дошло… она на секунду усомнилась в реальности происходящего, а более всего в

том, что между нею, Фионой Макдоналд, и Шотландией пролегали мили и мили

океана. Ибо… ибо в окно вливались пронзительные и бодрые звуки волынки. Но

что за мелодия? Она узнала мотив, и кровь прихлынула к ее щекам… “Кэмпбеллы

идут! Ура! Ура!” Так вот оно что. Этот отвратительный Эдвард решил напомнить

ей, что она проспала, и выбрал для этого самый оскорбительный способ.

Фиона подошла к окну. Сейчас она скажет ему, что все это мальчишество. Окна

были узкие и высокие, французского типа, от самого пола. Она распахнула одно и

вышла на веранду. Волынки она не увидела. Звуки доносились с другой стороны; она подошла к перилам. Несмотря на утренний холод, перед ней маршировали

полуголые фигурки в маорийских национальных нарядах… Виктория, Элизабет, Уильям, Джеймс. Холод им был явно нипочем, скорее им было жарко от возбуждения.

Вдруг началась хака. Фиона узнала этот маорийский ритуальный танец, сопровождающийся пением. В нем было что-то пугающее, жуткое, воинственное, но

даже в агрессивных позах чувствовался своеобразный юмор. Стремительные

ритмичные движения, непрестанно меняющиеся выражения лиц, пение: “Камате…

Камате… Ка ора… Ка ора…” (“Это смерть… Это смерть… Нет, жизнь…

жизнь…”) — завораживали. Где-то в глубине сознания Фиону мучил вопрос: неужели это все выдумка Эдварда Кэмпбелла? Эти звуки волынки… А может, она

просто все напридумывала и марш “Кэмпбеллы идут” всего лишь шутка?

Тем временем хака подошла к своему драматическому концу, и дети исчезли. Фиона

стояла как завороженная, чувствуя, как ее пробирает дрожь. Внизу сад спускался

к подножию холма, дальше виднелось озеро, серая поверхность которого была

слегка подернута рябью, а где-то на противоположной стороне тянулась розовая

полоска — это в воде отражались горные пики, которые уже осветило солнце.

Хрупкую тишину свежего утра нарушил голос, из-за огромного ствола матипо

появился Эдвард. Под мышкой у него была волынка, гленгарри, шотландская шапка, молодцевато сдвинута набекрень.

— Доброе утро, мисс Макдоналд. Любуетесь нашими видами?

В его голосе ей почудилась насмешка.

— Да… по крайней мере, по части пейзажа Новая Зеландия не имеет себе равных.

— Вы хотите сказать, что в остальном ей многого не хватает?

Их взгляды встретились.

— О, что вы, мистер Кэмпбелл, было бы несправедливо винить Новую Зеландию в

ваших личных недостатках.

Он засмеялся:

— Все равно спасибо, мисс Макдоналд, за ваши аплодисменты и явный восторг от

выступления детей. Хаки иногда пугают непосвященных до смерти. Вообще-то

говоря, именно для этого сей ритуал и предназначен. Мне следовало предупредить

вас вчера вечером, что здесь, у Кэмпбеллов, он исполняется каждое утро. Я и сам

неплохо умею исполнять его, мы всегда открывали так спортивные соревнования в

школе. И школьные концерты. Среднюю школу я кончал в Данидине. А теперь пора

подкрепиться. Завтрак готов.

— Завтра я помогу вам. Я и сегодня хотела, но забыла поставить звонок на

будильнике…

Эдвард пожал плечами:

— Мы и не ждали этого в первое же утро. Вы очень устали. Но вообще, когда я

дома, я всегда готовлю завтрак. Элизабет мне помогает.

— Элизабет, а не Виктория? Я еще вчера вечером обратила внимание, что…

— Виктория просто терпеть не может готовить, а Элизабет очень любит. Зато Вики

убирает постели. Мне кажется, гораздо лучше и удобнее предоставить им делать

то, к чему каждый более склонен.

Фиона с негодованием посмотрела на него:

— Я не сторонница подобной философии. Для развития детей это не очень подходит.

Виктория должна научиться готовить.

— Вы сами убедитесь, что игра не стоит свеч, — бросил Эдвард и, насвистывая, удалился.

