Мучить такого было неинтересно, но заняться подросткам, чей социальный статус был ниже всех, кроме парий, было больше нечем. Вот один из них потерял терпение, и в глазу человека противно зашипел им же принесенный окурок. Тот протяжно завыл и попятился, но растянулся на земле от несильного, но умелого пинка в лицо.
— Петро, сымай с него штаны. Дрюн, давай вон ту бутылку. Сейчас мы тебя, падла, научим.
За развлечениями молодняка с любопытством наблюдал бандит постарше, лениво почесывая пузо под майкой. По названию часовой, по сути это был просто бездельник в растянутых спортивных штанах. Видавшая виды винтовка СКС лежала рядом на перевернутой железной бочке. За бочкой, почти на виду, лежала бутылка с остатками мутноватого, видимо налитого в немытую бутылку, спирта.
Только когда один из сопляков действительно начал снимать со старика штаны, а другой душить его куском провода, взрослый уголовник устало прикрикнул на садистов:
— Эй, харэ беспредельничать!
Одернул их не потому, что стало жалко эту полубезумную скотину. Просто не хотел проблем в свое дежурство. Мало ли, вдруг пахан выберется из своей палатки. Вообще-то тот уже две недели лежал пластом с жуткой диареей и температурой за тридцать девять. Самые прошаренные уже поговаривали, что пора искать замену.
И все-таки леший его знает. Запах алкоголя хорошо бы убрать. Доставая скатанную в комок мятную жвачку из кармана, бандит краем заметил, что мелюзга вдруг куда-то пропала, но не придал этому значения.
Внезапно острая боль заставила мужика взвизгнуть почти фальцетом. По щеке побежало горячее, рука рефлекторно схватилась за левое ухо… и он понял, что от того осталась ровно половина.
Дедуля, правая рука Бурого, пожилой «вор в законе», выполнявший хозяйственные функции и работу замполита, имел привычку ходить неслышно. Он был единственный, кто в лагере носил туфли типа мокасинов на мягкой подошве.
Теперь он аккуратно обтирал тряпочкой бритву, которую по недоразумению называли безопасной. На запястье с выступающими венами мелькнула татуировка: «homo hapiens»: «человек хапающий». Он родился в колонии-поселении и большую часть своей жизни провел в тюрьмах и лагерях. Говорил он мягко и вкрадчиво, и мог быть почти также интеллигентен, как грузинский политик Джаба Иоселиани, который был не только мафиози, но и поэт, искусствовед, специалист по герменевтике театра.
Уважали его не только за опыт, но и за справедливость, однако карал он беспощадно. И все разгильдяйство в лагере объяснялось только тем, что его никто не видел всю последнюю неделю.
— Ты что-то потерял, уважаемый? — улыбнулся Дедуля, похлопав часового по плечу. И положил ему в нагрудный карман «Адидаса» кусок его же уха, — Этак тебе и башку отрежут, а ты не заметишь.
Раб продолжал бестолково толочься возле водокачки, пытаясь трясущимися руками открыть кран, рукавом то и дело утирая кровавую юшку. Один глаз заплыл, второй был еще ненормальнее прежнего.
— И это так ты охраняешь? — ледяным тоном произнес Бурый появившийся из-за угла зеленой палатки с надписью «EMERCOM». — Ты почему пост оставил? Еще раз такое увижу, будешь как он.
И часовой понял, что тот имеет в виду не просто разбитую морду. По его глазам он догадался, что легко отделался, поэтому даже в мыслях не смел возмущаться из-за нанесенного увечья.
— Все, пошел. Бинт найди, фраер бесконвойный.
Вожак был бледный и исхудавший, но на ногах держался твердо — должно быть оклемался.
— Да выключите вы эту дрянь, в душу вашу мать.
Музыка быстро затихла.
Бурый втянул носом воздух, в котором ему опять почудился сладкий запах анаши. Он уже пару раз находил на земле закопченные кружки и пластиковые бутылки, шприцы, хотя диабетом вроде никто не страдал. Уже не раз он грозился выпустить всем нарикам кишки. Но с кем тогда он останется?
Пахан совсем не напоминал героев криминальных фильмов вроде «Бригады» или «Бумера», а выглядел обычным мужиком из рабочего класса. Спокойным, домовитым, в детстве троечником, во взрослой жизни середнячком. Но именно упорством, а не наскоком, он и привык всего добиваться. А самые борзые альфа самцы обычно обламывают себе рога.
