Я могла лишь задаваться вопросами, почему он не считает меня глупым, стервозным или эгоистичным ребенком. Почему я по-прежнему желанна для него. Потому ли, что изменяюсь? И значит ли это что, когда я стану вампиром и перестану изменяться, не буду столь же желанной?

Странно, но после истерики головная боль так и не появилась. Как я догадалась позднее, причиной стало теплое молоко с медом. Только начав пить, я тут же осушила всю кружку, причем жадно. Калеб не улыбнулся, хотя именно так любил продемонстрировать, что он знает, что лучше для меня.

— Глюкоза, — пояснил он без самодовольства, которое когда-то раньше постоянно скользило в его словах. — Сейчас твоему мозгу ее не хватает!

Да уж, истерика, это не то чувство, которым хочешь поделиться с любимым, и хорошо, что я ей была подвержена редко. Усталость меняла все, а в сумме со страхом и перенапряжением истерика просто неизбежна.

Я знала, что выпей я сейчас успокоительные, сделала бы только хуже. Вторая кружка молока с медом пошла медленнее, но была выпита мною до дна.

— Думаю пора вернуться. Нас не было почти час. Бет сгорает от нетерпения поделиться всеми новостями и ссорами с Теренсом.

Как легко было с Калебом забыть, что мы Особенные. Забыть, что мой запах для любого вампира в мире будет означать Табу на мою смерть, потому что я Претендент, и в то же время многим из них этот запах принесет боль. Именно запах будет выделять меня из всех людей в комнате для остальных вампиров, и он позволит уловить мое движение четче, чем движения остальных. И забыть о том, как легко мне попасть в сознание каждого из тех, кто был в доме сегодня, да и не только в их. И что Калеб вовсе не простой парень, а цвет его кожи и лучистые серебристые глаза, которые по самые белки глазниц заливала чернь, не дань моде. Он был вампиром, но это легко стиралось из сознания, когда он обыденно говорил о таких вещах как наши друзья, любовь, дети, долг. Он был всем тем, что нужно мне для счастья. Для того чтобы жить в мире с собою. Или точнее говоря начинать, наконец, жить в мире с собою.

После поездки исчезли некоторые вопросы, но появились многие моменты. Управление моим даром, желание узнать своих биологических родителей ближе, а также то, что быть Марлен Сторк, неожиданно не было так уж плохо.

Калеб как всегда уловил, что мои мысли приняли новое направление. Я снова оказалась сидячей на столе — так было легче и ему и мне, так как мы могли смотреть друг другу в глаза наравне.

— Не стоит, — мягко сказал он.

— Не стоит что?

— Не стоит сегодня обо всем этом думать! — пожал плечами он. Как много могло сказать одно движение плеч. Разве я за кем-то ранее такое замечала? А за ним да! Вся его тревога за меня и желание взять часть моих проблем. Можно было увидеть в этом простом жесте.

— Ты ведь даже не знаешь, о чем я подумала! — я улыбнулась и позволила его рукам заскользить по моим волосам.

— Разве мне нужно знать твои мысли, чтобы переживать? Я всегда знаю, когда ты нуждаешься во мне.

Нуждалась я в нем постоянно. Это был неоспоримый факт, о котором Калеб почему-то до сих пор все не догадывался.

— Хочу куда-нибудь сходить — только ты и я. Побыть вдвоем, — заявила ему я, стараясь отодвинуть на задний план все не нужные мысли, что могли меня раздражать.

— Только ты и я, — согласился Калеб, — но сегодня нам нужно провести вечер с остальными.

Я прищурилась. И почему Калеб вовсе не смущался, когда прямо таки заставлял меня делать то, что хочет. И самое главное, у меня и в мыслях то и не было сопротивляться. Может нужно перестать быть такой податливой и рассудительной, если так и дальше пойдет, ему просто станет со мной скучно.

— Хорошо, — согласилась я, так и не сдвинувшись с места.

Калеб приподнял одну бровь. Внешне его поведение не изменилось, и все же я почувствовала, как его удивил и в одновременно заинтересовал этот жест.

— Но?

— Но хочу кое-что знать!

— Да?

— У тебя были когда-либо девушки подобные мне? — я знала, что встаю на тонкий лед, и все же не могла заставить себя промолчать. Правильность Калеба, все больше разжигала мое желание бунтовать.

