— Ганс, это же в общей сложности три сотни, — пробубнил Кречмер. — Господи, Ганс, не набивай ты себе цену!

— А я и не набиваю, — ответил тот.

Широкое лицо Иоганна Кубичека вдруг приобрело каменное выражение:

— Ганс, вы ходили для меня пока только раз. Если не хотите работать, то катитесь ко всем чертям! Но в этом случае товара для вас не будет во всей округе, это я вам гарантирую. Хорошенько это запомните!

— Не надо мне угрожать, — спокойно остановил его Ганс. — Я водил группу и без вас, и все мы неплохо зарабатывали,

— Когда это было?! — не выдержал Артур. — С тех пор кое-что изменилось, не забывайте об этом. Мы хотим, чтобы вы у нас работали, потому что вы опытный человек. Вы знаете границу, как никто другой. С нами вы не прогорите. Мы платим хорошо, это вы еще узнаете. Нам не нужны дилетанты. Тот рюкзак, что вы принесли сегодня ночью, стоит гораздо дороже, чем вы думаете. Поэтому нам нужны надежные люди.

Марихен неожиданно улыбнулась и сказала:

— Вам нужно было остаться дома, Ганс. Не знала я, что вы такой трус. Папа расхваливал вас, но, наверное, с тех пор вы перестали быть мужчиной. Я сама пойду с отцом. Старый Глеке наверняка нам поможет. Он еще в состоянии нести рюкзак. Он уже дважды приходил к отцу и упрашивал взять его в компаньоны. Кстати, это как раз работа для начинающего. Подумаешь, перенести через границу три чемодана!

— Мы уговорим Ганса, — пробубнил Кречмер.

На столе лежали две зеленые бумажки, которые притягивали его взор. Это был хороший заработок. Такие деньги не всегда можно заработать и за месяц.

Марихен вновь разлила водку, и запах аниса наполнил комнату. Ганс проглотил слюну — этот запах ему чертовски нравился.

— Маленького ребенка нести через границу... Начнет плакать — и все пропало, — заметил он.

— Как раз ради этого ребенка мы и должны идти, — быстро проговорила Марихен, — именно ради него. Вы представить себе не можете, что сейчас делается в Германии.

Она повернулась к Гансу лицом, и он заметил, как в ее теплых карих глазах заблестели зеленые огоньки. Она была явно возбуждена. Он улыбнулся и успокаивающим жестом положил ей руку на плечо:

— Ну, если ты хочешь, то я пойду. Я не за себя боюсь, а за тебя. Твой безумный папаша готов сунуть тебя в самое пекло, лишь бы застраховать свою чертову шкуру.

— Мне обязательно надо с вами идти, я займусь ребенком, — заявила девушка.

— Ладно, — согласился Ганс и обратился к братьям: — Дадите еще пятьдесят крон для Марихен!

— Да вы сошли с ума! — рассердился Иоганн. — Я нынче за сотню четырех мужиков могу нанять.

— Мужиков — наверное, но толковых контрабандистов — нет. Они все вымерли. Остались Йозеф да я.

— Пятьдесят крон для меня! — произнесла Марихен четким, немного взволнованным голосом. — Разве я не полноправный член группы?

— С вами с ума можно сойти, — усмехнулся Иоганн. Гнев его постепенно проходил. — Так шантажировать меня, честного старика!

— За эти годы вы заработали на мне тысяч сто, — сказал Кречмер, — а эта девочка мне помогала.

Артур вдруг рассмеялся. Это был искренний, настоящий смех. Он достал бумажник, вытащил из него три бумажки по двадцать крон, сунул их в руку Марихен и, усмехнувшись, обернулся к брату: — А ведь отец ее прав. Хорошо, договорились. Сегодня вечером, как обычно, прибудете в Зальцберг. И никому ни слова!

— Договорились! — сказал Ганс.

Марихен наполнила рюмки водкой, и все чокнулись.

За окнами конторы пограничного таможенного контроля светило солнце, играя в свисающих с крыши сосульках. Разбуженная теплом муха настойчиво тыкалась в стекло — ее, верно, привлекал золотистый свет, проникавший снаружи в прокуренную комнату. В этой неустанной борьбе с невидимой преградой, мешавшей ей вылететь на солнце, было что-то трогательное. Муха и не предполагала, что стекло спасает ее от смертоносного мороза.

