- Ты очень сильно хочешь спать? – наконец я решилась задать тот самый мучавший вопрос, но не в лоб.

- А ты, что не хочешь? – ответил он вопросом на вопрос.

- Нет, пока… я думаю…

- О чем? – спросил он полушепотом.

- Но ты не ответил мне, сильно ли ты хочешь спать. Мой вопрос потребует от тебя долгого ответа.

- Давай… - обреченно вздохнул Виктор.

- Как-то ты мне говорил о своем друге, благодаря которому ты имеешь все и даже саму жизнь. Это правда?

- Самая, что ни на есть правда.

- Расскажи мне о нем… пожалуйста…

- Твой вопрос на самом деле не даст ни мне, ни тебе уснуть в ближайшие часы. Это будет не очень короткий рассказ. Ты готова к нему?

- Да! Мне очень интересно!

Он сел, подложил под спину пару подушек и потер рукой шею, разминая ее и настраиваясь на долгий разговор. Я тоже устроилась поудобнее, предвкушая интересный рассказ. Мне нравилось слушать этого человека. И вот он через буквально минутку начал.

- Родился я в стране, которой в настоящее время нет ни на карте, ни в доброй памяти большинства ее бывших жителей. Хотя, может быть, я и не прав. Все больше людей начинают вспоминать о ней, причем чаще с легкой грустью и ностальгией. Возможно, это чувство вызвано «ностальгией» по молодости, возможно. Но я уверен, что не только этим чувством полны сердца людей. Да, не все в той стране было идеальным. Но истина познается в сравнении. Столкнувшись сегодня с проблемами, о которых нам раньше только рассказывали, как о страшных обыденностях капитализма, люди начинают сравнивать. И, что не удивительно, чаша весов склоняется не в пользу реалий современного мира, а к той стране, что осталась в прошлом. Плюсов того мира, а то был действительно целый мир, оказывается больше, чем минусов. Я мог бы сейчас долго рассказывать о том, как мы жили, сравнивать нынешнюю бездуховную жизнь с той, идеологической, но это будет долго и скучно. Как-нибудь потом, если ты захочешь. Итак, я родился и вырос в Союзе Советских Социалистических республик - СССР. Между прочим, мы почти единодушно гордились своей страной. Это правда. Нет, конечно, были и диссиденты, но их можно было пересчитать по пальцам. Как сейчас помню, еще когда я учился в школе, у нас трое парней, восьмиклассников на каникулах поехали в Москву. Там они пришли к американскому посольству и попросили «политического убежища». – Виктор грустно улыбнулся, вспоминая тот факт. – Их, конечно, задержал милиционер. Потом препроводили в «детскую комнату милиции». А в завершении приключения отправили домой. В школе все были в шоке. Собрали комсомольское собрание, на котором обсуждали страшный поступок советских школьников. Но самое главное! Как ты думаешь, почему они надумали бежать в Америку?!

- Не знаю… - пожала я плечами.

- Они хотели серьезно заниматься музыкой, а им не разрешали это делать родители, которые хотели дать им высшее образование! Вот такие «беглецы» были в то время. Вот такое расслоение общества! И все равно мы были одним народом – советским народом, который победил в войне, восстановил разрушенное народное хозяйство и пытался обогнать самую сильную экономику мира. Тот народ не делился по национальностям. Нет, конечно, существовала такая графа, как «национальность», но поверь, никто не делил тогда людей на «наших» и «не наших». Мы все были одним народом! Все граждане были одинаковы. И не только в национальном отношении. Мы и в доходах были почти одинаковы. Ты можешь поверить, что высококвалифицированный научный сотрудник, врач, юрист получал почти столько же, сколько хороший рабочий?! Если и была разница то в десять, двадцать, наконец, тридцать рублей! Кстати, доллар тогда стоил шестьдесят копеек. Вот и считай! Но я, наверное, много уделяю твоего внимания той стране! Видимо, и я отношусь к той категории людей, которые с грустью вспоминают прошлое. Итак, я родился, учился в школе, по окончании которой поступил в военное училище. Почему именно в военное? Хм… Может, мне форма шла, может, романтика защитника отечества меня привлекала, но скорее, все-таки деньги и в том мире были важны. Военные получали намного больше гражданских специалистов. Либо я уже тогда был меркантильным. А жалование офицера являлось достойным. Я помню, что в первый офицерский отпуск мы поехали на Кавказ и там, на курорте за один вечер могли обойти три ресторана, а закончить тяжелый день в кабаре, где оставить только гардеробщику «на чай» пять рублей. Кроме того, как мне казалось, что военная служба ни в какое сравнение не шла с работой на «гражданке». Это было благородно и даже несколько возвышенно. Говорить о призвании, конечно, не правильно. Не было никакого призвания. Я не из семьи военнослужащих. Впрочем, таких, как я хватало. Почти все мои друзья по училищу пришли в армию моим путем. Из сугубо мирных семей медиков, учителей, инженеров. Вот там, в училище, я и познал настоящую дружбу. Все, что было до того, не являлось настоящей дружбой! Дружба становиться дружбой только в тяжелых условиях жизни, когда есть элемент выбора между собой и человеком, который считается другом, когда возникает необходимость рискнуть чем-то своим ради другого человека. Когда чувство симпатии к человеку толкает тебя сделать то, что ему нужно и не ждать от него ни слов благодарности, ни ответных действий.

