В первый момент ей захотелось закричать так же громко, как он, отплатить ему той же монетой, причинить боль. Но тут он, не дождавшись ответа, начал ее трясти, не сильно, а медленно, взад и вперед. Рот у него был плотно сжат, глаза сохранили прежний неестественный блеск, как будто у него был жар. Жар? ОН БОЛЕН?

И тут она окончательно поняла, что он был сам не свой, и, значит, произошло нечто такое, о чем она не знала, и что ему необходимо помочь. Если только она сейчас повысит голос, это приведет к ссоре, которая может стать бесконечной. Они ссорились всего дважды, и она теперь без боли не могла об этом вспоминать.

Он продолжал ее трясти медленно и настойчиво:

— Ну, кто же это был? Назови мне хотя бы его имя?

— Послушай, — Мэг сама удивилась, как ей удалось говорить таким естественным голосом, — я завтракала с Дороти Мэлсон… Если ты заглянешь ко мне в сумочку, ты в ней найдешь счет от Бентолла, на обратной стороне которого записан ее телефон. Я обещала ей позвонить. Можешь сделать это ты, если хочешь.

Витц не ослабил своей хватки, но перестал ее трясти. Он казался ошеломленным.

— Если ты объяснишь, почему ты решил, что я тебе солгала, это может тебе помочь, — сказала она.

Очень медленно он ее отпустил, блеск в его глазах погас. Он повернулся. Мэг подумала, что он ищет ее сумочку, а по неизвестной ей причине это было страшно неприятно, поскольку доказывало бы, насколько глубоки его подозрения, о которых она никогда не догадывалась.

А она-то всего какой-то час назад только что не плакала, решив, что у него есть другая женщина.

Господи, что же с ними обоими случилось?

Витци вошел в кухню, вытянул вперед руки, как будто он был слепой и ощупью угадывал свой путь. Дотронувшись пальцами до края стола, он на долгое время замер без движения.

Мэг прошла мимо него и встала спиной к кухонному столу, где на доске были приготовлены аккуратные куски рыбы.

Она смотрела на мужа, подмечая все: и стиснутые кулаки, и сжатые зубы, и опущенные веки.

Сейчас было не время говорить.

Она снова прошла мимо него в маленькую столовую, раскрыла буфет, достала бутылку виски и бутылку содовой и смешала два бокала, один весьма концентрированный, второй послабее. Потом она отнесла их на кухню. Витци стоял в прежней позе, но уже несколько расслабился.

— Мне думается, нам обоим это не помешает, — сказала она.

Он открыл глаза, увидел бокалы и пробормотал:

— Я знаю, что мне нужно…

Но протянутый бокал взял. Пил он медленно, как будто заранее решил, что не станет глотать спиртное залпом. Мэг чуть пригубила свое питье. У Витци на глазах проступили слезы, не от виски, а от нервного напряжения, но губы были уже не так сжаты.

Он выпил еще, поставил бокал на стол и сказал:

— Мэг, у нас страшные неприятности. И во всем виноват я один. Что ты хочешь узнать в первую очередь?

— Витци! — воскликнула она, но ей было трудно продолжать. — Витци, что это за разговоры о том, что тебя отстранили?

— Меня действительно временно отстранили от работы, но пока еще платят деньги.

— Но почему?

— Честно сознаться, я… сегодня утром чуть не до полусмерти избил одного человека.

Мэг никак не отреагировала, чувствуя себя слишком подавленной, он же продолжал:

— Вор по имени Диббл, который до этого сбил с ног одного из наших парней и пытался ударить меня по голове веслом. Я озверел. По-моему, им пришлось меня от него оттаскивать.

— Витци! — ахнула Мэг.

Это было все, больше ничего и не требовалось. Она хотела, чтобы он говорил, чтобы рассказал ей все. До сих пор он ронял разрозненные фразы, как будто ему хотелось еще больше усугубить свою вину, причинить себе боль. Но если только ей удастся заставить его говорить и дальше, он вскоре почувствует себя свободнее, и это ему поможет.

