Почти немыслимо было не только завести знакомство с надзирателями или уборщиками, но и просто перемолвиться словом с кем-нибудь: всех всегда и отовсюду было видно. Каждое мгновение надзиратель чувствовал — за ним следит либо старшой с центрального поста, либо другие надзиратели, либо случайно проходящее начальство, а потому ни в какие разговоры не вступал.
Поскольку «Кресты» считались образцовой, так сказать, показательной тюрьмой и именно сюда жаловали иностранные гости для знакомства с местами заключения в России, тюремное начальство считало необходимым, кроме чистоты и порядка, следить и за питанием арестантов. Революционер, попавший в «Кресты» чуть раньше Ворошилова, в мае 1908 года писал: «Предметом удивления явилась Крестовская пища, не идущая ни в какое сравнение с обычной тюремной. Ее можно было есть без всякого отвращения…» Был при тюрьме и кооператив служащих, продававший заключенным товары. Но для этого требовались деньги, а их у Ворошилова не было. Да и наслаждаться тюремной пищей в «Крестах» ему, к счастью, долго не привелось.
В начале октября 1908 года начальство уже решило: возвратить ссыльного Ворошилова «по принадлежности» — в Архангельскую губернию. 6 октября в Петербургском губернском жандармском правлении на Ворошилова был составлен «открытый лист», в котором наряду с уже упомянутыми приметами указывалась и особая — «на лбу шрам». А после этого его этапным порядком отправляют в Архангельск. 15 октября он уже в тамошнем тюремном замке — теперь его стерегут: вдруг убежит опять?
20 октября архангельский губернатор уведомлял пинежского исправника: «…скрывшийся из Пинежского уезда поднадзорный Климентий Ефремов Ворошилов задержан и ныне вновь доставлен в Архангельскую губернию, причем местом водворения ему мною назначен Мезенский уезд. Переписку о Ворошилове предлагаю Вам отправить Мезенскому исправнику».
Далеко на севере Архангельск, не близко и Пинега, но Мезень — несравненно дальше. В летнюю пору дороги по суше туда не было, добраться можно только морем. Начальство выдержало Ворошилова около месяца в тюремном замке, и лишь в ноябре, когда установился санный путь, отправился он в сопровождении жандарма мимо Холмогор и Пинеги в дальнее, 600-верстное путешествие.
Вновь уже знакомая дорога от Архангельска по правому берегу Двины, вновь покрытый снегом лес. Смеркается. Тяжело на душе, кто знает, что ждет его?
Город Мезень поблизости от Полярного круга — на 66-м градусе северной широты — и так невелик, что не требовалось и двадцати минут, чтобы пройти по единственной его немощеной улице. В конце ее стояла городская тюрьма, обыкновенный деревянный дом, отличавшийся от других оградой — тыном из вековых бревен. Концы их, словно заточенные карандаши, торчали чуть ли не выше самого дома. Ни единого каменного строения, кроме маленького зданьица уездного казначейства, две деревянные церкви — вот и все достопримечательности Мезени. Задворки городка уже стояли на краю бесконечной тундры.
В этом городке Ворошилову пришлось пробыть около года. Жизнь политических ссыльных была очень нелегка, и первая забота, одолевавшая их, — как добыть средства для существования. Правительство, посылая революционеров в ссылку, выдавало им пособие на прожитие, но оно было совершенно недостаточным: 6–8 рублей в месяц рабочим-революционерам, 12–13 рублей тем из ссыльных, кто имел образование не ниже среднего. Большая часть этих денег уходила на плату за квартиру. Получить же квартиру было непросто — местные жители относились к врагам «веры, царя и отечества» настороженно, нередко неприязненно. Поскольку и питание в северных областях было недешевым, становится понятным, что большинство ссыльных, не имевших собственных денег, обрекалось в буквальном смысле на голодное прозябание. Приходилось всеми способами искать заработков, но уже упомянутое «Положение о надзоре» запрещало ссыльным заниматься всякой педагогической, врачебной, торговой и многими другими видами деятельности, к физической же работе были привычны далеко не все. В то же время параграф 37 положения гласил: «Поднадзорные, уклоняющиеся от занятий по лености, дурному поведению или привычке к праздности, лишаются права на получение пособия от казны».
