Тыныс чувствовал, что сон одолевает таможенников, и это его нервировало. Он видел, что глаза закрываются даже у Карбана. У Карбана, который должен служить примером для молодых сотрудников! Инспектор ненавидел сонливых. Сам он и не помышлял о дневном сне и поэтому слегка завидовал людям, которые при случае могли вздремнуть. Молодые сотрудники должны были демонстрировать на занятиях предельное внимание, и ему было не понятно, как это можно зевать, вертеться, то и дело поглядывать на часы, стремясь поторопить стрелки и сократить время занятий. Во времена Австро-Венгрии все было иначе. Стоило начальнику остановить взгляд на ком-нибудь из сотрудников, как тот вскакивал, вытянув руки по швам. Каждый изо всех сил старался угодить начальнику, показать свои знания и способности. Но подлинную, старую дисциплину убила демократия. Сегодня любой безусый юнец считает, что вправе спорить с инспектором, каждый пытается толковать инструкции по-своему. А в Праге, вместо того, чтобы навести порядок, размышляют, как бы облегчить и упростить службу. Если так будет продолжаться, то этот отборный корпус, который охранял границу еще во времена Марии Терезии, превратится в толпу бездельников.

Новичок, которого он только что вызвал, сонными глазами глядел на солнце, жмурился, язык у него заплетался, он даже не знал, что постановление правительства за номером 202 — это основная заповедь для таможенника, руководствуясь которой он должен жить и работать. А если ты не хочешь относиться к службе как положено, тогда прощай! Однако, когда в республике каждый пятый сидит без работы, об увольнении с государственной службы стоит хорошо подумать.

— Мне кажется, молодой человек, что на занятиях вас ничему не научили. Чем вы там, собственно говоря, занимались? — В голосе инспектора зазвучали ледяные потки.— Пан старший таможенник, подготовку новых сотрудников нужно вести систематически. Если в Праге не требуют от сотрудников знания инструкций, то я лично считаю это большой ошибкой. Без знания инструкций таможенник становится не представителем важного государственного органа, а простаком, которого может обвести вокруг пальца любой проходимец.

— Пан инспектор, мы подробно изучали инструкции,— защищался Карбан.

— Изучать недостаточно, вы должны были добиваться их знания и выполнения каждым сотрудником.

Пристыженный Кучера сел. Инструкции он знал, по сейчас просто растерялся. Он мог бы снова встать и ответить на все вопросы инспектора, однако не сделал этого. Он ненавидел старика с назидательно поднятым пальцем, голова которого была набита инструкциями и наставлениями. Если бы инспектор не застал его врасплох и дал бы несколько секунд подумать, он бы показал ему, как знает инструкции. Инспектор требовал, чтобы вызванный протараторил все, что знает, как автомат. Лишь такой ответ служил, по ого мнению, доказательством того, что сотрудник знает дело. Но зазубрить несколько правил и потом механически повторять их может любой дурак. Кучера вздохнул, и его мысли сразу переключились на другую тему.

Еще до того как его вызвали, он думал о дочери трактирщика Рендла, к которому таможенники ходили обедать. Ее ладная фигурка в последние дни все время стояла у него перед глазами, волнуя воображение. Девушка как-то по-особенному, плотоядно улыбалась ему, обнажая крепкие белые зубы, и Кучера всерьез подумывал, не пригласить ли ее к себе. Он жил в маленьком домике на самом краю деревни. Обстановка в комнате была очень простая — кровать, шкаф, столик с двумя стульями, умывальник и большая, облицованная кафелем печь. Да ему ничего больше и не нужно. Домой он приходил лишь для того, чтобы поспать. Каждый день он дежурил два раза: одна смена продолжалась четыре часа, другая — четыре с половиной. Таким образом, его свободное время было разбито на небольшие отрезки. Редко когда приходилось спать полностью ночь. Неприятный звон будильника каждый раз поднимал его в разное время, и к этому он никак не мог привыкнуть. Служебный полушубок он все еще не получил, поэтому ему приходилось под китель надевать свитер и теплое белье, так что иногда он сам себе казался смешным. Кроме свитера мать прислала ему несколько пар шерстяных носков. Его квартирная хозяйка, фрау Хаан, вдова почтмейстера, проявляя о нем материнскую заботу, иногда подавала завтрак в постель. Однажды он спросил ее об Ирме Рендловой.

