С неспешностью рецензента я продолжаю писать и откровенно заверяю тебя, Эдит, что, если ты ещё не достигла повсеместной известности, то со временем достигнешь, потому что вокруг тебя циркулируют элегантнейшие истории по всем салонам неместных столиц. Не грусти, пожалуйста, и не делай такое «лицо», как будто дождь не прекращается уже недели, а то и месяцы. Со всей вежливостью я, тем не менее, свожу с тобой некоторые счёты. Где ты сейчас находишься, мне непонятно. Не слишком ли редко ты показываешься в обществе? Последний раз тебя видели в чёрной шляпке с ниспадающими по великолепной спине длинными лентами. Только не пренебрегай собой. То, что мы имеем здесь сообщить, есть наша абсолютная предвзятость по отношению к тебе. С разбойником же, возлюбленной которого ты являешься, дело обстоит иначе. Он находится на нашем попечении и по нашей же просьбе сообщает без утайки всё, что произошло между вами на предмет романтики и проч. Перво-наперво он сообщил, что подарил тебе бриллианты, которые ты приняла, ничуть не переменившись в лице. Потом он, правда, признался, что солгал нам. За это он был нами отруган. Рюген, остров, расположенный в Балтийском море, тебе ведь, кстати, судя по всему, не известен? Его разбойник измерил шагами вдоль и поперёк. Он видел свет побольше твоего, ты-то ведь не добралась и до Парижа. Основным преимуществом, которое ты можешь ему предъявить, остаётся твоё положение несравненной красавицы в ресторанной зале. В каждом заведении имеется своя «несравненная красавица». Однако как у тебя обстоят дела с манерами? С тобой нет нужды говорить околичностями. Нас окружают влиятельные друзья. Ты не в силах тягаться с нашим контролем над ходом событий. Разбойник заверил нас, что оделял тебя всяческими знаками внимания. Мы берём его под защиту ровно настолько, насколько, как нам кажется, он того заслуживает. На самом же деле, тебе не стоит бояться наших слов. Твоим обаянием пропитано полмира, в особенности, окололитературного. Тобой интересуется множество дам. Все они придерживаются мнения, что разбойник обошёлся с тобой дурно. Но я, его радетель, другого мнения. Он любил тебя и любит и по сей день, как никогда не сможет или не смог другой. Через третье лицо он передал тебе букет роз на сумму в двенадцать франков, и ты сочла за благо оставить цветы у себя. Странное поведение, принимать подарки и притом не удостаивать дарящего даже взглядом. Скажи ты нам, золотая наша, кто тебя такому научил? Разбойник, к твоему сведению, неоднократно посещал учительницу, которая всякий раз, когда она с ним или он с ней беседовали, выкладывала на стол револьвер, чтобы ответить применением оружия на любое нарушение этикета. Об этом ты, похоже, и не догадывалась. В то же самое время, когда он добивался твоей благосклонности, он добивался благосклонности и у другой, которая, как и ты, фигурировала в одном заведении в качестве красавицы. Известно тебе об этом? Мы очень тебя просим не пытаться глядеть с укором на автора этих строк, это лишено смысла, ты только бросишь на себя тень провинциальности. Ты же не хочешь показаться провинциалочкой в наших видавших мир глазах.

Мы просим тебя иметь это в виду. Другая, которой добивался разбойник, говорила ему так: «Вы куда как милы». Она была доброжелательная и понятливая. Однажды он съел в другом заведении курицу и запил её бутылкой доль[18]. Мы говорим об этом, потому что в данный момент ничего более важного в голову не приходит. Перу скорее угодно говорить неприемлемые вещи, чем хоть на минуту остановиться. Возможно, в этом секрет лучшего писательства, т. е. в том, что импульс должен быть вхож в писательский процесс. Если ты нас не совсем понимаешь, ничего страшного. Другая в один прекрасный день сбежала, т. е. переселилась в другой город. Что касается верности, неверности и т. п., то это всё понятия, над которыми амур изрядно посмеивается. Надеемся, ты согласишься. У тебя был самый миленький носик во всём городе. Мы уверены, что эта миловидность тебя не покинула. Но вот нахмуриванием ты никогда не отличалась. Разбойник сказал нам, что в этом отношении ты оставляла желать лучшего. Ты, по всей видимости, не прилагала достаточных усилий. А разве ты не знала, что он просто дитя малое, а притом подвергается преследованиям из-за того, что однажды его ущипнул за ногу английский капитан? Это произошло в пять часов вечера в коридоре замка и в декабре, когда рано смеркается. Разбойник занимался зажиганием ламп и стоял для этой цели на стуле, причём во фраке, поскольку был лакеем, хотя и всего лишь вторым по важности. И тут явился этот англичанин и позволил себе упомянутую фамильярность, а в тот же день они сидели в расположенной на уровне мостовой комнате разбойника, перед самым ужином, или точнее, обедом, потому что то, что потреблялось в восемь вечера, называлось обедом. А потом англичанин задал разбойнику нежный вопрос, а теперь мы нежно спрашиваем тебя, Эдит, не находишь ли ты, что немного трусила перед разбойником? Он, правда, и сам перед тобой наверняка трусил. Кстати сказать, с какой особенной целью ты в тот раз протирала себе салфеткой полотняные туфельки? Что это было призвано означать? Расскажи нам при случае. Разбойник размышлял на эту тему днями, неделями, не в состоянии найти ответ. Однажды он поднял для тебя блюдца или тарелочки с пола, а ты сказала усталым голосом: «Мерси». Тебе и вообще нравилась роль утомлённости, ты выгибалась как лилия, прислоняясь к колонне, которая помогала нести своды зала, но однако же ста франков ты так никогда и не получила. Если бы разбойник тебе их передал, ты бы только разочаровалась в нём, потому что эти сто франков оказались бы литературного, писателе-объединенского свойства. Он как-то раз упомянул в одной рукописи, что вложил в ручку подавальщицы сто франков, и теперь все подавальщицы города ждали вручения сей поэтической суммы.

