При нашем появлении пастор поднялся с колен.

— Как печально, — негромко проговорил он. — Мы все его очень любили. Он поглядел на убитого и надел шляпу.

— Я буду там, — он махнул в сторону палубы и поднялся по трапу.

Как только пастор вышел, Кручинин быстро осмотрел место происшествия. Его замечания были как всегда коротки и адресованы самому себе:

— Удар по голове металлическим предметом…

Как бы в подтверждение он приподнял фуражку, прикрывавшую голову шкипера, и я, действительно, увидел на его темени рану, от которой кровь растекалась к затылку,

— …нанесён человеком, стоявшим там, где стою сейчас я сам…

Он протянул руку, точно примериваясь. Его взгляд по привычке ощупывал все углы каюты. Внезапно в нём вспыхнул огонёк нескрываемого удовольствия. Взглянув туда же, куда были устремлены его глаза, я заметил лежащий на полу, у переборки, блестящий предмет. Это был кастет. Тот самый кастет, который мы два дня тому назад рассматривали в руках Кнуда Ансена или, во всяком случае, как две капли воды схожий с ним.

— Пожалуйста, поскорей — нетерпеливо сказал Кручинин, глядя, как я нацеливаюсь аппаратом на кастет и стараюсь захватить кусок трапа, чтобы точнее зафиксировать положение оружия. Как только щёлкнул затвор, Кручинин осторожно, обрывком газеты взял кастет и внимательно осмотрел его. Затем обошёл стол, едва не касаясь носом его края, обращенного к двери. Я так и думал, — пробормотал он с удовлетворением: он не мог дотянуться до головы жертвы, не опершись о стол. И Кручинин наставительно показал мне пальцем на край клеёнки, где я сначала решительно ничего не увидел. Лишь воспользовавшись лупой, я нашёл едва заметный отпечаток целой руки — все пять пальцев.

— Это уже не визитная карточка, а целый паспорт, неправда ли? — проговорил Кручинин. — Сними-ка клеёнку. Вместе с кастетом это составит неплохую коллекцию.

В каюту вернулся пастор,

— Я вижу, — сказал он, — вы тоже нашли то, что я заметил сразу, как вошёл, — и он указал на кастет в руках Кручинина. — До сих пор не могу поверить, что это возможно…

Мы оба поняли, что он подозревает Кнуда.

— У меня в голове это тоже плохо вяжется с образом Ансена, — сказал я.

— Мне тяжелей вашего, грустно произнёс пастор, — Я очень хорошо узнал парня и думал, что сумею вернуть его на путь истины. Он был жаден до суетных благ жизни, но вовсе не так испорчен, чтобы можно было ждать такого страшного дела… Для меня это тяжкий удар. Кто знает, может быть, доля вины падает и на меня, не сумевшего удержать его руку…

— Удержать от чего? — спросил Кручинин.

— …не очень хотелось говорить это кому бы то ни было, но… вы иностранец, и то, что я скажу, уйдёт вместе с вами. Если Кнуд невиновен, — а я тешу себя этой надеждой, несмотря на… — да, так я скажу вам, если вы обещаете не говорить никому из здешних людей… Не нужно натравливать их на юношу…

— Что вы знаете? — нетерпеливо перебил его Кручинин.

— Знаю? — пастор пожал плечами. — Решительно ничего.

— Так в чём же дело?

— Я хотел только сказать, что несмотря на объективные обстоятельства, складывающиеся не в пользу Кнуда, я отказываюсь верить в его виновность.

— Что бы называете объективными обстоятельствами? — спросил Кручинин.

— Искать их приходится ещё в прошлой ночи, когда мы были на острове. Между Кнудом и убитым произошла ссора, Кнуд угрожал старику. Я бы предпочёл не слышать то, что слышал.

Я понял, что речь идёт о споре, обрывки которого слышали и мы с Кручининым.

— О чём они спорили? — спросил Кручинин.

— О каком-то спрятанном богатстве, о кладе, что ли. Выдать этот клад или не выдавать? Кому? Не знаю, я не очень хорошо понял, в чём дело. Из скромности, я ушёл от судна. Кто мог думать, что теперь это приобретёт такое значение?

— Да…

— Это — первое обстоятельство. — Пастор задумался. — А второе… второе — вот этот кастет. Если бы можно было убедиться в том, что кастет Кнуда спокойно лежит у него в кармане, гора свалилась бы у меня с плеч.

