– Понимаешь, у нас нет шамана, и старейшины все будут делать сами. Впрочем, Хиалан-ти предлагал нам своего ученика, но они отказались – может, молодому не доверяют, а может, привыкли сами с духами разговаривать.

– Это которые тут? Вот эти трое? – показал Семен на фигурки у костра, которые в общей суете участия не принимали.

– Они самые. Маленький – это Медведь, вон тот, который пошел помочиться, – это Кижуч, а лысый – Горностай.

Семен уже уразумел (не менее чем наполовину, как он считал) всю их чехарду с именами. У каждого мужчины есть тайное Имя, которое, конечно, в быту не употребляется. Они пользуются кличками – названиями зверей, птиц и рыб с двумя-тремя прилагательными. Последние, впрочем, при обращении произносить не обязательно, поскольку служат они в основном, чтобы не путать дубли: Волк Серый и Волк Быстрый – это разные люди. Реже используются наименования предметов (Перо Ястреба) или явлений природы (Восточный Ветер). В этих кличках мистики нет (почти), их иногда изменяют или меняют по собственному желанию либо по требованию коллектива.

Потом Атту, явно радуясь, что видит своих, стал представлять воинов, но понять, кого из мужчин он имеет в виду, Семену было трудно издалека, да еще в лунном свете – они все казались ему одинаковыми. Взрослых мужчин, не считая старейшин, оказалось больше двадцати человек. Основную же массу населения составляли женщины, подростки и дети, причем их было в несколько раз больше. «Кажется, так и должно быть в примитивных обществах, – подумал Семен. – На одного взрослого воина – четыре-пять домочадцев. Вот эти низкорослые фигуры в широченных балахонах, наверное, женщины, но почему-то Атту о них ничего не говорит. И между прочим, раньше тоже упоминал только мельком – они, дескать, в жизни Людей присутствуют, но не более того. Это что, табу, или они их за полноценных людей не считают?»

– Извини, Бизон, если я спрашиваю что-то неприличное. У тебя же есть здесь женщина?

– Конечно, – кивнул Атту. – Три штуки. Вон они копошатся – одна другой глупее.

– Гм… Соскучился, наверное, да?

– Еще бы, – пожал плечами туземец. – Столько времени не входить в них.

– Ну… – замялся Семен, – а как их зовут?

– Зачем тебе?! – удивился Атту.

– Ну, мало ли… Вдруг я… А она – твоя.

– Да бери, Семхон! – обрадовался туземец. – Всех троих забирай, а?

В его голосе было столько надежды, такое упование на возможность более светлого будущего, что Семен не решился отказаться сразу:

– Я подумаю… А это кто? – нашел он повод сменить тему: из-под скалы появился еще один человек, который, медленно переставляя ноги, направился к костру. – Там что, пещера внизу?

– Ну да! – подтвердил догадку собеседник. – И здоровенная – заблудиться можно. Поэтому далеко вглубь никто не ходит – боятся попасть в Нижний мир. А это ковыляет Художник.

– Он тоже старейшина?

– Нет, конечно, – не нужно ему это. Он… – Атту употребил сложное многослойное выражение, примерно означающее «уважаемый человек». – У него жилище возле входа, а внутри он рисует.

Между тем народ внизу как-то организовался. Притащили и установили большую треногу. К ней подвесили в горизонтальном положении три продолговатых предмета.

– Говорящее дерево, – пояснил Атту.

Трое старейшин и Художник расположились вокруг костра, воины стали потихоньку рассаживаться за их спинами, образуя неровный круг, разомкнутый в той стороне, куда слабый ветер относил дым. Целая толпа подростков, спотыкаясь и толкая друг друга, приволокла к костру здоровенный чурбан – вероятно, он представлял собой некий сосуд, поскольку в его верхней части было углубление, в котором плескалась какая-то жидкость, давая блики от света костра. На этом приготовления были закончены – никто никуда больше не уходил и не бегал, все население теперь сидело и стояло за спинами воинов.