Только разбойник далеко не такой уж покладистый телок. Но почему ты не проронила ни звука в ответ на букет роз? Его это колоссально задело. Он долго маялся без сна, а ведь детям необходимо вкушать здоровый сон. Неужто ты не замечала, как в твоём присутствии, от твоего взгляда, который его околдовывал, всё, что ни было в нём ребяческого, начинало тянуться в жизнь? Почему ты не подавала ему, по крайней мере, время от времени руки или не брала его за руку и не говорила: «Ну тише, успокойся»? Чего тебе стоила такая простая мера, которой было бы достаточно для его полной удовлетворённости тобой и собой? Но тобой он и так был доволен, собой же — нет. Так что придётся тебе взять на себя, что ты его никогда не понимала, ни в малейшей степени. Однажды ты появилась перед ним в зелёной шляпке, но это и всё, что ты предприняла для того, чтобы что-нибудь для него значить, а ведь душевное услаждение несут не одни только зелёные шляпки. В общем и целом, ты удобно устроилась. Разбойник взял с тебя пример и устроился так же. Он сказал нам, что ценил тебя в миллион раз больше, чем свои былые воспламенённости. Может быть, ему следовало рассказать тебе об этом, но у тебя-то в голове крутилась исключительно эта дурацкая сотня ничтожных литературных франков, и потому ты видела в разбойнике не человека, а должника и досужника. Ты же не станешь отрицать, что однажды поведала нескольким господам из своего окружения: «Просто он немного тяжёл на подъём». В прочем же он хороший, так ты считала. Тебе должно быть стыдно, что не разглядела в нём большего, чем некоторого количества добропорядочности. Он нечто гораздо более драгоценное, особенное, богатое, нежели то, что обычно понимают под порядочным или хорошим человеком. Однажды вечером он сидел в гостях у особы с немалым весом, и эта особа, среди прочего, высказала такое мнение в рамках беседы: «Кто не выкладывается как следует в сексуальном, хиреет в духовном отношении». Наступает что-то вроде отупения, как он выразился. Может быть, он сказал это несколько иначе, но в том же смысле. Что касается англичанина, заговорившего с разбойником перед началом вечернего приёма пищи, он задал такой вопрос: «Вы ходите к девочкам?», на что его собеседник ответил: «Нет». «Как же вы находите удовольствие в существовании?» Вместо того, чтобы ответить, как он развлекается или умудряется обходиться без развлечений, разбойник нагнулся к руке англичанина и поцеловал её. И вот такому человеку присвоить из соображений удобства всего лишь ключевое слово «хороший»! Это свидетельствует о недооценке, в которой человек не отдаёт себе отчёта, либо о некоторой благожелательности, но никак не о глубоком интересе. Такое определение разбойник, обладая умом утончённее заурядного, воспринял как почти оскорбительное, и мы вполне признаём его правоту. Зачем бы его преследовали, кабы он был такой хороший, и больше ничего? Можешь ты найти какое-нибудь объяснение? Нет, слава богу, он не всегда вёл себя хорошо. Он бы сгорел от стыда, не представляй он собой чего-то большего. Ты дала такое определение, как если бы хотела наклеить ему ярлык лоточника или, скажем, бочкаря. Мы призываем тебя к подобающему ответу за это оглашение мелкобуржуазности. Он вёл себя с тобой очень застенчиво, и, видимо, потому ты судила о нём ужасно поверхностно. Кстати, возможно, что ты вела себя совершенно правильно. Он весьма выразительно признался нам, что многим тебе обязан. Он не знал, что такое слёзы, пока не познакомился с тобой, а теперь он знает, как чувствует себя плачущий, и душевная мука кажется ему сущим раем. Мы долгое время не верили ему в этом пункте, но он готов отвечать за свои слова, и его лицо однозначно выражает прямоту. Так что ты всё равно была его ангелом, хоть и не ведала о том, точнее, как раз поэтому. Однажды ты ему в чём-то отказала, т. е. ты по случаю отклонила его просьбу, и он бежал прочь, но ведь вернулся же. Ничего важного. Значит, ты всё равно несказанно милая, только сама этого не понимаешь, потому что значение, которое нам придают, нам только мешает. Все мы предпочитаем быть любимы посредственно. Удобно устроиться хочется каждому. Никто не стремится быть другому святыней, потому что тогда надо превратиться в образ. А служить образчиком заведомо скучно. По этой причине, дорогая Эдит, трудно представить себе большую грешницу, чем ты. Я думаю, что с твоей стороны было бы мило признать свой грех, но ты никогда его не признаешь, хотя бы потому, что у тебя нет времени. К тому же разбойник получил, что хотел. Он сказал мне, что всем сердцем ощущает новое биение, которому его научила ты и которого он раньше толком не знал. Здесь нам снова видится кивок в сторону ребячества. Когда ты отклонила его искание, он пошёл к писателю, у которого очень умная жена-пианистка. Когда они сидели втроём, т. е. разбойник, писатель и его жена, и развлекались беседой о том о сём, жена вдруг встала с места, вышла в соседнюю комнату, вернулась к собеседникам со стопкой книг в руках и радостно воскликнула: «Вот полный на сегодняшний день набор сочинений моего прилежного супруга». Писатель задумчиво уставился в пол, как если бы перед его глазами восстало целое строение воспоминаний. Разбойник принял писателево полное собрание на колени, полистал и сказал: «Как я рад». Я тоже рад, а именно, что могу приступить к следующей главе.