сказал: «Послушай, малый, если мы приедем на ближайшую подставу не позже полудня, у меня найдется для тебя луидор».

И поверишь ли, Лансино, — продолжал ямщик, беря своего юного товарища за руку, — мы там были в половине двенадцатого!.. Только перед самыми воротами я пустил коней шагом. Похоже, этот человек какой-то немецкий принц!

Молодой ямщик вывел из конюшни свежих лошадей, предназначенных для генерала, и вскоре экипаж Беренгельда продолжил свой путь. Прибыв на следующую почтовую станцию, генерал описал портрет старца и спросил, не проезжал ли здесь недавно человек с такой внешностью. Ямщик, к которому его отослали за интересующими его сведениями, сидел в трактире и был пьян как сапожник. Генерал сумел извлечь из него лишь одну фразу: «Ах! какой человек!.. какой человек!..»

Туллиус Беренгельд потерял след Беренгельда-Скулданса; впрочем, на следующей подставе ямщик признался, что отвез старца в великолепном экипаже в замок, бывшую королевскую резиденцию, расположенную в двух лье отсюда.

Тогда Туллиус, оставив карету под присмотром Лаглуара, сел на лошадь и приказал ямщику проводить его к этому замку. Через час Беренгельд ехал по широкой и мрачной аллее, обсаженной по меньшей мере двухсотлетними деревьями; в конце аллеи виднелось обширное строение, обветшавшие стены которого свидетельствовали о преступном небрежении его владельца.

Генерал спешился, попросил ямщика укрыть лошадей за деревьями и подождать его, а сам направился ко входу в это некогда роскошное жилище. Древние стены покрылись мхом, дорожка, ведущая к пристройке привратника, являла собой одну большую лужу с зеленой гниющей водой; по бокам ее высились заросли дикорастущих трав, валялись какие-то обломки и шныряли крысы. Большой и круглый, некогда вымощенный плитами двор сплошь зарос травой; на этом природном газоне еще виднелись следы колес, ведущие, как показалось генералу, в сторону конюшни. Окна замка, двери, ступени крыльца, ограда, крепостная стена — все пребывало в состоянии величайшего упадка, и хищные птицы давно уже облюбовали это некогда прекрасное строение для своих гнездовий. Невольный вздох сожаления вырвался у генерала при виде плачевного состояния замка. Поискав и не без труда обнаружив цепочку от колокольчика, он несколько раз дернул за нее. В звуках, разнесшихся по пустынному двору, Беренгельду послышался плач разрушавшегося камня. Затем наступила тишина, но никто не появился. Генерал позвонил еще раз и еще, но ни одно живое существо не откликнулось на его звонок. Беренгельд уже собрался перелезть через решетку ворот, когда заметил, как, медленно закрыв за собой дверь, из конюшни вышел крохотный старичок и неторопливым шагом направился к воротам. Генерал поторопился соскочить с забора.