Вот особенно поучительный в этом плане пример. В свое время С. Люс обратил внимание на слова Жанны о том, что она два или три раза исповедовалась перед нищенствующими монахами в Невшато (Т, I, 46). Дело происходило, по-видимому, летом 1428 г., когда жители Домреми бежали в этот город от бургундцев. Основываясь на этом беглом упоминаний, а также па том, что в Невшато находился францисканский монастырь, Люс выстроил широкую концепцию, которая связывала замысел Жанны с традиционным соперничеством монашеских орденов: францисканцев, стоявших на стороне Карла Валуа, и доминиканцев, державшихся пробургундской ориентации. По его мнению, встреча Жанны с францисканцами имела поворотное значение в ее судьбе, а проповедь «меньших братьев» в пользу дофина «утвердила в ней веру в свою религиозную и патриотическую миссию» (82, СЬХХ/Х). Гипотеза Люса не была принята последующими историками, которые справедливо отмечали ее умозрительный характер (69, 157 сл.). Но хотелось бы подчеркнуть в этой связи не просто ошибочность определенной точки зрения крупного ученого-специалиста, а несостоятельность лежащего в ее основе принципа. Поиски заветного «золотого ключика» к «тайне» Жанны д'Арк — занятие бесперспективное. Замысел Жанны возник не вдруг, он созревал постепенно под воздействием не только обстоятельств «ближнего порядка», непосредственных жизненных впечатлений и опыта юной крестьянки, но и общей обстановки во Франции.

Нет ничего более ошибочного, нежели представление, будто Жанна жила в «глухом углу» (63, 35), а политический кругозор ее земляков ограничивался видимой линией горизонта. Во-первых, родная деревня Жанны вовсе не была глухим углом: она стояла на оживленной дороге, и ее жители были хорошо осведомлены о том, что происходило {48} на белом свете. Во-вторых, само пограничное положение Вокулерского кастелянства усиливало у его обитателей сознание того, что они в отличие от своих ближайших соседей — лотарингцев и бургундцев — «природные французы», подданные французского короля. Во всяком случае политические симпатии и антипатии односельчан Жанны были выражены очень ясно.

На третьем публичном допросе, 24 февраля 1431 г., у Жанны спросили, были ли жители Домреми сторонниками бургундцев или же противной «партии» (т. е. «арманьяков»), и она ответила, что знала там только одного «бургундца». И с необычной для нее резкостью добавила: она хотела бы, чтобы ему отрубили голову, если на то будет воля господа (Т, I, 63).

Кстати сказать, этот единственный «бургундец» в Домреми — его звали Жерар д'Эпиналь — выступал спустя четверть века свидетелем на процессе реабилитации. Он вспоминал, как накануне ухода из Домреми Жанна ему сказала: «Если бы вы, кум, не держали сторону бургундцев, я бы вам кое о чем рассказала». «Я еще подумал, — заключил д'Эпиналь, — что речь идет о каком-то парне, за которого она собиралась замуж» (D, I, 279).

На том же допросе у Жанны спросили, чьими сторонниками были жители Максе — деревни, расположенной напротив Домреми на правом, лотарингском, берегу Мааса; она ответила, что те были «бургундцами».

Насколько глубоко проникла «политика» в сельский быт, видно из того, что даже драки деревенских мальчишек — и те приобретали «политическую окраску». «Спрошенная, участвовала ли она в драках детей за англичан и французов, отвечала, что, насколько помнит, нет. Но она видела, как некоторые ее односельчане дрались с жителями Максе и иногда возвращались сильно побитые и в крови» (Т, I, 64).

Как видим, сама та среда, в которой происходило формирование личности Жанны, способствовала раннему пробуждению у нее патриотического чувства. «Спрошенная, испытывала ли она в юности желание преследовать бургундцев, отвечала, что ей очень хотелось, чтобы [французский] король владел своим королевством» (Т, I, 64).

В этом своем желании она еще «такая, как все»; здесь она выражает настроения основной массы французского {49} крестьянства, видевшего в национальном государе не только законного правителя страны, но и защитника от многочисленных «недругов королевства» (и самого крестьянства) — иноземных захватчиков, мятежной знати и разбойного рыцарства. Жанна перестает быть «такой, как все», когда от желания, «чтобы король владел своим королевством», переходит к намерению «спасти королевство Французское».

