Красильников приподнялся. Полдень неслышно стерся, краски мира тускнели. Сперва земля потеряла свой красный цвет, потом все оттенки неба поглотила вечерняя мгла. Один лиственничный лес еще горел тысячами ярких свечей на черной земле под черным небом. Потом и его сияние стало угасать.

И тут Красильников ощутил кожей лица и рук новую перемену в окружающем. Пронзительный воздух осени теплел и смягчался. Земля засыпала, как и лес, вое засыпало в мире, наверх поднималась отпускающая внутренняя теплота, последняя теплота перед окостенением — шла зима. Это была настоящая зима, не тот первый ее наскок, прочная зима, месяцев на шесть, если не больше. И она надвигалась обманчивой минутной теплотой, она гладила пуховыми ладошками перед тем, как ударить когтями. В воздухе большими рваными хлопьями закружился снег.

Красильников снова улегся. Итак, он остановился на том, что надо отступать. Хоть и запоздало, хоть и иным способом, чем собирался раньше, он обязан отвести подозрение, что подсиживал Прохорова. Пора кончать испытания — другого выхода нет. Прохоров прав: переворота в технологии он не добьется. Да, конечно, кое-что он нашел, многие неполадки раскрыты, их теперь легко исправить. Прохоров сам признает, что их есть за что укорить. Пусть, он не опасается. Будут не укоры, а признание, что искали больших решений, — больших решений не нашли. Он скажет о своих просчетах, а не о просчетах цеха. Форма будет соответствовать существу, Федор, не тревожься!

Неподалеку ухнуло: первый ком снега сорвался с ветви. Белая мгла все гуще наваливалась на землю. На бумаге, где лежала собранная голубика, громоздился снежный купол, занесен был и приготовленный для костра валежник. Красильников ногой разметал снег и зажег костер. Пламя плеснуло вверх, багровые блики заиграли на побелевших лиственницах. Ночь обступила костер, она теснила его, старалась удушить и, отбрасываемая, следила из-за стволов тысячью настороженных глаз. Хлопья снега густо летели в огонь, плясали в его струях и, расплавляемые, тонко шипели. Костер загудел, его удалой голос далеко разносился в оцепеневшем лесу.

Когда Лахутин вышел на огонь, Красильников сидел уткнув лицо в ладони.

Лахутин свалил на землю добычу — двух серых куропаток и загодя побелевшего зайца — и с тревогой поглядел на товарища. Тот казался больным, он вдруг осунулся, и постарел.

— Чего-то с тобой делается, — проговорил Лахутин, грея над костром руки. — Я давно присматриваюсь: плох ты. К врачу надо…

Красильников повернул к нему печальное лицо.

— Ничего со мной не делается. Я здоров. Я засыпаю.

13

Лахутин жарил на вертеле, приготовленном из ветки, обеих куропаток, а Красильников дремал у огня. Снег жалил все гуще, становился мельче. Погода продолжала переламываться — похолодало. Красильников вдыхал запах снега и леса, это был сложный запах, в нем путались терпкость голубичных листьев, тонкое дыхание желтой хвои, сладковатый аромат корья и смутная теплота цепенеющей земли. Усталость сидела в каждой клетке, зима мутила голову, хотелось лечь и передохнуть, немного — месяца три-четыре, до нового солнца.

Лахутин толкнул его рукой в плечо:

— Не спи, Степаныч. Ужин поспевает.

Он с усилием раскрыл глаза. Голова была как чужая — тяжелая, лишенная мыслей. Деревья качались в неровном свете костра, наклонялись то в одну, то в другую сторону. Красильников уперся рукой в землю, чтобы не повалиться.

— Да что ты в самом деле? — Лахутин рассердился. — Прямо в огонь лезешь.

В лица Красильникову ударил новый запах — поджаренного мяса. Снег падал на куропаток, шипел и пузырился на их румяной коже. Красильников ощутил голод. «Долго же я продремал у костра!» — подумал он. Это была первая мысль, не рассуждение, не сложное исследование причин и следствий. Но сразу же, как она возникла, исчезла чугунная тяжесть в голове. Красильников отнял руку от земли, тело больше не падало.

— Давай есть! — потребовал он нетерпеливо. — Умираю просто!

Лахутин протянул одну из куропаток ему, себе взял другую.

— Чудная штука! — сказал он, с хрустом раздавливая кости зубами. — Все-таки недаром я побродил у Рыбной. А тебе здесь не было муторно?

— Что ты! Я великолепно отдохнул. Вообще сегодняшняя наша прогулка замечательная.

— Прогулка невредная! — повторил Лахутин любимое свое определение. — Набрались кое-каких сил. Завтра опять с тобою таскаться вверх-вниз на печи — зарядка пригодится.