— Скоро зима, — продолжал втолковывать шедший за ним тенью Дедуля, пока они шли по погруженному в обычную суету лагерю, — Топлива мало. Урожай эти дармоеды соберут плохой, зуб даю. Надо сваливать.
— Куда?
— Найти себе деляну получше.
— Да где ж ее найдешь? Что ее отдаст?
Но он и сам понимал: засиделись они на одном месте. Главная беда даже не то, что дороги пусты, а самые умные давно просекли, что крупных автодорог надо избегать. Проблема — это даже не бабы, многие из которых беременны. Этак скоро у них тут ясли будут, а потом и детский сад. Но настоящая закавыка была в том, что бандитская вольница не могла обеспечить себя сама. На фермеров его пацаны смотрели, как на говно под сапогами. В трех деревушках, которые они «доили», населения было столько же, сколько у них. А для нормального феодализма нужно хотя бы соотношение десять к одному. Добыча же от охоты с каждым месяцем становилась все скуднее, а в подконтрольных деревнях старались спрятать последние крохи. И Бурый понимал: если надавить и потребовать все, что есть, тихие запуганные селяне встанут насмерть. А это чревато ненужными жертвами. Если же не требовать, то скоро не хватит еды для боеспособных мужчин.
— Пойдем на север, к Новосибу. Только это… балласт надо сбросить.
— Порешить что ли? А потом как без баб? — только Дедуля имел право и смелость возражать вожаку. — В монахи запишемся?
— Да не порешить, а здесь оставить.
Они оба понимали, что это почти синонимы.
— С собой возьмем только новеньких, — продолжал главный. — Есть там симпотные. Остальные пусть ждут. Может, еще вернемся. Оставить можно и кое-кого еще. Например, эти дятлов желторотых.
— «И за борт ее бросает в надлежащую волну»… — просипел старый вор. — Ну ладно, пойду баньку организую. Надо помыться перед дорогой. Запаршивели уже все. И айда вещи паковать. Нищему собраться — только подпоясаться…
Вдалеке послышался звук мотоциклетных моторов.
— Погоди, похоже, разведка. Может чего нарыли.
Стоянка — или, лучше сказать становище, — банды Бурого находилась в удобном месте километрах в десяти к югу от Бердска. Здесь они захватили готовый лагерь для беженцев, застав его прежних обитателей врасплох и перерезав как кур во сне. Так они заполучили теплые модульные палатки МЧС с обогревом, которые в собранном виде легко помещались в несколько грузовиков; генераторы и полевую кухню. Им ничего не пришлось достраивать. Лагерь стоял на возвышении, и когда снега сошли, его не размыло. А летом не досаждали расплодившиеся из-за вымирания естественных врагов комары и другие насекомые вместе с гнилыми болотными испарениями. Когда-то здесь был берег Обского моря и лодочная станция, но после разрушения плотины вода отступила, и даже половодье не вернуло ее к прежним берегам. Сильные ветра уносили гнилостные испарения, и пахло в лагере в основном лесом, а не тиной. По совокупности этих причин он и был обитаем уже третий месяц.
А еще недалеко находилось пересечение двух автомагистралей, по которым то и дело отваживались пройти путешественники из смежных регионов — их подкупало обманчивое спокойствие в трех селах по соседству. Они не знали, что те деревеньки находились под патронажем шайки, давая ей кормежку и информацию в обмен на право жить. Правда, и спокойствие это было относительным, все равно, что на склоне вулкана Эйяфьятлайокудль.
Однажды сразу четыре семьи из самой удаленной от лагеря деревни решили сменить место жительства. Утром их соседям привезли к порогу рюкзак, из которого как кокосы высыпались головы тех, кто не сумел уйти от погони. У разбойников были в деревнях свои шныри.
До начала своей оседлой жизни банда долго носились как перекати-поле по дорогам Западной Сибири, оставляя за собой дымящиеся головешки и горы трупов. Грабили, убивали, не разбирая пола и возраста, но насиловали — разбирая, потому что за первые месяцы после начала Армагеддона успели насытиться вволю. Костяк банды составили заключенные одной ИТК, которым удалось проложить себе путь к свободе, несмотря на негласный приказ ликвидировать опасных заключенных при начале массовых беспорядков. Тогда же они захватили свое первое оружие.