Известно, что эта патриотическая миссия осознавалась самой Жанной как исполнение божественной воли. И здесь мы переходим к важнейшему субъективно-психологическому аспекту «феномена Жанна д'Арк» — ее «голосам и видениям».

Из протокола второго публичного допроса 22 февраля 1431 г.: «. . Далее она призналась, что ей было тринадцать лет, когда она [впервые] имела откровение от господа нашего посредством голоса, который наставлял ее, как ей следует себя вести. В первый раз она сильно испугалась. Этот голос раздался в полдень, летом, когда она была в саду; в тот день она постилась; голос шел справа, со стороны церкви. Он сопровождался светом, который исходил с той же стороны. Редко бывало так, чтобы, слыша голос, она не видела бы света, обычно очень яркого. Когда она пришла во Францию, она часто слышала этот голос. . Он показался ей благородным, и она считает, что он исходит от бога, а услышав его трижды, поняла, что то был голос ангела. Она сказала также, что этот голос всегда охранял ее и она его хорошо понимала» (Т, I, 47, 48).

Таковы первые показания Жанны, относящиеся к предмету, который находился в центре внимания руан-ских судей на протяжении всего процесса. Сначала Жанна говорила о «голосе», «голосах» и «совете», и только на четвертом допросе 27 февраля она впервые упомянула, что ей «являлись» архангел Михаил и две святые девы — Екатерина и Маргарита.

Инквизиционный трибунал возвращался к «голосам и видениям» подсудимой на каждом допросе. Ни о чем другом ее не допрашивали с такой придирчивой мелочностью и с таким ревностным крючкотворством. Здесь решительно ничего не упускалось из виду. Кто из святых {50} явился ей первым? Как она узнала в нем архангела Михаила? Как она отличала святую Екатерину от святой Маргариты? Какие на них были одежды? Как они говорили — вместе или порознь? И на каком языке?

Девушке, которая была совершенно несведуща в богословии, задавали очень трудные и откровенно провокационные вопросы. У нее спрашивали, например, имеют ли архангелы Михаил и Гавриил «натуральные» головы; полагает ли она, что бог создал святых такими, какими она их видела, и т. д. Цель заключалась в том, чтобы доказать, что «голоса и видения» — не что иное, как дьявольское наваждение.

На некоторые вопросы Жанна категорически отказывалась отвечать. На другие отвечала с поразительной находчивостью.

«Спрошенная, как могли говорить с ней святые, если они ие имеют органов речи, отвечала: „Я оставляю это на усмотрение господа. Их голос был красив, мягок и звучал по-французски"».

«Спрошенная: „А разве святая Маргарита не говорит по-английски?" — отвечала: „Как она могла бы говорить по-английски, если не стоит на стороне англичан?"»

«Спрошенная, предстал ли святой Михаил перед ней нагим, отвечала: „Неужели вы думаете, что богу не во что его одеть?"»

«Спрошенная, имел ли он волосы, отвечала: „А с чего бы ему быть стриженным?"» (Т, I, 84, 87).

Обычно же она отвечала прямо и просто. Да, она слышала «голоса». Слышала так же отчетливо, как слышит сейчас голос судьи. «Спрошенная [на третьем допросе 24 февраля], что ей сказал вчера утром голос, когда он ее разбудил, отвечала, что она сама спросила у пего совета, как ей следует отвечать [судьям], и голос ей сказал, чтобы она отвечала смело, и бог ей поможет» (Т, I, 59). Да, она видела святых. «Я видела их собственными глазами так же, как вижу вас» (Т, I, 74). Первым ей явился архангел Михаил; он предстал перед ней в виде истинного воина; его сопровождали ангелы. Иногда ей являлся архангел Гавриил, но реже, чем Михаил. Чаще же всего она общалась со святыми Екатериной и Маргаритой; об их появлении ее предупредил святой Михаил. Она разговаривала с ними, вдыхала исходивший от них аромат, обнимала их («спрошенная, {51} как она их обнимала, снизу или сверху, отвечала, что много удобней обнимать их снизу, чем сверху», — Т, I, 177), целовала землю, по которой они ступали. Когда они уходили, она плакала и просила взять ее с собой.