В 1586 году, в пору поздней осени, когда родился Михаил, род Шуйских еще не оправился от учиненной над ними Борисом Годуновым расправы. Но отец Михаила выжил и, видимо, к моменту рождения сына находился в Москве. Однако уже в декабре того же года царское войско отправляется в Можайск, где ожидает нападения польского короля Стефана Батория, и Василий Скопин-Шуйский получает назначение командовать полком правой руки^[47]. Поэтому, недолго побыв в семье, счастливый отец, как и полагается воеводе, уходит в военный поход. Автор «Повести о рожении князя Михаила Васильевича» скупо описывает детство героя, об отце почти ничего не рассказывает, но можно не сомневаться, что бурная политическая и военная жизнь России XVI столетия вряд ли позволяла боярину и воеводе проводить много времени дома.

В 1590 году начинается новая война со Швецией, и опытного полководца Скопина-Шуйского переводят осадным воеводой в Новгород, занимавший важное стратегическое положение в приграничной области; там же Скопин остается «годовать» и в 1591 году^[48]. Как главный воевода он отвечал не только за оборону Новгорода, но также расписывал по полкам людей и воевод во время похода.

Вместе с ним в Новгороде воеводствовал князь Тимофей Романович Трубецкой, который пользовался явным расположением Бориса Годунова. Это покровительство и позволило князю Трубецкому начать местничать со старшим в роде Шуйских — Скопиным. Попытки князя Трубецкого «подать щот» на воеводу Скопина — несомненный отголосок дела Шуйских 1586 года. О том, насколько уверенно чувствовали себя при царе Федоре фавориты Бориса Годунова, свидетельствует царское решение по этому местническому делу: челобитная Трубецкого была принята в Разрядном приказе, то есть местническому делу был дан ход. Любопытно, что встречную челобитную, защищая честь рода Шуйских, подал не сам князь Василий Скопин-Шуйский, а его родственники — братья Василий и Дмитрий Шуйские.

Возглавивший в 1591 году следственную комиссию по делу об убийстве царевича Дмитрия, Василий Шуйский, видимо, уже считал себя вполне реабилитированным и потому смело написал в челобитной царю, что князь Трубецкой бил челом «на князь Василья Федоровича Шуйского о местех не по делу; а боярину князю Тимофею мочно быть менши их меншова брата»^[49] — так «принцы крови» Шуйские указали князю Трубецкому его место.

Почему князь Василий Скопин-Шуйский сам не подал челобитную царю — объяснить трудно. Была ли причиной тому его занятость в походах (в годы войны со Швецией он ходил воеводой государева полка в поход под Ругодив и Ивангород; поход был удачным, и шведы запросили перемирие)? А может быть, здесь сказалось и нежелание Скопина заниматься местническим спором, за которое с готовностью взялись братья Шуйские. Как бы то ни было, но после того похода и совпавшего с ним по времени местнического спора князь Василий Скопин военных поручений больше не получал и был отставлен от ратных дел.

С момента пожалования в 1577 году Василию Скопину боярства (которое редко кто получал до тридцати лет) прошло более полутора десятка лет. По меркам того времени, он был человеком уже немолодым, возможно, раненным не в одном сражении и слабым здоровьем. Поэтому окончание его военной карьеры в 1591 году могло быть и данью возрасту^[50]. Начиная с 1592 года, когда Михаилу исполнилось шесть лет, отца уже больше волновало воспитание сына, так что назначение «сидеть» в Судном Владимирском приказе вместе с думным дворянином Игнатием Петровичем Татищевым и дьяком Афанасием Малыгиным^[51] пришлось как нельзя кстати.

В этом приказе рассматривались все судебные дела бояр и московских вельмож, а также дворян разных уездов: «кто желает обвинять их, должен заявить сюда, здесь производится и суд, если дело частного характера»^[52]. Чтобы выносить решения по тяжбам знати, требовался немалый жизненный опыт, умение лавировать, обходить заведомо гиблые места, не навлекать на себя опалу, но и не терять при этом собственного достоинства.