Солнце манило и таможенников, собравшихся в конторе на очередное занятие. Они бросали взоры на окно, и мысли их витали бог знает где. Учеба крайне утомила их, у многих слипались веки. Инспектор, сам заядлый курильщик, позволял подчиненным курить во время занятий, поэтому в комнате было столько дыма, что хоть топор вешай. В такой обстановке всем тем более хотелось на воздух, к солнцу.

В последнее время погожие дни выдавались нечасто. Густой туман то и дело окутывал местность, и лишь иногда по ночам прояснялось, и ртутный столбик термометра опускался. Зима постепенно сдавала свои позиции, и солнце, набирая живительную силу, грозило вот-вот разделаться с туманами и превратить снежный покров в журчащие ручейки. Ледяные сосульки за окном таяли на глазах, роняя каплю за каплей. И люди, которые по роду своей деятельности имели возможность ежедневно наблюдать за изменениями в природе, живо откликались на каждое из них.

После туманов и морозов, когда серое небо низко нависало над землей, после метелей, хлеставших ее острыми снежинками, наконец, наметились признаки потепления. Как раз сегодня утром, когда оранжевый шар выплыл над заснеженными лесами и полями и своими ласковыми лучами разогнал туман, в воздухе запахло чем-то особенным. Это был запах земли, пробивавшейся сквозь таявший снежный покров. И таможенники, идя на занятия, полной грудью вдыхали этот удивительный, ароматный воздух.

Однако на инспектора Тыныса погожий солнечный день не оказал никакого воздействия. Этот пожилой человек, которому давно уже пора было уйти на пенсию, являлся на занятия со строгим, нахмуренным лицом, убежденный в том, что молодые люди в зеленых мундирах несерьезно относятся к службе, что их единственное желание — кое-как пройти по маршруту, а затем, забравшись в какой-нибудь сарай или на сеновал, сачковать там, вместо того, чтобы как положено охранять границу и ловить контрабандистов. Тыныс помнил добрые времена Австро-Венгрии, служил в Боснии и Герцеговине, и, видимо, эти годы наложили на него неизгладимый отпечаток. Он давно мог оставить границу, но перспективы уйти на пенсию, которая обрекла бы его на бездействие и лишила возможности решать судьбы сотрудников трех контор пограничного таможенного контроля, вовсе не привлекали его. Несмотря на свои шестьдесят пять лет, он мог за ночь обойти все три конторы, а днем, поспав два-три часа, заправлять делами в канцелярии инспекции.

Он знал, что рядовые таможенники не любят его, по это его нисколько не трогало. Наоборот, это ему даже нравилось. В старой Австро-Венгрии ему внушили, что строгий, неукоснительно соблюдавший инструкции инспектор таможенной службы не может пользоваться любовью. В лице же Тыныса сочетались труженик и бюрократ. Должность инспектора он получил сравнительно недавно, для этого ему не однажды пришлось побывать в земском таможенном управлении. Все инструкции он знал досконально.

— Расскажите нам о задачах пограничного таможенного контроля!

Таможенники пытались прогнать сонливость, а тот, на кого указывал худой перст инспектора, вставал и бубнил вызубренные инструкции. Старший таможенник Карбан чувствовал, какое настроение царит в конторе. Его самого одолевала сонливость, несколько раз он ловил себя на том, что голова его непроизвольно склоняется на грудь. Он боролся с этим как мог. Его также тянуло на улицу, и, если бы не инспектор, он бы давно отпустил своих посоловевших парней, а сам бы, прихватив карабин, отправился в лес, хотя как раз сегодня была его очередь дежурить в конторе.

— Расскажите нам, что вы знаете о мерах наказания за нарушение границы. — Палец инспектора указал на Кучеру.

Новичок вскочил, вытянув руки по швам, как учили в армии, но вопрос инспектора застал его врасплох и он никак не мог собраться с мыслями.

Карбан беспокойно заерзал на стуле. Он понимал, что за незнание инструкций подчиненным попадет ему. Именно старший таможенник должен обучать и проверять новичка. Но кому хочется зубрить ветхозаветные параграфы?

— Пан младший таможенник, расскажите, что вы знаете о порядке сдачи дежурства! — обрушился на новичка строгий голос инспектора.