Разве можно проверить это чувство в обычной обстановке, при отсутствии экстремальных обстоятельств? Нет! Я в этом уверен. Когда все хорошо, то и нет надобности в самопожертвовании, о нем не стоит вопрос. И проверить готовность к самоотдаче не представляется возможным.

В училище мы видели друг друга двадцать четыре часа в сутки. Все были у каждого на ладони. Все и каждый видел человека в любых ситуациях на протяжении нескольких лет. А экстремальности в жизни хватало! Зимой холод, летом нестерпимая жара, постоянное чувство голода, тяжелые условия несения службы. Ночные дежурства, когда в сутки можно закрыть глаза в лучшем случае на четыре часа, а в худшем и минуты не поспать. Вашим военным не понять меня…

Вот с того времени мы несли чувство дружбы, как самое дорогое в жизни на протяжении последующих долгих лет, пока сама жизнь не разлучила нас навсегда. Мы дружили втроем. Почти, как у Ремарка «три товарища» или «на западном фронте без перемен». Именно тогда я начал читать взахлеб Ремарка. Он был близок нам по духу. Мы понимали все, о чем он писал. Нам близки были все ситуации, описанные им в его книгах. В них дружба была настоящей, поступки сильными, люди честными. Мы тайно от всех стремились быть похожими на них. Заступиться за слабого, вмешаться в драку и отхватить самому, но не оставить друга в беде, поделиться последним куском хлеба, оставить покурить, накрыть друга свей шинелью, - все это было в порядке вещей.

Потом служба разбросала нас по разным уголкам Родины, но и, находясь в сотнях, а то и тысячах километров друг от друга, мы поддерживали связь. Да. Так вот! Нас было трое. Стас, Вадька и я. Годы в училище, годы службы, годы запаса. А потом девяностые. Голодные, страшные годы. Страна, которой мы присягали, исчезла. Идеология, в которую мы верили, оказалась несостоятельной. Государство, за которое мы готовы были умереть, пнуло нас грязным ботинком. Спустя несколько лет мы встретились на выпускном юбилее. Сколько было рассказов! Сколько было скупых слез! Стас и я уволились и стали заниматься бизнесом. Вадька ушел позже. Он на себе испытал заботу государства. Он служил на Дальнем Востоке в маленькой части посреди сопок. Сто километров вправо, двести километров влево – ни души. В самый разгар строительства нового государства о них забыли. Забыли в прямом смысле слова! Продукты, регулярно завозимые при советской власти, в одночасье перестали привозить. В воинской части остался из офицеров он один и трое солдат срочной службы. Зима. Холод. Связи с командованием нет. Отопления нет. Есть маленький вагончик на колесах, палатки, щитовые домики… Они прожили всю зиму, около четырех месяцев. Питались всем, что получалось отбить у природы. Кедровые шишки, мелкие грызуны, сосновые иголки. Солдаты обессилили. К концу зимовки они с трудом могли передвигаться. Вадька, как офицер, собрал последние свои силы, встал на лыжи и пошел в ближайший населенный пункт, находившийся в ста двадцати километрах к северу. Это был маленький поселок, в котором селились ранее осужденные и те, кому приговором суда назначалось наказание в виде исправительных работ…, он дошел на десятый день. Вернее еле дополз. Потом он рассказывал, что вспомнил Джека Лондона, его «любовь к жизни» и только это помогло ему дойти.