13 декабря 1901 г. Ялта.
13 дек.
Актрисуля, здравствуй! Я уже выздоровел, крови не видать, только слабость осталась — давно не ел как следует. Думаю, что дня через 2–3 буду здоров совершенно. Принимаю пилюли, капли, порошки…
Ты пишешь, что 8-го дек<абря> вечером была в подпитии*. Ах, дуся, как я тебе завидую, если б ты знала! Завидую твоей бодрости, свежести, твоему здоровью, настроению, завидую, что тебе не мешают пить никакие соображения насчет кровохаркания и т. п. Я прежде мог выпить, как говорится, здо́рово.
Читал последний акт «Мещан». Читал и не понял. Два раза засмеялся, ибо было смешно. Конец мне понравился, только это конец не последнего, а первого или второго акта. Для последнего же нужно бы придумать что-нибудь другое.
Твоя роль в последнем акте ничтожна*.
Я часто о тебе думаю, очень часто, как и подобает мужу. Ты, пока я был с тобой, избаловала меня, и теперь без тебя я чувствую себя, как лишенный прав. Около меня пусто, обеды жалкие, даже в телефон никто не звонит, а уж про спанье и не говорю.
Крепко обнимаю мою актрисулю, мою пылкую собаку. Да хранит тебя бог. Не забывай и не покидай меня. Целую сто тысяч раз.
Твой Антон.
Васильевой О. Р., 15 декабря 1901*
3576. О. Р. ВАСИЛЬЕВОЙ
15 декабря 1901 г. Ялта.
15 дек. 1901.
Многоуважаемая Ольга Родионовна!
Марки я получил*, приношу Вам сердечную благодарность. Собирайте, а когда весной или летом приедете в Ялту, то я еще раз поблагодарю Вас за марки, так как, по всей вероятности, Вы отдадите их мне.
Мне эти дни нездоровилось, было кровохарканье, был кашель, теперь, по-видимому, дело пошло на поправку.
Матери я еще не передавал Вашего поклона, но скоро передам и обрадую ее очень; она Вас любит и ценит.
Поклонитесь Вашим девочкам* и скажите им, чтобы они вели себя хорошо, иначе я их высеку.
Крепко жму Вам руку и низко кланяюсь.
Искренно преданный
А. Чехов.
Книппер-Чеховой О. Л., 15 декабря 1901*
3577. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
15 декабря 1901 г. Ялта.
15 дек. 1901.
Милая собака, я жив и, насколько сие возможно в положении человека выздоравливающего, здравствую. Слаб и злюсь, ничего не делаю. Геморрой. Одним словом, такого ты супруга заполучила, что я могу тебя только поздравить. Как бы ни было, дела пошли на поправку.
Толстой был болен, жил в Ялте у дочери*, Горький вчера был у меня. Теперь оба они у себя.
Если после представления «В мечтах» получу телеграмму*, то скажу спасибо, моя деточка. В случае успеха (в который я верю очень) телеграмма должна быть на казенный счет, т. е. длинная.
Отчего «Штокман» идет так редко?
Туман, каждый вечер ревет сирена, гудят заблудившиеся пароходы.
Бог с тобой, оставайся здорова и весела, деточка, не хандри, пиши побольше своему сердитому мужу. Когда ты хандришь, то становишься старой, тусклой, а когда весела или обыкновенна, то ты ангел. Поэтому будь всегда весела.
Крепко тебя целую, крепко обнимаю. До свиданья, собака!
Твой Antonio.
Кондакову Н. П., 15 декабря 1901*
3578. Н. П. КОНДАКОВУ
15 декабря 1901 г. Ялта.
15 дек. 1901.
Многоуважаемый и дорогой Никодим Павлович!
Большое Вам спасибо за письмо; оно пришло, кстати сказать, как раз в то время, когда я лежал на спине по случаю кровохаркания и скучал адски. Но буду отвечать по пунктам.
В Москве я прожил очень хорошо*, очень здорово, а как приехал в Ялту, то и пошла писать: то кашель, то кишечное расстройство — и это почти каждый день. Сначала работал, а потом пришлось бросить, и теперь я занимаюсь только тем, что читаю и уповаю на будущее.
«Три года» были напечатаны в «Русской мысли»* уже давно, лет 8-10 назад. Карточку фотографическую я вышлю Вам весною, когда буду в Москве (я там снимался у Опитца). Весною я, если буду здоров, постараюсь приехать в Петербург* вместе с Художественным театром.
Здесь Л. Н. Толстой. Он почти здоров и работает каждый день. Как-то на днях он приехал в Ялту, заболел здесь* и должен был прожить в доме Иловайской у дочери дня два-три. Г<оспо>жа Иловайская поторопилась прописать его в полиции. В Ялте преследуют штундистов. В Олеизе проживает Горький.
Л. Н. Толстой впрыскивает под кожу мышьяк, теперь температура у него нормальная. Он весел, Крым продолжает ему нравиться.
В Ялте тихо, погода хорошая, публика прошлогодняя или кажущаяся таковою. В клубе по средам, говорят, бывают семейные вечера, очень интересные, на которых читает мои рассказы д-р Балабан, командированный в Ялту чумы ради. Читает он, как уверяют, необыкновенно.
Передайте мой поклон и привет Вере Александровне и молодежи. Будьте здоровы, не забывайте меня.
Искренно преданный А. Чехов.
Книппер-Чеховой О. Л., 16 декабря 1901*
3579. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
16 декабря 1901 г. Ялта.
16 дек. 1901.
Дуся, я здоров. Гости одолели, всё время сидят, некогда написать тебе, злюсь, как собака. Будь здорова, голубка моя, радость, храни тебя бог.
Здоровье мое в самом деле лучше, не беспокойся.
Целую тебя крепко. Это письмо опустит Саша Средин, который сидел у меня и теперь уходит.
Твой Antonio.
Книппер-Чеховой О. Л., 17 декабря 1901*
3580. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
17 декабря 1901 г. Ялта.
17 дек.
Пупсик милый мой, от тебя сегодня нет письма, но да простит тебе небо, как я прощаю. Здоровье мое становится лучше и лучше; ношу компресс на правом боку, принимаю креозот, но температура нормальная, и всё обстоит благополучно. Скоро буду уже настоящим человеком.
Вчера были гости, сидели долго, я злился. Сейчас по телефону получил известие, что ко мне едет на извозчике турист-венгерец, посещающий всех писателей. Того не знает, что я уже не писатель, а садовник*. Женатый садовник, пока еще детей не имеющий, но надеющийся.
Мать здорова, но, видно, моя болезнь утомила ее. Завтра приедет Маша, и всё устроится.
Получил письмо из Петербурга от Куприна*. Хвалит очень тебя, но не в восторге от Худож<ественного> театра. Едет венгерец! Едет! Нет, ошибся. Куприн пишет, что в игре Станиславского чувствуется хозяин, как у Соловцова, который тоже хозяин.