К счастью для него, Ворошилов с детских лет был знаком как со многими рабочими профессиями, так и с крестьянским трудом, в котором больше всего и наблюдался спрос в Мезени, да и в других местах его ссылки. Но средства к пропитанию давались нелегко, и пришлось бы, наверное, нередко голодать, если бы не охота и рыболовство — страсть к ним он приобрел в ссылке. На родине Ворошилову не слишком-то часто приходилось заниматься этим, а здесь к тому представлялись особые и очень благоприятные возможности. С этих лет и полюбил он бродить с ружьем по болотам или сидеть с удочкой над тихими протоками.
Особенно хорошо было весной — эта пора прекрасна и здесь. В разгаре весны, в начале лета в окрестностях Мезени мягко и ласково греет почти не заходящее солнце, кажется, что видно и слышно, как растет трава, пробуждается жизнь. Погружена в тишину уходящая вдаль равнина тундры. Нарушают это спокойное величие лишь звуки свободной, первобытной, едва тронутой человеком жизни. Иногда чуть не прямо из-под ног сорвется с криком петушок куропатки — тогда не зевай, стреляй… И вновь на время все стихнет, лишь неподалеку переливается, падает с небольшого откоса весенний, радостный ручей… Эти часы благотворны для души человека, умиротворяют ее.
Такое успокоение очень и очень часто было нужно Ворошилову. Кроме постоянных и нелегких забот о пропитании, жизнь ссыльного давала немало и других хлопот и огорчений. Ворошилов усердно занимается делами колонии ссыльных.
В тот год в Мезенском уезде было свыше четырехсот «поднадзорных». Исключительное положение, в котором они пребывали, побуждало ссыльных к сплочению, объединению. Они создавали мастерские, кооперативы, коммуны, в которых было все же легче прокормиться. Тайком от властей организовывались дискуссии. Конечно, и здесь точки зрения распределились на строго партийных принципах, и споры во время этих дискуссий были столь же ожесточенными, как и на воле.
Известия, приходившие в Мезень, не были утешающими: вследствие поражения первой революции начался распад революционных партий России, развал их. Единственной политической группировкой, твердо и целеустремленно преследовавшей революционные цели, оставались большевики. Но и среди них были отщепенцы, попутчики, покидавшие ряды партии. Имелись такие и в Мезенской ссылке. С ними в первую очередь, как и прежде, непримиримо и страстно боролся Ворошилов.
Он много и систематически читал, восполняя здесь, в ссылке, пробелы в знаниях. По-прежнему он все время не в ладах с полицейскими. Тем, конечно, не нравится, что Ворошилов пытается сплотить ссыльных в Мезени. 24 ноября 1909 года его переводят в другой город — Холмогоры.
Холмогоры, родина Михаила Ломоносова, тоже уездный город и тоже очень маленький. Несколько улочек, обстроенных деревянными домишками, в которых ютились едва полторы тысячи жителей, несколько старинных церквей, несколько лавок… На улицах — никакого движения, тишина, лишь изредка пройдет, спотыкаясь в сугробах, обыватель да пробежит собака.
Жить по-прежнему тяжело, но постоянное общение с природой севера России, с его людьми вскоре привело к тому, что Ворошилов полюбил и этот суровый и прекрасный край, поневоле ставший ему тюрьмой. Он полюбил Двину. Обычно нахмуренная и недоброжелательная, весной, когда солнце заливает зелень лугов, река, отражающая лазоревый свод неба, преображается, становится неузнаваемой. Особенно хороша она летней ночью, когда и в час, и в два пополуночи — ни сумерек, ни густых теней. Воздух, молочно-белый, затапливает далекие горизонты. И Двина кажется безмятежно кроткой…
Надежды полиции на то, что перемена места ссылки скажется на поведении Ворошилова, не оправдались. По-прежнему он заводила во всех предприятиях колонии ссыльных, он весел и общителен, знаком чуть ли не со всеми обитателями Холмогор и, уж конечно, со всеми своими товарищами-ссыльными. В Холмогорах же он познакомился с Екатериной Давыдовной Горбман. Еще в 1907 году двадцатилетняя одесситка была сослана на север за революционную деятельность. Молодые люди полюбили друг друга и вскоре поженились.