Артур Финч

«Почти 70»

Посвящается тебе. Предисловие

Ну, вот и все. Роман написан, в голове копошатся другие, просто фантастические, как мне кажется, идеи. И настало время показать его вам. Я понял, что хочу всю жизнь только писать, когда осознал одну вещь. Как человека может не удивлять возможность создавать новые жизни, новые судьбы, новых людей? Ты сам решаешь, какими эти твои люди будут, кем они будут. И это не просто меня удивляет. Такая возможность — нечто особенное, отчего я никак не могу отказаться.

Я писал эту книгу почти два года. От начальной задумки не осталось практически ничего. Постоянно приходилось что-то менять, что-то переписывать, а что-то вообще — удалять. Но я не жалею, что сделал роман именно таким, хотя, думаю, все это он решил за меня. Все получилось так, как получилось. Переделывать уже смысла нет, потому что это будет совершенно другая история.

Я очень надеюсь, что эта книга оставит хоть какой-то отпечаток в вашей памяти, как оставляли другие книги. Я предлагаю вам просто отложить все дела хотя бы часа на два, а потом сесть и прочитать ее, не отвлекаясь на тот мир, который окружает вас. Ведь я писал роман именно для того, чтобы выдернуть вас из вашей реальности и поместить на какое-то время в другую. Пускай на время чтения, но переместить. И если мне удастся заставить вас прочувствовать то, что чувствовали люди в моей книге, тогда я действительно буду счастлив.

Вперед. И удачи.

Артур Финч

«Почти 70»

Часть I

Глава 1

— Бинго! Я снова победил! — кричит Валентин, вскакивая со стула.

Никто не обращает на него внимания. Он кривит свое старое, как сам мир, лицо и с умным, но разочарованным видом садится обратно на свое место.

Все знают, что Валентин не умеет играть в «Бинго», но все также знают, что он давным-давно выжил из ума. Это было бы грустно, но это не так, здесь все такие.

— Бинго, — снова кричит он. К нему подходит толстая медсестра, сначала что-то говорит ему, а затем уводит Валентина в его палату. В нашу с ним палату. Ему все равно. А мне тем более.

Маргарита – женщина, которая достает бочонки из мешка, выглядит так, словно сейчас рассыплется на маленькие песчинки, но она раз за разом сует руку в мешок и громко говорит: «ВОСЕМДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ».

Я просто сижу и рисую в своем блокноте, на котором изображен старик Лавкрафт, сидящий возле моря. Где-то, цепляя горизонт, плывет старый, побитый временем корабль, а позади него поднимаются большие волны, из которых выглядывают огромные щупальца. Я рисовал бы гораздо чаще, если бы не руки. На них противно смотреть. Если судить по рукам, то мне не меньше трех сотен лет. Может, так оно и есть.

Маргарита кричит:

— Четырнадцать!

Все головы опускаются, и глаза стариков лениво бродят по карточкам в поиске числа четырнадцать. Кто-то что-то черкает на своей карте. Все остальные заняты чем-то своим. Некоторые сидят в самом углу зала, возле окна и слушают радио. Чуть дальше от них сидит старик, который не умеет разговаривать. Во всяком случае, все так говорят. Но мне кажется, ему просто не о чем с нами беседовать. Он единственный нормальный человек в этом заведении. Никогда не станет рассказывать тебе о своей утраченной молодости или о детях. Просто сидит, словно ничего вокруг него и не существует. Но он здоровский парень, отличный тип. Я зову его Герасим.

— Сорок четыре, — говорит Маргарита и поднимает маленький бочонок над своей головой.

— Я выиграла! — вскрикивает древняя женщина. Это Светочек, как она сама себя называет. Она радуется так, будто выиграла путевку обратно в молодость, где у нее все еще есть зубы, а кожа и грудь еще не висят. Где у нее все еще есть любящий муж, красивый дом, дети, которые в будущем упекут ее в дом престарелых, и все остальное, о чем в старости можно вспоминать с улыбкой на своем древнем и уродливом лице. Ее поздравляют, и решается, что на сегодня игр достаточно. Скоро обед, а потом начнется сериал, который переживет их всех, и меня в том числе.

Возле поста медсестры крутится Виктор Олегович – бывший майор милиции, крыса, заработавшая свою большую звезду тем, что сидел 30 лет в офисе и подписывал всякие якобы важные бумажки. Он осыпает медсестру комплиментами, а та глупая идиотка кокетливо улыбается и прикрывает рот рукой. Виктор Олегович действительно считает, верит в то, что нормальная женщина может ему улыбаться, не испытывая жалости. Странный. А скорее всего — невыносимо глупый тип.

Тем временем кто-то включил телевизор. Он начинает громко шипеть как сумасшедшая змея, но прежде чем кто-либо успевает начать возмущаться, все прекращается. К этому невозможно привыкнуть.

А там все та же чушь, что и обычно.

Я продолжаю рисовать. Получается совсем уродливо. Даже Валентин нарисует лучше. Я сжимаю листочек с уродским рисунком и кладу его себе в карман, затем достаю другой, чистый и пытаюсь рисовать снова.

Уже скоро будет обед. Почему-то здесь это очень ценится. А по мне, так лучше пойти и наесться всякого дерьма с помойки возле забегаловки напротив, чем питаться в этой столовой. Ну да ладно, вкус варева терпеть еще можно, но вас точно вырвет, если вы посмотрите на женщину, которая все это готовит. Это огромная, как скала, бабища, да и вид у нее такой грозный, что кажется, она готова изрубить вас в мелкие кусочки и добавить в суп, если вы хоть что-то тявкнете по поводу ее стряпни.

Но старикам нравится. Некоторые еще и умудряются просить добавки. Вообще столовая и то, что там происходит – это отдельная тема. Я вернусь к ней позже, если будет такая возможность.

Все эти бывшие полицейские, официанты, продавцы, страховые агенты, строители, слесари, инженеры, машинисты, плотники, сварщики, всякие офисные планктоны, учителя, военные, безработные лентяи, — они все напоминают мне детей. Поэтому я и зову это место домом старых детей.

Если подумать, то у стариков и детей не так уж и мало различного. Они похожи буквально во всем… Мои мысли обрывает выходящая из столовой Скала. Она останавливается возле медсестры, перебрасывается с ней парочкой совершенно бессмысленных и неинтересных предложений, а потом громко, чтобы все слышали, кричит:

— Пора на обед, уважаемые!

Какой же у нее противный голос, вы бы только знали. Напоминает старую, ржавую калитку, которую некому смазать.

Тотчас старики идут по своим палатам, может показаться, что они медлят, но они летят изо всех сил. Они берут тарелки, ложки, алюминиевые чашки, и направляются в сторону столовой. Некоторые из них кажутся действительно счастливыми. Например, Валентин, который старается попасть в столовую быстрее всех.

А я продолжаю рисовать. Все так же не получается.

Ко мне подходит молоденькая медсестра. Она здесь меньше недели, совсем неопытная. Я не знаю ее имени.

— А вы почиму не идети кушать?

Это ужасное, привезенное из глубокой глуши, произношение все портит. Если раньше она могла показаться пускай не умной, но и не совсем тупой, то теперь передо мной стоит не медсестра, а типичная доярка с ведром молока, где уже успело утонуть два десятка мух.

Лучше бы ты молчала, думаю я, и продолжаю рисовать.

Ее произношение сидит у меня в голове и теперь все на свете мне кажется еще уродливее, чем есть на самом деле. А мой рисунок…о нем и говорить не стоит. Я разрываю его, ложу в карман и говорю: