Дорогая мама! Ты спрашиваешь, как мне нравится мое место? О, пока что очень хорошо. Работа легкая, люди вежливые, шеф строгий, но справедливый, чего еще можно желать! Я очень быстро вошел в курс дела, это бухгалтер мне недавно сказал, а я рассмеялся. Грустные и скверные часы тоже случаются, но не стоит принимать их слишком близко к сердцу. Для чего же, как не для этого, нам дана забывчивость! Я предпочитаю вспоминать счастливые часы, милые и благожелательные лица и радуюсь вдвойне, и даже в десять раз сильнее. Радость, мне кажется, это самое важное, самое драгоценное, что должно храниться в памяти. Но тогда что мешает мне как можно скорее забыть все печальное? Хорошо, когда у меня по-настоящему много работы. От безделья я хандрю и тоскую. И начинаю задумываться, а думать без цели и смысла тоже грустно. Жаль, что мне больше нечего делать, я бы по уши погрузился в работу. Вообще, мне нужно постоянно погружаться в работу, иначе у меня внутри все начинает бунтовать. Ты же понимаешь меня, мама? Вчера я в первый раз надел свой новый черный костюм. Все говорят, он мне очень идет. Я был очень горд собой и почти уже не вел себя как конторщик. Но все сводится к одному и тому же. Я пока что конторщик и, кажется, еще долго им буду. Что я болтаю! Разве я хочу стать кем-то другим? Я не стремлюсь занять высокое положение в свете, фигура у меня неподходящая. Милая мама, я такой робкий, так быстро падаю духом, только работа и позволяет мне забыться. Иногда на меня нападает такая тоска… Не знаю, как это назвать. И тогда все не по мне, все валится из рук. Но, дорогая моя мама, это случается, только когда я бездельничаю. Меня слишком мало загружают работой. О, грехи таятся в праздности, я это чувствую. Здорова ли ты, матушка? Пожалуйста, не болей. Береги свое здоровье. Ты еще увидишь, как много радости я тебе доставлю. Я бы радовал тебя тысячи раз! Каким прекрасным Бог сотворил мир. Понимаешь, когда я доставляю себе радость, я и тебя радую, работа — вот моя единственная настоящая радость, когда я тружусь, я продвигаюсь вперед, и мое продвижение, в свою очередь, радует тебя. Прощай. Если бы я нашел другие слова, чтобы убедить тебя в честности моих устремлений, я бы не преминул их употребить. Но я знаю, ты обо мне самого лучшего мнения. Ты такая хорошая, мама. Прощай, прощай!

Твой послушный сын.

Сцена! Неуютное, отталкивающе чистое помещение. Конторки, столы, стулья, кресла. На заднем плане большое окно, через которое в комнату скорее проникает, чем заглядывает фрагмент пейзажа. Справа, на заднем плане, дверь. Слева и справа просто стены, у которых стоят конторки. Множество конторщиков занимаются теми же делами, что и в реальной жизни: открывают и захлопывают книги, пробуют перья, кашляют, шушукаются, тихо чертыхаются, подавляя злость. На переднем плане мы видим бледного юношу, чья красота и мягкое обаяние бросаются в глаза. Он строен, у него темные локоны, игриво вьющиеся вокруг лба, нежные узкие руки: вылитый герой романа. Но он, кажется, не имеет ни малейшего представления о собственной красоте. Его движения скромны и робки; взгляд глубоких черных глаз тих и пуглив. Иногда на его губах играет обаятельная, болезненная улыбка. В такие моменты он неотразимо прекрасен, и зритель это чувствует. И спрашивает себя: что делает в конторе такой красивый юный художник? Странно, его непременно принимаешь за художника. Или за потомка обедневшего аристократического рода. Что почти одно и то же. Внезапно в комнату вваливается широкоплечий, откормленный шеф, и служащие замирают в странных, отчасти их компрометирующих позах, настолько властно действует на этих людей появление начальника. Только прекрасный юноша ведет себя как обычно: беззаботно, простодушно, наивно! Но шеф обращается именно к нему, и, судя по всему, отнюдь не дружелюбно. Юноша краснеет, не в силах ничего возразить наглому грубияну. Шеф удаляется, конторщики облегченно вздыхают, но наш герой чуть не плачет. Он не может выносить ругань начальства, так нежна его душа. А в сердцах зрителей, особенно женщин, рождается странное желание крикнуть: Не надо, не плачь, дорогой, не плачь. Но из его прекрасных глаз по нежным щекам скатываются крупные слезы. Он роняет голову на руки и погружается в размышления. Между тем пейзаж в раме окна постепенно темнеет, что указывает на наступление вечера. Конторщики с радостным шумом покидают свои места, собирают канцелярские принадлежности и убегают. Это происходит очень быстро, так же быстро, как в жизни. Остается только красивый молодой человек, погруженный в свои раздумья. Бедный, одинокий красавец! Почему ты служишь конторщиком? Неужели во всем мире для тебя не нашлось более подходящего места, чем это тесное, душное бюро? Думай же, думай, а пока ты думаешь, ах, падает мертвый, жестокий, убивающий все занавес.