Гомон постепенно затих, все чего-то ждали. Наконец поднялся со своего места старейшина, которого Атту представил как Горностая. Некоторое время он стоял, дожидаясь полной тишины, а потом трижды протяжно взвыл – подняв вытянутые руки над головой, разводя их в стороны горизонтально и, наконец, опустив, как бы указывая на землю. Собственно, это был и не вой, а какие-то фразы, но отдельных слов Семен не разобрал. После этого Горностай сел на свое место, а толпа вновь загомонила.

К колоде приблизился юноша. Предметом, похожим на миску или плошку, он аккуратно зачерпнул жидкость и, держа сосуд на вытянутых руках, отдал его Горностаю. Тот принял и, помедлив некоторое время, отпил изрядную дозу и передал миску Медведю. Медведь допил остаток. Юноша забрал у него сосуд, вновь наполнил и отдал на сей раз Кижучу. Остаток допил Художник, после чего настала очередь воинов. Поскольку посудина была мелкой, а народу много, каждый отхлебывал по глотку и передавал соседу. Когда посудина опустела, ее вновь наполнили и опять пустили по кругу, но уже с другого конца незамкнутой окружности. Семен подумал, что это, пожалуй, справедливо, но, похоже, тем, кто сидит в центре, достанется двойная порция. Впрочем, у самих участников это никаких нареканий не вызвало. Если это и была пьянка, то какая-то странная: никто не произносил тостов, не закусывал и не занюхивал напиток. Приняв дозу, люди остались на своих местах и даже начали негромко переговариваться.

Атту шумно сглотнул слюну, и Семен решился задать пару вопросов:

– Это у них что, волшебный сосуд?

– Угу, – подтвердил туземец, – из черепа волка – животного нашего Рода.

– А пьют что?

Атту вздохнул с откровенной завистью и пустился в объяснения, из которых Семен понял только, что, среди прочего, для приготовления напитка используют какие-то грибы. В чем смысл употребления напитка он уяснил совсем плохо – что-то связанное с мирами и их границами.

Довольно долго у костра ничего не происходило – народ тихо гомонил. Семену стало скучно, и он уже готовил новые вопросы своему спутнику, когда один из воинов, издав короткий рык, встал на четвереньки, а потом повалился на землю. Насколько можно было рассмотреть с такого расстояния, у него начались судороги, сопровождающиеся рвотой. Его примеру последовал еще один мужчина, затем еще…

Вероятно, волшебный напиток начал действовать: вскоре все взрослое население мужского пола корчилось на земле, издавая, скажем так, не очень аппетитные звуки.

«Отравление, – поставил диагноз Семен. – А ведь у них, наверное, не только рвота, но и понос…»

Впрочем, кое-кто из мужчин, в частности Горностай и Художник, умудрились сохранить вертикальное положение, но и им приходилось не сладко. Вокруг лежащих тел возникла какая-то суета, организованная подростками и женщинами, вновь замелькал пресловутый сосуд из черепа волка.

Семен не сразу понял, что они там делают, а когда понял, его самого замутило: собирают мочу отравленных и пьют ее!

Да еще чуть ли не ссорятся из-за «дозы»!

Вероятно, яд не успевал полностью разложиться на пути от глотки до мочевого пузыря. Того, что осталось, употреблявшим «вторичный продукт» явно хватило – кое-кто тоже валился в судорогах на землю, а остальные потихоньку впадали в невменяемое состояние. Этот разврат продолжался, наверное, не менее часа, причем Семен заметил попытки сбора и использования продукта двойной и даже тройной «перегонки». Последнее доставалось совсем уж сопливой молодежи и существам, которые являлись, наверное, пожилыми женщинами.

В задних рядах еще делили остатки мочи, когда мужчины начали приходить в себя (или еще куда-то) и потихоньку рассаживаться по своим местам. Сохранение равновесия многим давалось с немалым трудом.

Горностай сидел на земле, опершись спиной о бревно, и раскачивал голову из стороны в сторону как тряпичная кукла. Кижуч предпринимал отчаянные попытки на это бревно сесть, но каждый раз промахивался и валился на землю – его это очень веселило. Медведь, лежа на боку, пытался сосчитать свои конечности, но каждый раз сбивался и с хохотом начинал сначала. Художник вел себя вполне прилично – тихо ходил на четвереньках вокруг костра, аккуратно переступая через лежащих.