Фиона подумала про себя, что лучше бы ему насвистывать другой мотив.

Все юные Кэмпбеллы были уже не в костюмах маори, а в весьма приличной

европейской одежде: девочки в килтах клана Кэмпбеллов Аргильских и в алых

джерси; мальчики в светло-серых шортах, шотландках и зеленых пуловерах. Для

Фионы эти наряды символизировали их двойственную сущность — полумаори, полушотландцы. Виктория отнесла поднос с едой в комнату мисс Трудингтон, потому

что она всегда завтракает в постели.

— Поначалу Труди ни в какую не хотела с этим соглашаться, она спартанка по

натуре, но потом поняла, что остальным придется всегда ее ждать. Она

беспокоится, что задерживает нас из-за того, что долго занимает ванную

комнату.

Фионе было неприятно видеть, что Эдвард заботится о других, что он груб не со

всеми.

На кухне было тепло и уютно. Она, несомненно, была такой, как в дни пионеров: с

двумя очагами, с длинным, тщательно выскобленным столом и буфетом, но с

современной металлической раковиной и мойкой, пластиковыми табуретами, ярко

расписанными шкафами, всеми современными удобствами, которые позволяла мощность

генератора.

— Нам бы нужно завести рефрижератор с глубокой заморозкой, что решило бы

проблему с хлебом, но пока, увы… Надеюсь, как-нибудь это разрешится. А пока, поскольку ни у кого нет времени на выпечку хлеба, мы едим черствый — жарим его

в тостере. Хлеб нам завозят из Ванаки на катере.

Завтрак был внушительный. Овсянка, жареные домашние свиные колбаски, кофе, тосты, мармелад. Фиона решила, что надо воздать дьяволу должное, не говоря уж о

том, что дружеский настрой необходим для детей, и похвалила хозяина: — Вы замечательный повар, мистер Кэмпбелл.

— Куда от этого денешься — на дорогах поневоле приходится учиться готовить.

— На дорогах? — не понимая, переспросила Фиона.

— Ах да, вы ничего не знаете. Ваша легкомысленная подруга ничего вам не

рассказала.

— Не называйте ее легкомысленной, — осадила его Фиона. — Просто она была вне

себя от счастья. И к тому же страшно торопилась.

— Это называется любовь! — со вздохом произнес Эдвард. — С женщинами всегда

так, насколько я знаю. Мужчину это не выбивает из колеи. Для него любовь не

самое главное.

— Мама говорила, что любовь — самое главное, дядя Эдвард, — внезапно вмешалась

Виктория. — Она говорила: “Это первое и главное, а… а…” — ох, я забыла.

Эдвард взглянул на племянницу, и лицо у него смягчилось.

— “А все остальное приложится”. Знаю, Виктория, Ранги нередко это говорила.

Конечно, она права, а не я.

Фиона была ошеломлена. Как? Эдвард Кэмпбелл признает, что он не прав? И о

Рангимарие говорит в настоящем времени. Как будто она все еще с ними.

— Да, так вы спрашивали о дорогах, — вернулся к начатой теме Эдвард. — Я

инженер. Был инженером. Прокладывал дорогу к западному побережью. С другой

стороны озера. Но сейчас вернулся к тому, с чего начал, — к овцеводству.

Его вернула сюда гибель отца ребятишек.

— Да, вспомнил, — сказал Эдвард, вставая и отодвигая стул. — Я должен сказать

вам пару слов до начала занятий. Дети, уберите со стола. Труди сказала, что

будет мыть посуду, пока у нас все не наладится.

Эдвард помедлил у двери и посмотрел на Фиону.

— Комната, что я вам сейчас покажу, имеет общую дверь с вашей спальней. Я

представлял себе будущую гувернантку во всех отношениях идеально подходящей

детям. Она в моем воображении была зрелой и нравственно здоровой и с каким-то

особым шармом, который действительно дается страданием, как вы говорили. И я

решил отдать ей эту комнату — ту, в которой жила Рангимарие, — в качестве

гостиной. При жизни Ранги это было сердце дома. Я сказал о своем решении детям

и не хотел бы, чтоб они подумали, будто вы разочаровали меня.

Фиона чувствовала, с какой неохотой уступает он заветную комнату. Судя по