Один конторщик рассказал мне однажды свой сон. «Я находился в комнате. Вдруг стены комнаты раздвинулись. Я оторопел. В комнату вплыл дубовый лес, и в этом лесу было так мрачно, так черно. Потом лес свернулся, подобно тому, как сворачивается страница какого-нибудь фолианта, и я оказался на горе. Мы с приятелем, тоже конторщиком, сорвались с горы вниз, приземлились у черного, окутанного туманом, озера и бросились в воду между камышами. Сверху раздался высокий женский голос, он звал нас, просил подняться. Он заворожил мой слух! Я выскочил из воды и, цепляясь за тонкие корни деревьев, вскарабкался вверх по крутому склону. Под собой я ощущал бездонную, жуткую глубину. Я попытался перемахнуть через последний отвесный выступ, но не удержался. Скала была мягкой, как кусок сукна, она подалась, обрушилась и вместе со мной рухнула в бездну. Меня пронзила невыносимая, неизбывная боль. Я падал и падал и, в конце концов, снова очутился в комнате из начала моего сна. Снаружи идет дождь. Распахивается дверь, входит женщина, давным-давно мне знакомая. Та, с кем мы расстались в далеком прошлом. Я ли оскорбил ее, она ли меня, какое это имеет значение? Но теперь она так мила, так дружелюбна; улыбаясь, она идет прямо ко мне, садится рядом, обнимает и говорит, что из всех людей на свете любит только меня. Я вдруг вспоминаю о своем приятеле. Но я так счастлив, что не могу удержать его в памяти. Я обнимаю прекрасную тонкую талию женщины, осязаю материю, ткань ее платья и смотрю ей в глаза. Они такие большие и прекрасные. Был ли я когда-нибудь столь же счастлив? Мы с ней гуляем под дождем. Я прижимаюсь к ней, и мне кажется, что она хочет притянуть меня к себе еще ближе. Что за мягкое, отзывчивое тело! Какая улыбка на губах! Какая гармония плоти, движения, речи и улыбки! Слова нам не нужны. Мне кажется, что со мной говорит ее необычное платье. Странно: нам и в голову не приходит целоваться. Наверное, внезапность нашей любви слишком велика. Откуда мне знать! Держать в объятиях ту, кого я считал врагом навеки, знать, что аромат любимых рук теперь мой, это выше моего понимания, чуть ли не выше моих сил. Мы снова входим в комнату. Там сидит мой приятель; он потрясенно смотрит на нас и уходит. Мы причинили ему боль? Я задаю себе этот вопрос. Но она вдруг падает к моим ногам, как надломленный цветок, целует мне руки, хочет любить только меня, меня одного на свете». — Вот что рассказал мне один конторщик.

Эти листки — скорее каприз, полет фантазии, мимолетное ощущение, чем добросовестное описание. Но даже самый серьезный читатель найдет в них известную серьезность. Я лишь попытаюсь в завершение очерка о конторщике сухо изложить, каким мне представляется мир, куда я так безрассудно угодил. В общем и целом служащие контор в равной степени наивные и дельные люди. В их мире пороки — редкость. В них, должно быть, есть что-то забавное. Надеюсь, я изучил их достаточно, иначе не стал бы подтрунивать над ними в начале данного очерка. Но я удивлюсь, если кто-то заметит в моих насмешках злобу. Конторщики достойны самого пристального внимания. И если в делах общественных им приписывают меньше значения, чем студентам или художникам, то вовсе не потому, что они пользуются исключительным уважением. Они трудятся спокойно, скрытно и скромно, и это преимущество благотворно влияет не только на них, но и на окружающих. Они дорожат дружбой, семьей и отечеством. Любят природу. Для них она — в высшей степени благоприятная противоположность тесноте и замкнутости рабочего места. В вопросах изящных искусств они всегда стараются составить непритязательное, простое суждение. Им не безразличны поэты и художники родной страны. Есть сословия, имеющие куда больше преимуществ, чем конторщики. Но что касается врожденного вкуса, то этим баловням судьбы до них далеко. Обычно конторщики происходят из лучших семейств. У них есть свое мнение в политических делах. И они его высказывают искренне, но разумно. Изучение законов представляется им непременной обязанностью. Чтобы запечатлеть в памяти законы, они напрягают свой ум куда усерднее, чем отпрыски привилегированного класса. Они благодушны и вежливы, и в то же время легкомысленны. Они любезны в обращении с низшими сословиями, а в отношении особ высокопоставленных умеют защитить свое достоинство и свою точку зрения. Легко заметить, что им свойственно некоторое тщеславие, но его-то я в них и ценю. Каждый человек, у кого есть хоть капля ума, тщеславен. И тщеславнее всех те, кто дает понять, что тщеславие им несвойственно. К порокам они относятся как люди придирчивые, чистоплотные и добросовестные. Как правило, они холодно отвергают пороки. То, что и у них есть изъяны, они и сами не станут отрицать. А кто не без изъяна?! Для меня важно, что в большинстве своем они придерживаются рекомендованного мнения. Ведь о людях чаще злословят, чем отзываются благожелательно. Ну, я этого не понимаю. Мне, по крайней мере, куда больше нравится ценить и почитать свет и людей, чем высмеивать и презирать их. Сказав это, я надеюсь исправить свою прежнюю, несколько высокомерную, манеру судить о конторщике. Желаю этого всем сердцем.