— Очень большой мерзавка, — ответила фрау Хаан на ломаном чешском языке. — Я знай о совсем другой чешский девушка, герр Кучера, очень чешский девушка. Иметь много золото! Вы золото хотеть, не так ли?

Он улыбнулся:

— Я не собираюсь жениться сию минуту, фрау Хаан. Я еще подожду немного.

— Нет-нет, время никогда не хватать. Эта очень чешский и очень богатый девушка, а богатый девушка не ждать.

Но Кучере Ирма Рендлова нравилась. Она встряхивала толстыми черными косами, как чистокровный конь гривой. Движения ее были быстры и энергичны. Глаза блестели словно уголья, и сразу было видно, что и он ей по душе. Они обменивались улыбками, а когда она подавала ему еду, то старалась прикоснуться к нему своим молодым гибким телом. Он долго не отваживался заговорить с ней. Его смущало плохое знание немецкого языка, ему казалось неудобным объясняться запинаясь.

Он догадывался, что девушки из деревни им интересуются. Он встречал их в магазине, куда ходил за покупками, замечал, как они ему улыбались, и интерес этот льстил. Кучера знал, что форма ему к лицу. Он был достаточно высок, строен, обладал пружинистым шагом, а из-под форменной шапки у него выбивались непослушные русые волосы.

Чаще других на него заглядывалась Ирма. Вчера днем он подождал ее в коридоре трактира, взял за руку и начал говорить по-немецки, сам толком не понимая что. Ирма улыбнулась, новела головой, и косы, упругие и блестящие, как антрацит, затанцевали у нее по спине.

— Подожди, сейчас у меня нет времени, — сказала она по-чешски с твердым акцентом.

В коридоре в это время никого не было. Из зала доносились голоса посетителей.

— А когда оно у тебя будет? — обратился он к девушке.

— Может быть, завтра.

— Может быть... — вздохнул он.

И вдруг она обняла его и впилась ему в губы.

— Ну ладно, завтра в восемь. Я приду к тебе. Ты ведь живешь у фрау Хаан, да?

Не успел он кивнуть, как Ирмы и след простыл. Он остался в коридоре один, чувствуя привкус крови, выступившей на укушенной губе. С этого момента мысли об Ирме, о ее животной страсти, о том, что принесет сегодняшний вечер, не покидали его.

Из задумчивости его вновь вывел голос инспектора:

— Господин Венцовский, какие вы знаете меры наказания?

Угловатый мораванин отвечал довольно бойко. А Кучера с сожалением смотрел в окно, где ярко светило солнце и роняли слезы сосульки. Ему хотелось бежать из конторы на улицу, где голубело небо и снег переливался тысячами искринок. Сегодня вечером он уже не будет один. К нему в гости придет девушка. Они посидят в маленькой комнатке, сварят кофе и будут разговаривать...

А куда еще податься в этой деревне, где всего один трактир, к тому же принадлежащий отцу Ирмы? Гулять по улице морозным вечером? Нет уж, увольте. Да и не надо никому знать, что она придет к нему...

— Сумма пошлины и налогов образует таможенный сбор. Он подлежит взиманию в случае, если установлено...

О чем же они будут говорить? Он может рассказать ей о том, что у его матери во Вршовице есть небольшая продуктовая лавка, что сам он когда-нибудь тоже... Нет, все это глупости! Такие вещи Ирму вряд ли заинтересуют.

— Таможенный контроль имеет право применить оружие в целях обороны в случае нападения...

Фрау Хаан навязала ему фотографию одной из своих племянниц. Девушка казалась на ней несколько испуганной, соломенного цвета волосы, заплетенные в две косы, были уложены за ушами так, что походили на бараньи рога. Это и была та самая «очень чешский и очень богатый девушка».

Воздух в комнате стал настолько спертым, что дышать было почти невозможно. Муха по-прежнему зудела, беспрерывно натыкаясь на стекло. Таможенник Павлик бубнил инструкции, а у инспектора был такой вид, будто он сидел среди своих заклятых врагов. Карбан прилагал громадные усилия, чтобы не заснуть, а старый холостяк Непомуцкий откровенно посапывал, склонив голову на грудь.