— Мне, во всяком случае, не понадобится, — ответил Красильников, доедая куропатку. — Испытания закончены.

Лахутин с удивлением посмотрел на него. Красильников объяснил, что намеченная программа полностью выполнена: испробованы разные режимы обжига, собрано много интересных данных, картина, в общем, ясна.

Лахутин вдруг разволновался:

— Всего от тебя ожидал, такой глупости — нет! Режимы испробованы!. А что тот же режим один раз на шинах катится, а другой — плетется на костылях, как это, по-твоему?

Красильников с досадой возразил:

— Это отлично объясняешь ты: печь сегодня не в духе, у нее плохое настроение, она капризничает. Удивительно точное объяснение!

Лахутин не сдавался:

— Правильно, удивительное! Сам удивляюсь: невероятно! Печь выкамаривает, как человек. Вот ты и растолкуй мне, что кроется за этими фокусами. По-ученому растолкуй, не по-бабьи: формулой дай, в инструкции изобрази, чтобы я, дурак, прочитал.

Красильников знал, что Лахутин не одобрит его намерений. По мере того как сам Красильников остывал, Лахутин разгорался. Лахутин с увлечением отдавался испытаниям, ему было внове, что можно так обращаться с печкой. В этом пожилом мастере, так и не поднявшемся выше семи классов общеобразовательной школы, гнездилась натура подлинного ученого. Речь шла о печи, известной ему до каждого винтика, новое открывалось в хорошо изученном, печь круто поворачивали, она в ответ на необычное обращение показывала необычные свойства. Лахутина не тревожило, что вовсе не этого добивался от печи Красильников, что тот обнаруживает провал там, где Лахутину открываются высоты. Этому человеку нужно терпеливо и подробно объяснить все сложные мотивы, заставившие поторопиться с закруглением испытаний. Он разберется и в технических причинах и в клубке противоречий, зазываемом «жизнью Красильникова».

— Я бы тебе растолковал, Павел Константинович, да долго рассказывать.

— А ты не церемонься, времени у нас невпроворот. У костра не закончим — по дороге доберем.

Красильников начал издалека. Он любит во всем доходить до самой сути. Так вот, если говорить не о внешности, а о сути, у каждого человека имеется свой, индивидуальный путь в жизни. Иногда говорят: все тебе обеспечено. Многие так это понимают, что сиди и глотай валящиеся в рот галушки, один труд остался — пережевывать, что наготовило тебе общество. А ведь это совсем не так. Общество обеспечивает человеку социальные блага: образование, работу, отдых, квартиру, лечение, пенсию и всякое такое прочее. Личными благами общество никого не одаривает. Оно не гарантирует ни красоты, ни хорошего характера, ни нежной любви, ни большого количества детей, ни творческого таланта, ни удачи в работе. Все эти блага, без которых немыслима жизнь человека, должен найти ты сам, путь к ним — твой личный, твой особый путь. Одни направляют свою дорогу в науку, другие — на производство, кто уходит в море, кто — на целину, этот создает семью в полдюжины детей, тот ограничивается одним ребенком, некоторые крушат сердца всех встречных девушек и сами теряются: когда же остепенится, — многим не удается завоевать и одного, единственно необходимого сердца. Ему, Красильникову, не повезло, он не сумел найти верный путь к личному счастью, он запутался на житейских кривушках и тропках. Дело не в том, что с женой у него не получилось совместной жизни, это в конце концов эпизод, проявление более общего явления, того, что он в принципе неудачник. Все, за что он берется, или не удается, или наталкивается на жестокие препятствия. В механике имеется закон наименьшей траты сил. Его жизнь подчинена более суровому закону — наибольшего сопротивления. Его словно нарочно бросает туда, где всего труднее. Вокруг него каждодневно воздвигаются невидимые барьеры. Взять хоть эту треклятую печь. Что, казалось бы, плохого в его предложении — попытаться найти более эффективные методы обжига? Да ради бога, побольше бы таких ценных предложений! Нет, на пути вырастают частоколы и стены, каждый шаг добывается нервами и синяками. Начальник цеха, с которым требуется наладить дружную работу, — его личный недруг. Простое и ясное понимание сути дела путается со сплетнями. А в довершение всего первые неудачи ущемляют материально рабочих, они усердно трудятся, а их ударяют, и больно. Как это можно вытерпеть? А если еще добавить, что и вообще получается не то, что ожидалось… Риск в любом начинании неизбежен, именно поэтому теоретические расчеты проверяются на практике. А кто поверит ему, что он по-честному ошибался, без злого умысла? Нет, пора, пора кончать со всей этой мутью, принять вину на себя, раз уж валят на него, — и скорее назад, в свою лабораторную скорлупу, подальше от Бухталовых!..