Словаки опять рассмеялись.

Ты думаешь, что Левобережную «Украину мы оставили тоже по приказанию фюрера? — опять спросил бородатый.

А как же? Без ведома фюрера ничего не делается на этом свете. Например, за то, что упустили беглецов, вас завтра или послезавтра всех повесят. Думаешь, это произойдет без ведома фюрера?

Ничего я не думаю, — отвернулся солдат.

Ах, простите, я и забыл: за вас ведь думает фюрер, зачем же самим ломать голову? К тому же погибнете вы не за какого-то там продажного пастора <Марионеточный президент Словакии Тисо был католическим священником>, а за великую Германию, — издевался Яничек.

Турханов, видя, что эта беседа ничем не грозит Яничеку, что никакой опасности пока нет, пошел вдоль железнодорожного состава. Из вагонов доносился шепот, а в одном даже пели. Мелодия песни показалась знакомой, и полковник подошел к вагону вплотную. Каково же было его удивление, когда он услышал старинную чувашскую песню! Значит, среди военнопленных есть и его земляки! Где-то далеко-далеко, в лесистом краю Среднего Поволжья, они оставили своих родителей, любимых подруг, братьев и сестер, деток ненаглядных и теперь спрашивают у пролетающего над ними белокрылого лебедя, не видал ли он их — отца, брата, мать и жену. И лебедь отвечает, что отец и брат погибли на войне, а матери и жене приходится пахать поле. Когда, мол, он пролетал над ними, они просили передать сыну и мужу в далеком краю, чтобы скорее разгромили врага и с победой возвратились домой. «Как же нам победить врага, когда руки и ноги у нас в кандалах?» — пел хор. «Будьте смелее! — отвечал им лебедь. — Рвите цепи, а из железа и стали выкуйте себе мечи...»

В голосах поющих слышалось рыдание.

«Да, да! — прошептал Турханов, отходя от вагона. — Плен — это не только несчастье, но и позор. Позор смывается кровью, пролитой в борьбе. Мы вам поможем обрести свободу, вложим в ваши руки острые мечи, а вы идите и громите врага. Только тогда вам простят родные и близкие, простит Родина...»

Из вагона вышли Кальтенберг и Майоров. Надпоручик приказал конвойным открыть все вагоны, высадить военнопленных прямо в поле и построить их в колонны по сто человек. Словаки быстро выполнили приказание. Напротив вагонов выстроились четыре колонны. В первых трех было ровно по сто человек, в последней немного больше.

— Мы поедем вперед, а вы покажите конвоирам дорогу, — сказал Конрад Турханову.

Машина тронулась бесшумно, увозя Кальтенберга и Майорова. Майоров был пьян, еле держался на ногах. Его усадили, вернее, уложили на заднее сиденье, и он тут же захрапел. Турханов повел колонну военнопленных по знакомой дороге к заброшенному хутору, где их поджидали переодетые партизаны. Там же был и Яничек.

— Начальники наши так наклюкались, что не могут даже выговорить «мама», — сообщил Зденек конвоирам. — Всех пленных закройте в эти два сенных сарая. До утра их будут охранять солдаты нашего полковника, а вы иди те в дом ужинать. Там для вас накрыт стол. Есть сало, колбаса, бимбера <Бимбера — самогон.> Ешьте, пейте, но не напивайтесь, — добавил он.

Но его слова не прозвучали как запрещение — скорее, это был намек на то, что они не хуже своих офицеров и, если подвернется удобный случай, могут пить сколько угодно. Те это так и поняли. Загнав большинство военнопленных в большой, а последнюю колонну в маленький сараи, словаки передали охрану «солдатам полковника» и вслед за чехом пошли пировать. Яничек привел их в мрачную комнату с ободранными обоями, служившую когда-то гостиной. Она освещалась тремя лампадками, которые поляки обычно зажигают на могилах родных и близких. Хотя свет и был тусклый, солдаты быстро разглядели на столе аппетитные яства. Особенно привлекло их внимание ведро с мутноватой жидкостью, откуда исходил специфический запах самогона. Зденек налил всем по кружке.

Ну, дорогие мои сограждане по бывшей Чехословацкой республике, — обратился он к словакам, — за что будем пить — за вашего президента или начнем прямо с фюрера?

