— Да.

— У меня есть балетная пачка. Она очень счастливая. Иди сюда, я посмотрю, как мне ее ушить, чтобы она пришлась тебе впору…

Девочка, которая хотела танцевать, бежала домой. Нет, она не бежала. Она танцевала, кружилась. И золотые листья взлетали с осеннего тротуара, вились вокруг нее, танцевали с ней вместе. И счастье девочки было таким огромным, какого не бывает даже во сне. Это было невозможное счастье. Девочка не только хотела танцевать, она уже танцевала!

Разве я виноват, что меня отовсюду исключают? Вот в хоре, ну что я такого сделал? Подумаешь, Новикова щипнул, когда он свое дурацкое соло исполнял. А почему дали петь ему, а не мне? Он, видите ли, «душу песни» чувствует. А по-моему, так его просто-напросто Сан Саныч любит. Еще бы, Новиков на все занятия и репетиции подряд ходит. А мне лично неинтересно петь гаммы, да еще «вторым» голосом. Любимчикам своим Сан Саныч вечно «первые» голоса дает, а мне так — «второй». Ну и щипнул я этого Новикова на школьном концерте, когда уж он особенно распелся. Так он еще и геройство проявил, сделал вид, что не заметил, дальше петь продолжает. Тогда я его второй раз ущипнул, он опять не реагирует — поет. Ну я, понятно, в третий раз…

В общем, исключили меня из хора.

Сан Саныч сказал:

— Эх, Сеня, мало того, что я тебя в хор взял, хоть тебе слон и наступил на ухо, так ты ж еще и товарищем плохим оказался…

Неумный человек этот Сан Саныч, хоть и старый и заслуженный деятель. «Слон на ухо наступил»! Да если б мне слон на ухо наступил, так меня бы и в живых уже не было. Да и вообще — у нас же не Африка, слоны по улицам не гуляют…

Потом я в драмкружок поступил, тоже к искусству близко, да и кружком руководила наша пионервожатая, которая мне вначале очень понравилась. Но потом что оказалось? Сами посудите: разве обязаны артисты пол на сцене мыть? Что я, уборщица? Как роли дать, так не дают, поручили в звонок за сценой звонить. Говорят, пока я новенький, главных ролей и подождать могу, а как пол мыть — так изволь вместе со всеми.

Пускай, которые роли играют, те и пол моют. А звонить за сценой, так уж я им позвонил, век помнить будут! Шилоперова и Смирнов ждут звонка, чтобы сказать: «Ой, звонок, кто-то идет!», а никакого звонка и нет. Они ждут, а я не звоню, они ждут, а я не звоню! Тогда этот Смирнов без всякого звонка и говорит: «Ой, звонок! Кто-то идет!»

Вот тут-то я им и отомстил, высунулся на сцену, да как закричу:

— А вот и не было звонка! Не было звонка! Никакого звонка и не было!

Что тут началось! Весь зрительный зал хохочет, и правильно: пусть над ними посмеются. Да и меня все видели, даже мама моя меня видела, вот! Я им показал «звони за сценой»! Я не хуже других зал рассмешить могу.

Так ведь не оценил же никто! Мама дома ремнем выдрала, а вожатая… Даже рассказывать неприятно. «Ты, — говорит, — Сеня, просто предатель…»

Но я тоже знаю, что ответить! Я ей говорю:

— Вот вы меня ругаете, а Смирнова не ругаете, хотя сами учили нас «правде искусства», а какая же правда, когда никакого звонка не было, а ваш Смирнов говорит: «Ой, звонок…»?

Вожатая даже за голову схватилась. Ну, понятное дело, со сцены я ушел. Я ж говорю — человек я исключительный. Мне к исключениям не привыкать.

Потом я в кружок кройки и шитья пошел. Но про это даже рассказывать неинтересно: сиди с девчонками, да всякие швы «козликом» и «крестиком» вышивай. Оттуда меня даже исключить не успели, я сам ушел.

Да, тяжело быть исключительным человеком! Дружить со мной никто не хочет, каждый думает, что я хуже его, даже самые распоследние двоечники и второгодники нос перед тобой задирают, ударить да толкнуть норовят.

А я драться терпеть ненавижу. Ну, если только щипну кого.

А мне-то как раз драться нужно уметь. Вот и подумал я: хватит заниматься искусством, не пойти ли в спортивную школу и не заняться ли боксом?

Ну, пришел я туда. Кружком руководил молодой, красивый и сильный Иван Николаевич. Очень он мне понравился: сразу видно — добрый и веселый. Вы, наверное, за меня обрадовались, что наконец-то я хорошего человека встретил, тем более, что я ему тоже, вроде, понравился.

— Да ты же богатырь, — сказал он, — да у тебя же мускулы, как у Юрия Власова, да я же из тебя чемпиона выращу!

Обрадовался я так, что и рассказать не могу. Вот, думаю, наконец-то и меня поняли, оценили. Да, как видно, напрасно я обрадовался.

Тут уж слушайте все по порядку, потому что никак я не могу понять, за что из бокса-то меня исключили, ведь я делал все правильно, честное слово!

Вот как было дело.

Собрал Иван Николаевич свою боксерскую группу, поставил меня перед строем и сказал:

— Вот, ребята, новенький! Зовут его Сеней, прошу любить и жаловать. Мальчик он сильный, принимайте его в свои товарищи!

Но тут вылез Витька-Длинный (он в нашем доме живет) и говорит:

— Иван Николаевич! Я не ябеда, я перед всеми говорю: Сеня плохой человек! Нельзя его драться учить, плохой он человек.

Вы представляете, еще говорит, что не ябеда! А ведь в одном доме живем! Вот ведь до чего вредные бывают люди!

— Хулиган, что ли? — спросил Иван Николаевич.

— Хуже! — сказал Длинный.

Вот уж сказанул так сказанул! Разве бывает кто-нибудь хуже хулиганов?

— Ну, так ты ему, Витя, объясни наши правила, — сказал Иван Николаевич.

— Не буду я ему объяснять! — буркнул Витька.

— Что-то ты мне не нравишься сегодня, Витя. Нехорошо так дурно думать о людях.

— Я сказал, что думаю. Я честно сказал, при всех…

Иван Николаевич только плечами пожал.

— Тогда пусть Володя Петров скажет наши правила!

Из строя вышагнул какой-то коротышка и торжественно завопил:

— Мы! Не должны! Применять! Свою! Силу! Там! Где! Люди! Слабее! Нас! Мы! Не должны! Драться! Научившись боксу! Научись! Быть! Добрым!

— Понял? — спросил меня Иван Николаевич.

Хоть этот коротышка и вопил как резаный, у меня даже в ушах зазвенело, но я, конечно, понял, что драться им тут просто так запрещают. Пожалуйста, я и сам не люблю драться, потому что не умею. А когда научусь, так уйду из бокса и такого всем покажу…

Ну, а главная история произошла в воскресенье. Вышел я во двор погулять, никого из ребят там не было, так что бояться мне нечего, сел на лавочку, дышу воздухом. Вдруг из соседнего двора заходит в наш один хулиган и говорит мне:

— Что-то мне твоя рожа не нравится.

— А меня она вполне устраивает, — отвечаю.

— Ишь ты, «устраивает»! Слова-то какие умные знаешь! Давай лучше на кулаках поговорим.

— Не могу, — отвечаю, — нам в боксе просто так драться запрещают.

Он посмотрел на меня с недоверием.

— А ну, покажи прием!

А какой я могу прием показать, если только один раз на занятиях был. Но чувствую, что говорить об этом нельзя, иначе он меня отлупит и спасибо не скажет.

— Не могу, — отвечаю, — как начну показывать — покалечу. Я тут одного чуть насмерть не убил, пока показывал.

Хулиган посмотрел на меня с уважением.

— Жалко, — говорит, — а то меня из-за двоек в бокс не берут.

Сидим мы с ним и мирно разговариваем. Вдруг, как назло, вышли во двор два близнеца-второклашки из третьего подъезда. А хулиган мне и говорит:

— Смотри, чего я умею! Своим умом дошел! Без всякого бокса!

Подошел он к близняшкам да как стукнет их лбами! Те, конечно, реветь хором.

— Это еще что! — говорит хулиган и как-то очень ловко — раз! — и подножку сразу же обоим поставил. — Я и еще кой-чего могу, — говорит. — И без всякого бокса! Вот смотри!

Показать остальные свои штучки он не успел, потому что во двор выскочил Витька-Длинный и так его стукнул (ну и приемчики!), что тот свалился с ног. И такая между ними началась драка, какую и по телевизору не часто увидишь. Но только я конец ее из окна досматривал, потому что у меня на этот счет мыслишка одна появилась. Будет Длинный знать, как на порядочных людей жаловаться!