— Сейчас он находится в больнице, без сознания, — продолжал он. — Говорят, что он на волосок от смерти. Один репортер оказался очевидцем случившегося, а ты ведь знаешь, как болезненно наш «старик» относится ко всякой огласке. Короче говоря, меня вызвали к «старику» и временно отстранили от должности. Старик ждет крупных неприятностей. Диббл, возможно, найдет ловкого адвоката, который без труда из мухи сделает слона и…

— Но если он опасный преступник?

— Когда я накинулся на него, он уже таким не был. Я схватил его и протащил по воде, он больше всего походил на полуутонувшую крысу. Вся его агрессивность, к сожалению, испарилась… из него, а не из меня!

В голосе Витци слышалась явная издевка по собственному адресу, даже подобие ненависти.

— Мне кажется, тогда я хотел его прикончить. Понимаешь, в нем я увидел подставное лицо вместо того человека, с которым, как я считал, ты завтракала. Мэг, ответь мне честно… теперь я уже все перенесу. Обещаю тебя не тронуть ни мизинцем и не выкидывать никаких глупостей… Существует ли другой мужчина?

Она подумала: «Теперь уже все будет в порядке».

Она знала, что какая бы беда ни пришла, вместе они с ней справятся. Все, что от нее требовалось, это убедить раз и навсегда, как беспочвенны его подозрения.

Она сказала твердым голосом:

— Нет, дорогой, никогда не было. И не могло быть. Я слишком люблю тебя.

У него дрогнули губы. Он пробормотал:

— Великий боже!..

И шагнул к ней навстречу, когда она, протянув руки, пошла к нему. Она прежде и не догадывалась, что его объятия могут быть такими сильными, не думала, что он может дышать с таким трудом, хватая воздух широко открытым ртом. Точнее, она старалась ему показать, что не замечает, как он сдал. Потому что позднее он мог бы устыдиться собственной слабости. Она не отнимала лица от его груди, пока у него не улеглась нервная дрожь и пока она не удостоверилась, что его напряжение исчезает.

Они сидели по одну сторону стола. С ужином было покончено уже час назад. Чашки давно опустели. Единственным звуком, помимо их голосов, был жалобный плач ветра за окнами.

С того момента, как было восстановлено взаимное понимание, Бирвитц говорил, не останавливаясь, сначала быстро и несвязно, но постепенно все медленнее и последовательнее. Между ними на столе лежало утреннее анонимное письмо. Бирвитц подумал, что до конца жизни будет помнить выражение лица Мэг, когда она его читала: брезгливо-оскорбленное. И будет вечно корить себя за то, что посмел вообще обратить на него внимание. Пожалуй, больше всего он переживал потому, что не услышал от нее ни одного слова упрека.

Только сейчас он понял, что, разобравшись в недоразумении с Мэг, он почувствовал себя еще хуже, ибо осталось главное: отстранение от работы. Никто так хорошо, как Мэг, не знал, насколько он был предан своему делу. Никто не мог понять, что работа для него была истинным удовольствием. Любя свое дело, он целиком отдавался борьбе с преступностью, в чем бы это ни выражалось. И теперь, хотя с души у него спал огромный груз, он начал испытывать в полной мере холодный страх за свое будущее.

— …понимаешь, на меня что-то нашло. Я же вел себя, как последний дурак. И как я могу все это объяснить «старику» или комиссии по расследованию? Самое кошмарное, что в любом случае я влип. Мне скажут, что если я разрешаю своим личным интересам в такой степени влиять на мою работу, значит, из меня не получится хорошего полицейского. А если я вовсе не упомяну про домашние неприятности, тогда какого черта я набросился на Диббла?

Он отодвинул стул и поднялся.

— Теперь ты в курсе всего, Мэг. Видишь, каким я был ненормальным идиотом? Черт побери, что же мне делать?

Мэг сидела неподвижно, ее льняные волосы были откинуты со лба, скулы несколько выдавались, глаза поблескивали: статуя скандинавки, вырезанная резцом неизвестного мастера.

Руки она сложила перед собой на столе в паре дюймов от злосчастной анонимки.

— Одно несомненно, — заговорила она с жаром, — ты должен доказать, что твое нападение на Диббла было вполне закономерным, обоснованным.