Подумав о бунте, я тут же почувствовала вину. Прат был прав — я такая же, как и он, я действительно похожа на него! Он влиял на меня, даже теперь, когда казалось, я податлива только на уговоры Калеба. Возле него всегда царило ощущение вседозволенности. С Пратом я не знала запретов, какие бывали с Терцо и Самюель. Я могла делать все, что душе угодно.

Наверное, мое лицо выдало сомнение, страхи и ощущение вины, так как Калеб неожиданно помрачнел. Лицо утратило мягкость, и стало каким-то опасно-красивым, совсем не похожим на самого себя.

— Если не хочешь, можешь не говорить, я просто…

Договорить мне так и не удалось, Калеб крепко обхватил мои плечи с двух сторон и приблизил свое лицо к моему, и это заставило смотреть прямо ему в глаза.

— Запомни раз и навсегда — Прат не имеет власти над тобой. Ты не такая как он, и не похожа на него. Он сказал это лишь для того, чтобы ты почувствовала себя виноватой, если что-то будет идти не так. Это нормально, что у тебя есть вопросы, и что ты можешь быть не согласна со мной. Ты взрослеешь, и твое поведение вполне соответствует твоему возрасту.

Я ничего не ответила, а только высвободив руки обхватила его голову руками и сама настойчиво посмотрела в его глаза. Калеб не стал отворачиваться. Мы смотрели, молча, не пытаясь пользоваться своими талантами, а просто ждали подходящего момента, чтобы заговорить.

— Скажи мне, что ты тогда увидел в воспоминаниях Прата, когда пожал ему руку? — Я помнила, что лицо Калеба тогда изменилось

Мы смотрели, не отрываясь, и я, как ни старалась, не смогла уловить — изменилось ли теперь его выражение лица.

— Кроме крови и кучи девушек на одну ночь? — переспросил Калеб, все еще раздумывая, стоит ли мне рассказывать. И, наверное, его раздумья меня задели. Не сильно, но все же я была уязвлена, как никогда ранее. Какие причины могли быть у Калеба, чтобы не рассказывать мне что-то?!

— Кроме крови и кучи девушек! — твердо подтвердила я.

Он медленно наклонился вперед к моим губам, все еще не целуя. Кажется, губы даже начало покалывать в ожидании поцелуя.

— Почему ты моя? — неожиданно прошептал он… и сердце мое перестало биться. Не только потому, что он сказал это, а и потому что увильнул от ответа.

Хотелось надуться. Хотелось брыкаться и кричать. И в то же время, Калеб никогда не делал что-то просто так.

— Ты уже надулась, — констатировал Калеб выдохнув устало в мои губы, а за тем легко и нежно прикоснулся к ним. — А теперь подумай, по какой причине я не могу сказать, что-то вслух в доме, наполненном вампирами.

Я виновато зажмурилась. Дура! Глупая дура! Ну как я могла об этом забыть?! Забыть в каком мире живу! И среди кого живу!

— Я…Калеб…прости… — мне стало стыдно больше прежнего. От чего стало трудно смотреть ему так прямо в глаза.

— Не смей так делать, — строгий тон Калеба и слова обратили мое внимание на него. Ну конечно он должен быть зол, но чтоб так?! Раньше Калеб со мной так не говорил.

— Не смей себя обвинять в том, что сомнения в твоей душе посеял Прат. Ты же потому начала спрашивать о девушках, не так ли? Стоило ему выйти и тебе захотелось сделать что-то бунтарское. Но не потому, что ты такая, а потому, что он несет это в себе!

Мне тяжело было смотреть Калебу в глаза, и осознавать свою глупость, я хотела положить голову ему на плечо, но… неожиданно Калеб не дал мне этого сделать. Он удержал мою голову и, глядя на меня, заговорил:

— Была в году 1980 Тэффи,…она казалась мне не такой как все — веселой, интересной, сказочно красивой, но это лишь с начала. Через год ей надоело быть со мной, ей не нравился Грем, и к тому же она начала догадываться о нашей сущности, а я начал сомневаться стоит ли ее обращать, и потому Грем воспользовался своим даром и убедил в том, что нам стоит расстаться. Я, конечно же, мог сделать это не так красиво, но мы были к тому времени еще и хорошими друзьями, как то не хотелось портить воспоминания о нас. Приблизительно месяц я думал, что все еще люблю ее, но так случалось только в дни дикого одиночества, когда даже картины не спасали, а Грем горевал, что очередная попытка найти Патрицию провалилась. Но новая девушка стерла о ней воспоминания, по крайней мере, то плохое, что было к концу отношений.