Судный приказ, как и остальные приказы, находился в Москве, и у Василия Федоровича с новым назначением появилась возможность больше времени проводить в семье. Михаил, вероятно, был его единственным сыном: во всяком случае, о других детях Скопина источники молчат; к тому же известно, что раннюю кончину Михаила его мать будет оплакивать, как смерть своего единственного чада. Можно не сомневаться, что отец Михаила в эти годы уделял много внимания мальчику: читал ему книги, покупал или распоряжался изготовить для него игрушки, наблюдал за его забавами. Самыми любимыми мальчишескими игрушками были конечно же те, что готовили к ратному делу: деревянные «пищали», луки со стрелами, барабаны и деревянный «конь, потешная лошадка». Такие игрушки, принадлежащие маленькому Михаилу Романову, хранятся ныне в музее — наверняка были они и у маленького Михаила Скопина. Носил он также и детские доспехи.

Когда мальчику исполнялось три-четыре года, обычно совершался традиционный на Руси обряд пострига и сажания на настоящего коня. В этот день в дом приглашали родственников, крестных отца и мать. Отец подавал куму ножницы, и тот выстригал волосы на темени мальчика, после чего кум и кума выводили крестника во двор и передавали отцу, а тот, приняв сына с поклоном, сажал на коня. Обряд сажания на коня описывался в летописях еще со времен Киевской Руси, он символизировал подготовку к будущей воинской службе, был ее прообразом. С этого момента начинался новый жизненный период в жизни мальчика, он переселялся в покои отца, и воспитывали его уже мужчины, правда, под присмотром кормилицы и мамок.

Детские развлечения и игры тех лет знакомы и нашим детям — зимой катание на санках с гор, летом — качели; мальчишки любили играть в тычку или свайку: бросать нож через черту или в кольцо. Именно за таким занятием — игрой в тычку — настигла смерть царевича Дмитрия в Угличе. Иностранные авторы часто упоминают о том, что любимым занятием московитов была игра в шахматы. Известно, что Иван Грозный любил шахматы, шахматные доски изготавливали и для детей, они продавались в торговых рядах.

Но особенную любовь и дети, и взрослые проявляли к военным забавам, которые развивали силу и позволяли проявить находчивость. Среди военных игр самой известной можно назвать «взятие снежного городка». Из снега вырезали блоки и сооружали из них крепость, дети и подростки обоего пола были ее пешими защитниками, а молодые люди верхом на конях играли роль нападающих. Защитники вооружались снежками и крепкими прутьями лозы, которыми они стегали лошадей. Художник В. Суриков запечатлел на своей знаменитой картине один из моментов этой игры.

Чтобы захватить крепость, нападающий должен уметь хорошо управлять лошадью, которая норовит встать на дыбы, когда ее хлещут по бокам прутьями или бросают в нее снежки. Одного этого, однако, для победы мало: нужно не только усидеть на коне, но и попытаться заставить его перепрыгнуть через снежную стену. От наездника требуются и ловкость, и храбрость, и даже некоторая военная хитрость, которой найдется место позже на настоящем поле сражения. Эта игра сохранялась в России вплоть до XX века, а в Сибири в нее играют и по сей день.

Другим любимым развлечением были кулачные бои. Встречались для поединков и один на один, и стенка на стенку, когда выходили бороться целой улицей или слободой. Эти потасовки рассматривали не как способ сведения счетов, а скорее как соревнование, прививавшее умение держать удар. Проходили кулачные бои, как и штурм снежной крепости, зимой, — чтобы снег смягчал возможное падение от удара. Кулачные бои приучали молодых людей не только к выносливости; поговорка «лежачего не бьют» сохранила нам память о суровых мужских забавах, которые давали одновременно и уроки справедливости^[53].