Нам все равно, - лишь бы кружка не была пустой, — ответил за всех один из унтер-офицеров.

Можно и так, — согласился Яничек. — Тогда выпьем за то, чтоб им было пусто.... то есть чтобы кружки были пусты, — поправился он, уловив на себе пристальный взгляд бородача.

Солдаты не стали разбираться в подтексте тоста, все поспешили опорожнить свои кружки. Все, кроме бородача. От Зденека не ускользнула эта деталь. Он незаметно начал наблюдать за солдатом, который не понравился ему еще тогда, на станции. Через некоторое время Яничек налил по второй кружке. Бородатый солдат нагнулся к соседу и тихо шепнул ему на ухо:

— Но пей, земляк! Не нравится мне этот чех, и вообще что-то подозрительно здесь. Давай незаметно улизнем и предупредим надпоручика.

Яничек без труда догадался, о чем говорил бородач.

— Дорогой друг, — обратился он к нему, — почему ты не пьешь? Или тебе не нравится наша компания?

— А что ему тут нравится?. Кулак проклятый. До армии с таких, как мы, драл семь шкур. Здесь вечно трется возле начальства. Пусть идет к чертовой бабушке! — выругался один из солдат.

Да, пусть уходит! — поддержал его другой. — Иди, стервец!

Братцы, чего вы? — взмолился бородач, — Я не против компании. Мне просто по нужде...

Так бы и сказал. Пойдем покажу, а вы, друзья, не теряйте дорогого времени — ешьте, пейте, веселитесь. Мы скоро вернемся, — сказал Зденек.

Делать было нечего: бородачу пришлось согласиться, чтобы еще больше не разозлить товарищей. Пропустив его вперед, Яничек вышел в темный коридор, отвел подальше и стукнул его по темени рукояткой пистолета. Тот стал палиться на пол, но Зденек схватил его левой рукой, а правой ударил еще раз и передал подбежавшим партизанам.

— Скрутите ему руки как следует и заприте в чулан.

Не забудьте заткнуть рот, чтобы не кричал, когда очнется.

— Будьте покойны, шуметь он не будет. Мы все время, следили за вами. По всему видать — предатель, — шепотом ответил партизан.

-— Как с оружием? — спросил Зденек.

Отнесли в машину. К утру раздадим пленным.

Хорошо. Вы продолжайте наблюдать, а я вернусь к солдатам. Надо уложить их спать. Правда, без оружия они безопасны, но пускай лучше пока не мешают.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Еще по дороге, переходя от одной колонны к другой, Турханов разыскал своих земляков. Их было больше сотни. Было непонятно, почему конвой построил всех пленных по национальному признаку: впереди шли русские и украинцы, за ними — чуваши, а в третью сотню входили примерно поровну чуваши, марийцы и мордва. Среди этой разношерстной публики надо было найти людей, которые могли бы оказаться полезными для партизанского отряда. Во второй сотне Турханов заметил одного такого человека. Он шел в центре, явно среди своих единомышленников: стоило ему кашлянуть, как во всей сотне сразу наступала тишина. Чувствовалось, что это — кадровый военный: ступал он твердо, выправке его мог бы позавидовать курсант военного училища.

Был час ночи, когда наконец хутор стих. Кроме партизан, все уснули.

Первая часть плана выполнена — военнопленные в наших руках. Приступим ко второй части, — сказал Тур ханов. — Товарищ Яничек, доложите, как обстоит дело со словаками.

Все обезоружены и спят мертвым сном. По-моему, с этой стороны нет никакой опасности, — заверил Зденек.

В нашем распоряжении двадцать винтовок и десять автоматов. Надо подыскать среди пленных людей, внушающих доверие, и раздать это оружие.

А как узнать, кто из них внушает доверие? — спросил Конрад.

По пути я приметил одного. Кажется, человек надежный. Спросим его, может, укажет других.

Они подошли к сараям. В одном, кажется, все спали: слышен был громкий храп. Многие бредили, задыхались от кашля, жалобно стонали. Из другого сарая доносились голоса. Турханов приоткрыл дверь. Сразу стало тихо. Турханов зажег карманный фонарь. Пленные притворились сидящими, только тот самый человек лежал с открытыми глазами.