После суда им не дали даже возможности присесть на минутку. Их погнали уколами штыков и совершенно обессиленных подвели к краю вырытой за час до суда ямы.

И только тут, у края этой дыры, ведущей в вечность смерти, силы вернулись к ним. Они стояли, поддерживая друг друга, и вместе с щелканьем затворов сумрак утра прорезали их крики:

— Да здравствует КИМ! Да здравствует Социальная Рево...

Их было трое.

За ними были миллионы.

III

Старый Виль должен был выступать на митинге протеста. Когда он узнал об этом, то с гордостью сказал сыну:

— Ну, вот видишь, Фред, мы протестуем.

— Да?

Фред прищурил глаза.

— Да? А почему вы не протестовали раньше? Во главе округа и города стоят ваши люди. Где были они?

Виль рассердился. На этот раз он хотел верить в искренность своей партии. Ему необходимо было верить!

— Откуда мы могли знать? Все случилось так неожиданно...

— Так неожиданно, что ребята успели пережить в тюрьме семидневную голодовку.

— Но, откуда мы знали?

— Ты не знал этого. И этому я верю, потому что знаю тебя. Ты не знал. Но были люди — твои старые приятели — которые знали это.

— Неправда!

Старый Виль вспомнил свои лучшие времена, когда поднялся на трибуну. Он говорил горячо и убедительно. Он призывал партию снять с себя пятно позорного обвинения. Решительным протестом партия должна доказать, что она ни в чем не виновна перед расстрелянными.

И партия протестовала.

Партия протестовала против того, что такими расстрелами правительство дает в руки врагов орудие пропаганды. Правительство должно быть осторожным, правительство должно думать.

Старому Вилю хотелось более боевого тона. Более резкого протеста. Но его уговорили. Разве он хочет к трем могилам прибавить еще? Надо действовать благоразумно и спокойно.

И старый Виль еще раз поверил партии.

Когда он вернулся домой, то сын, не удержавшись от насмешки,, спросил:

— Протестовали?

Виль запнулся.

— Да,— неуверенно ответил он.

— Знаю. Просили правительство расстреливать осторожнее и вдумчивее. Эх, отец!

И, нахлобучив на брови кепку, он направился к двери.

— Ты куда, Фред?

Фред остановился, потом подошел к отцу и, взяв его руки в свои, сказал:

— Слушай, отец. Если что-нибудь случится, протестуй громче. Протестуй так, как должен протестовать мой отец...

— Фред, что ты...

Шаги Фреда четко разносило эхо пустынной улицы.

IV

Утром известие облетело рабочие кварталы города.

Тела расстрелянных выкопаны комсомольцами и принесены в здание комитета. Похороны состоятся в двенадцать дня.

А в десять утра мрачной угрозой на стенах домов запестрели свежие объявления, напоминавшие о том, что военное положение еще не снято и что всякого рода демонстрации, собрания и митинги, устраиваемые без разрешения командующего войсками округа, будут караться по законам военного времени. К одиннадцати группы рабочих стали стекаться к дому, где помещался комсомол. За пол-квартала их встретили заставы солдат. Дорогу преграждали штыки и суровые окрики:

— Дальше нельзя!

— Назад!

— Назад, вам говорят!

Местами происходили столкновения, но дело счастливо обходилось без стрельбы. К двенадцати положение выяснилось.

Арестовано двадцать человек, один главный зачинщик предан военно-полевому суду.

К часу узнали его имя!

Товарищ Фред!!!

Первое что сделал старик Виль — бросился в комитет партии.

— Товарищи!.. — задыхался он от волнения.

— Да, мы знаем... но...

— Но, что «но», что «но»? Надо действовать! Надо...

— К сожалению, товарищ, округ на военном положении и...

— Товарищи! Надо протестовать!

— Мы уже протестовали.

— Надо требовать! Надо организовать митинги, демонстрации.

— Чтобы расстреляли кого-нибудь из наших?

— Из наших...

Виль оперся о край стола. У него в глазах потемнело.

Из наших?!!

