Марианина с криком выбежала на улицу: «Вот он, последний удар жестокой судьбы! Ах, Марианина, тебе действительно осталось только умереть!..»

Отягощенная сумрачными мыслями, девушка шла медленно, не замечая, куда идет; полностью поглощенная печальными думами, она добралась до решетки Люксембургского сада. В этот поздний час ворота сада уже были заперты.

— Но ведь прежде чем злобно взглянуть на меня, прежде чем в порыве ненависти вскинуть свою старческую руку, разве он не улыбался мне?.. — пыталась она утешить себя. — Разве слабый голос его не назвал меня «его дорогой дочерью»?.. Увы, это так! Но как мне прокормить его?.. О, мой бедный отец! Мой нежный отец! Что скажешь ты, когда к тебе придут и объявят: «Марианина мертва!»

Девушка добралась до площади Обсерватории. Она шла, глядя сухими глазами на ночное светило, сверкавшее чистым и ярким светом, несмотря на толпившиеся вокруг него плотные черные облака. Казалось, нежный лунный свет борется с воздушными великанами, и очертания облаков серебрились от его лучей.

— Ах, я наверняка не сумею проникнуть в эту калитку… — в отчаянии причитала Марианина.

— Кто идет?.. — окликнул ее сторож; он услышал чей-то голос и заметил, как темная фигура яростно пытается открыть калитку.

— Все против меня, даже сама природа! Все двери для меня закрыты! — продолжила она со стоном.

— Кто идет? — еще раз крикнул страж сада, делая шаг назад.

— Роковая решетка, значит, мне придется идти кругом, чтобы дойти до реки!

— Кто идет? — Вскинув ружье, сторож прицелился; палец его в поисках курка едва не удовлетворил нетерпение Марианины и не заставил ее покинуть мир живущих. Внезапно раскатистый голос, исходивший, казалось, из-под самой Обсерватории, воскликнул:

— Гражданин!

Это слово заставило охранника похолодеть от ужаса.

В то же время какой-то человек огромного роста, схватив Марианину, одним махом перенес ее на другую сторону улицы. Девушка более не принадлежала этому миру… она позволила себя унести. Гигантский старик поторопился сесть на камень, такой же холодный, как и чело прекрасной Марианины: он был удивительно похож на орла или кондора, который, схватив на равнине добычу, уносит ее на вершину пустынной скалы, где, полумертвую от страха, выпускает из своих когтистых лап… Бедная маленькая овечка дрожит от страха…

Мы покинули Марианину в ту минуту, когда исполинского роста старец усадил ее на камень.

— Девушка, — воскликнул он властным замогильным голосом, — так, значит, вы решили покончить счеты с жизнью?

Марианина, растерянно глядя по сторонам, медленно подобрала волосы, рассыпавшиеся по плечам, ибо освободитель резко схватил ее, и тихо спросила:

— А разве мне угрожала опасность?..

— Сторож едва не застрелил вас… Хотя справедливости ради следует сказать, он долго добивался от вас ответа.

— Я не слышала его!.. — отвечала девушка.

По звучанию ее голоса старец, бывший несравненным и ученейшим знатоком великих скорбей, сразу догадался, что несчастная стоит на пороге безумия.

— Дитя, — произнес он, — никто лучше меня не знает, что такое горе. Несчастья — мои вассалы. Осужденный на казнь преступник, юная дева, обезумевшая от любви, отцеубийца, не стерпевший зрелища отцовских страданий, игрок, не пожелавший жить в бесчестье, мать, потерявшая ребенка, бедняга, отчаявшийся и готовый пойти на любое преступление, солдат, смертельно раненный на поле битвы, каждый, кто страдает и жаждет смерти, обретает ее подле меня… Я есмь судия и исполнитель приговора… Без устали брожу я по трущобам, тюрьмам, страшным приютам для умалишенных, вертепам, утопающим в роскоши, задерживаюсь возле смертных одров преступников, и никому не дано обмануть меня… Девушка… ты молода, как первый луч розовоперстой зари, но ты уже страдаешь…

Его мрачные слова напугали Марианину. Луна заливала землю своим серебристым светом; девушка вгляделась в своего странного спасителя, но те черты его, которые ей удалось разглядеть, повергли ее в ужас. Человек этот отличался необычайно высоким ростом, его массивная фигура, скрытая светло-коричневым плащом, своим весом, казалось, отягощала землю. Но более всего ее поразили сверкающие глаза незнакомца. Простодушная Марианина невольно отшатнулась от него и попыталась убежать, но тут же почувствовала, как холодная и высохшая рука старца удержала ее.