— А третье?

— Третье?.. Когда я зашёл сюда…

— На «Анну»?

— …да, на «Анну», рано утром, чтобы поговорить с кассиром Хеккертом, мы сошли на берег, шкипер ещё спал. Кнуд был у себя в кубрике. Это я очень хорошо видел. Мне показалось, что он спит. Он лежал совершенно тихо… Случилось так, что, отойдя несколько десятков шагов с кассиром, я вернулся сюда, чтобы взять забытую трубку, и когда вошёл в каюту, то увидел то, что видите вы, — пастор поднял руку и неожиданно для нас осенил труп знамением креста. Помолчав, продолжал: — Кнуда на судне уже не было. Я успел только отчётливо увидеть его фигуру, когда он бежал вдоль пристани и скрылся за первыми домами.

— Вы выглянули из люка? — быстро спросил Кручинин.

— Нет… мой взгляд нечаянно упал в иллюминатор, и я увидел Кнуда… Право, не смогу вам объяснить, почему я тут же не бросился за ним. Какая внутренняя сила удержала меня? Потом я, действительно, высунулся из люка и позвал кассира, — пастор задумчиво опустил голову.

— Кажется, нам здесь делать больше нечего, — сказал Кручинин.

Пастор молча кивнул, и все мы сошли с «Анны».

Кручинин внезапно остановился, словно вспомнив что-то:

— Почему не вызвали врача? Пастор грустно покачал головой:

Немцы увезли отсюда всех врачей. Так-так.

— Я дал знать фогту, — тихо произнёс подошедший к нам Видкун Хеккерт. — Он вчера уехал на юг прихода, но к вечеру непременно будет здесь.

— Это хорошо, — сказал пастор и, обернувшись к Кручинину, спросил: — Как вы думаете, пожалуй, до приезда фогта не стоит всё-таки ничего трогать… там?

— Конечно, конечно, — согласился Кручинин.

— Вы чем-то расстроены? — заботливо спросил пастор.

— Исчезновением нашего проводника.

Пастор осторожно осведомился у нескольких людей: не видел ли кто-нибудь Кнуда Ансена? Нет, никто его не видел с самого отъезда на острова.

Пастор многозначительно переглянулся с Кручининым.

Когда мы шли домой, нам повстречалась какая-то женщина, сообщившая пастору, что рано поутру видела Кнуда далеко за городом.

— …я возвращалась от сестры.

— Значит, он шёл в горы?

— В горы, конечно, в горы, — закивала женщина. — Я и говорю: он шёл в горы. Я окликнула его: «Эй, Кнуд, куда ты собрался?» А он, не оборачиваясь, крикнул мне: «Здравствуйте, тётушка Свенсон, и прощайте!» «Что значит — прощайте, не навсегда же ты уходишь, Кнуд?» — сказала я. А он: «Прощайте, тётушка, прощайте».

— Значит… он действительно ушёл в горы, — пробормотал пастор, ни к кому не обращаясь.

Мы шли молча. Каждый думал о своём.

— Дорогой мой, наша профессия полна противоречий, — сказал вдруг Кручинин тем спокойным, почти равнодушным голосом, каким обычно делал замечания, чтобы я запоминал их. Иногда мне кажется просто удивительным, как могут найтись люди, способные совместить в себе противоположные качества, необходимые человеку, посвятившему себя расследованиям преступлений. Что касается меня лично, то я, вероятно, никогда не смог бы удовлетворить требованиям, предъявляемым к хорошему следователю и к сколько-нибудь сносному детективу. Начать хотя бы с того, что каждый из них должен быть способным совершать ежеминутно самые быстрые, я бы сказал, молниеносные, поступки и в то же время каждый из них должен уметь сдержать себя, сдержать своё нетерпение: уметь ждать.

— Однако, — перебил он сам себя, — почтеннейший Видкун не только довёл нас до гостиницы, но кажется, намерен оказать нам честь и там. Признаться, он мне уже порядком надоел.

— Старик потерял брата, а ты не хочешь признать за ним право на вполне естественное желание быть на людях! — с возмущением воскликнул я.

— По-твоему, у него есть основания бояться призрака Хьяльмара?

— С какой стати он стал бы его бояться?

— Значит, ты этого не думаешь?

— Конечно, нет!