Да, да, теперь он все понял. Его сын и те трое были чужие. Партия, которую он считал партией своего класса, скинула их со счетов. За что? За их молодость? За их увлечения? За их ошибки? Нет, нет!

— Мой сын был прав, — сказал он и, вынув из кармана партийную книжку... бросил ее на стол.

— Возьмите!

— Товарищ Виль!..

— Гражданин секретарь?..

— Вы делаете глупость!

— Я ее исправляю!

Он шел шатаясь, натыкаясь на встречных, не видя никого и ничего.

Он не знал, что для него страшнее. Гибель сына или гибель самого себя. Провал. Тот черный жестокий провал, в котором очутился он — старый Виль.

Из наших!

Да, да. Вчера еще, будучи в рядах тех, кого он сегодня покинул, он позволял правительству расстрелять троих. Сегодня они позволяют расстрелять его сына.

Надо что-то сделать. Надо как-то помочь. Но как? как?

Улицы города кишели полицией и войсками. Ни о каком выступлении не могло быть и речи. Для коммунистов, да! Но не для тех, в чьих руках влияние и места в местном управлении и в правительстве центра. Они, те, с которыми он только-что говорил, могли бы многое сделать. Могли бы, но...

Из наших!

Сегодня расстреляют его сына!

V

Он не мог сказать, почему его потянуло в эту минуту к станку. Он не думал об этом. Он просто пошел туда, где его товарищи в шуме машин и грохоте железа плечо к плечу выковывали свое будущее, свое и своих детей.

Его сосед по станку сочувственно спросил:

— Зачем ты пришел, старина? Тебе трудно будет работать.

— Мне легче с вами.

И как-то странно согнув плечи, он отдался привычным ощущениям работы.

Первый не выдержал Стефан. Он вдруг бросил на пол какой-то инструмент, и его мощный голос прорвался сквозь шум:

— Товарищи! Нельзя так, нельзя!

И словно оборвалось что-то.

Один за другим, сперва медленно и неуверенно как-то, потом все большими и большими группами, останавливались станки. Кое-где приводные ремни еще бежали, жужжа в вышине корпуса, кое-где они уже свисали бессильные и ненужные.

Сталелитейный прекратил работу.

Рабочие высыпали в огромный двор, сжатый гигантскими корпусами. Старый Виль, подхваченный волной, что-то кричал, чего-то требовал. Потом вспомнил. Он — член партии. Он должен помочь в эту минуту. Он должен организовывать, действовать, он...

— Товарищ Виль!

— Господин секретарь?

— Вы делаете глупость.

— Я ее исправляю!

Да, сегодня он порвал с партией. Сегодня он —  Виль — без партии, вне партии, не с партией.

Нет, неправда. Он никогда, ни на одну минуту не останется в стороне. Нет, он — старый партийный боец — будет сегодня на партийной баррикаде. Он сейчас докажет им это.

Расталкивая толпу, он протискался к тому углу двора, где с грузовика, превращенного в трибуну, оратор-коммунист говорил с рабочими.

Виль знал этого человека. Он работал в другом цехе, но на собраниях и митингах они не раз скрещивали шпаги.

Коммунист говорил просто и убедительно. Забастовка охватила все предприятия. Мы стоим перед стихийным порывом. Надо его немедленно организовать. Надо не дать совершиться четвертому расстрелу.

После него выступал социал-демократ от комитета. Он чувствовал, что победа на стороне противника, и тщетно искал глазами хоть одно лицо, говорившее о сочувствии его мысли. Он говорил — терпение! На всех лицах было написано — восстание!

И вдруг его взгляд упал на Виля. Виль всегда был их опорой на сталелитейном. Виль пользовался большим весом среди рабочих. Он еще ничего не знал о том, что произошло утром. И он, заканчивая свою речь, сказал:

— Товарищи, если вы не хотите послушать меня, послушайте старого Виля. Старый Виль скажет вам, с кем вы должны идти.

И старый Виль сказал. Окруженный страшной, напряженно взволнованной тишиной, поднялся он на трибуну. Тысячи глаз сосредоточились на нем. Тысячи сердец бились ожиданием.