— Ты разглядываешь меня, — произнес он, — и вид мой страшит тебя. Но хотя внешность моя действительно не внушает доверия, я обладаю неслыханными возможностями; в моей власти исполнить все, чего ты только ни пожелаешь. Дитя, мои дары можно принять не краснея, ибо я заменяю собой Судьбу и Случай.

По мере того как Марианина прислушивалась к словам незнакомца, ей показалось, что голос его, первоначально скрипучий и резкий, становится все более мелодичным. Змей, некогда явившийся искушать первую женщину, наверняка говорил так же, как это загадочное существо. Пламенеющие очи старца уставились на бледное и чистое девственное чело Марианины, а сам он крепко держал ее руку.

— Слушай меня, дитя, чья жизнь подобна мимолетнему солнечному блику, — продолжал он, — когда ты попытаешься узнать меня поближе, ты поймешь, что перед тобой находится человек, чье могущество равно силе бессмертного божества… и, чтобы доказать тебе свою власть, я готов поведать твою собственную историю.

Марианина вздрогнула; какая-то магическая сила влекла ее к гигантскому старцу, умело направлявшему пристальный взор своих горящих глаз и умеряя их свечение в зависимости от изменения умонастроения Марианины. Не отпуская руку девушки, он внимательно, с дотошностью опытного врача, исследовал каждую черточку ее лица, а затем принялся столь же подробно изучать ее фигуру; видимо, диагноз, поставленный им Марианине, вполне удовлетворил его, ибо строгое и недвижное лицо старца выразило приятное удивление и он довольно улыбнулся своей странной улыбкой.

Казалось, он наконец нашел то, что давно и безуспешно разыскивал. Придав голосу поистине отеческое звучание, он обратился к искушаемой им девушке:

— Бедное дитя, как мне жаль тебя!.. ты любишь, и чувство это является твоей первой и единственной страстью! Но ты несчастна!.. У тебя есть отец, есть семья, но голод и нищета неумолимо сжимают вокруг тебя свои стальные клещи. Ты горда и получила блестящее образование; от этого ты страдаешь и стремишься оборвать свою жизнь!.. Безумная!.. Ты не знаешь, что такое смерть; в отличие от меня, ты не видела сотен людей, испускающих последний вздох. И все они сожалели о жизни, потому что жизнь — это все!..

Произнося эти слова, старик, казалось, вырос еще на десять футов, голос его звучал так убедительно, что Марианина содрогнулась: она окончательно пришла в себя, и теперь справедливость доводов старика поразила ее.

— Ах, — продолжал он, — только расставаясь с жизнью, мы начинаем прислушиваться к суровому голосу разума, понимаем всю суетность наших горестей и печалей. Знай же, когда ты бы стала погружаться в волны Сены, захлебываться от холодной воды, тебя бы непременно посетила отчаянная надежда, что чья-то сильная рука подхватит тебя и вытащит на берег. Дитя… взгляни на меня, мои седые волосы побелели не за одну зиму, и голова моя отягощена многими знаниями.

Зачарованная, Марианина чувствовала, как ее мрачные мысли тают словно кусок льда под лучами солнца.

— Но что же мне делать? — обратилась она к старцу.

— Жить! — торжественно ответил он; его звучный молодой голос, манящий и загадочный, рвался вперед и увлекал за собой.

— Слушай меня, — произнес старик, — ты хотела умереть? Считай, что ты уже мертва!.. (Марианина вздрогнула.) Ты больше не существуешь, я стану владельцем твоего тела и клянусь тебе, что не сделаю ничего, что могло бы обесчестить тебя. Итак, отныне ты принадлежишь мне! Это значит, что по вечерам, тогда, когда я тебе скажу, ты будешь приходить сюда!.. Я одарю тебя всем, что может дать природа, власть и богатство. Ты станешь королевой, сможешь выйти замуж за своего возлюбленного, увенчать его короной, и за всю эту королевскую роскошь я не требую от тебя иного вознаграждения, кроме как возможности иногда видеть тебя и слышать, как ты просишь у меня позволения жить… Со мной тебе ничего не угрожает. Суди сама, грозит ли тебе опасность, бедное дитя!.. (Последнее слово было произнесено поистине дьявольским тоном.) Мы одни, сторож не покинет свой пост, и прежде чем твои крики долетят до человеческих ушей, я мог бы сделать с тобой все, что угодно; а если тебе кажется, что у меня не хватит сил, — смотри!