Как поживаешь? В самом деле, не написать ли еще пьесу к будущему сезону? У меня всё лето будет свободное.
Письмо Прусика возврати. Ну, будь здоров. Поклонись Екатерине Николаевне* и Сумбатову. Сестра в восторге от Художест<венного> театра. Кстати: Художественный театр — это хорошее название, так бы и оставить следовало. А Художественно-общедоступный — это нехорошо звучит, как-то трехполенно.
Твой А. Чехов.
6 янв.
Соболевскому В. М., 6 января 1899*
2566. В. М. СОБОЛЕВСКОМУ
6 января 1899 г. Ялта.
Дорогой Василий Михайлович, большое Вам спасибо за письмо*. Что о Париже и о французах вообще нельзя судить по газетам* — в этом я убедился прошлой весной, когда был в Париже. Это лучший курорт в свете, и нигде русские не чувствуют себя так здорово, как в Париже.
Я купил себе участок в Верхней Аутке по пути в Исар и Учансу, на южном склоне. Не знаю, хорошо ли я сделал; эта покупка произвела в моих финансах невообразимую путаницу. Как бы ни было, дело уже сделано, дом строится, и мне остается только просить Вас пожаловать в гости. О своем водворении в Крыму буду еще подробно писать Вам, теперь же писать об этом не особенно весело, потому что я скучаю по Москве. Скучно и без москвичей, и без московских газет, и без московского звона, который я так люблю.
Пожалуйста, высылайте мне «Русские ведомости».
Когда пойдете на Воздвиженку*, передайте мой поклон и привет. Скажите, что очень скучаю.
Крепко жму руку.
Ваш А. Чехов.
6 янв.
На обороте:
Москва. Его высокоблагородию Василию Михайловичу Соболевскому.
Поварская, д. Гирш.
Чеховой М. П., 9 января 1899*
2567. М. П. ЧЕХОВОЙ
9 января 1899 г. Ялта.
9 янв.
Милая Маша, в своем письме от 5 января ты говоришь, что Ваня еще не вернулся, между тем из Ялты он выехал 2 января утром. Вероятно, поехал к Иваненке в Глыбное.
Я не писал так долго*, потому что мне решительно не о чем писать. Тебе весело, ты, как пишешь, ведешь светскую жизнь*, а я как в изгнании. В Ялте теперь людей нет — одни уехали, другие надоели, кругом пустыня, и я с удовольствием уехал бы в Москву, но говорят, что это рискованное дело, так как за два года я отвык от зимы. Развлечение у меня только одно — постройка, да и на той я бываю очень редко, так как на участке грязно, вязнут калоши. В снег и в дождь строиться нельзя, и потому постройка подвигается еле-еле, чуть-чуть. Архитектор* рисует внутренность кабинета, камин, окна. Выходит ничего себе.
Хлопотать о Гиляровском и Легчищеве, конечно, можно*, но достаточно с нас и наших школ. Талежской учительнице выдается на сторожа, и поэтому у нее есть кого посылать в Мелихово за деньгами. Ведь присылал же Алексей Антонович. Ремонтировать погреб зимой — нельзя.
Насчет Вареникова писал мне суд<ебный> следователь*. Дело потушено.
Очень рад, что Роман исправен. Если Мелихово продадим, то я возьму его в Крым. Ваня говорил, что вы, т. е. ты и мамаша, не прочь продать Мелихово. Как хотите. Продавай за какую хочешь цену, не дешевле 15 тысяч. Мои условия: 15 тысяч мне, а остальные бери себе; так как Мелихово своим ростом обязано главным образом тебе, то на сие вознаграждение ты имеешь полное право. Продавать нужно со всем инвентарем; взять только содержимое флигеля, картины, белье, ковры, постели, седло, ружье и все вещи, принадлежащие тебе и мамаше, исключая такие громады, как мамашин гардероб. Пишу об этом на случай, если бы вы в самом деле захотели продавать и нашелся бы покупатель. Если же я хорошо продам Марксу свои сочинения*, то Мелихово продавать не стану, а поверну дело иначе.
Сегодня чудесный весенний день. Жарко, море тихое. Получил телеграмму от Шаляпина, бывшего на «Чайке»*.
Разве нельзя перебраться в Крым так, чтобы потом можно было уезжать месяца на два в Москву? Без Москвы тебе будет скучно, да и нет надобности стеснять себя. Гимназию можно будет совсем оставить, а заняться только живописью. Если ты возьмешься вести мои книжные дела*, то я буду платить тебе 40 р. в месяц — и мне будет выгодно, а то теперь мы терпим громадные убытки. Это между прочим, à propos. Живи, как хочешь, и это будет лучшее, что ты можешь придумать.
Кстати о книгах. Суворин печатает уже полное собрание сочинений*; читаю первую корректуру и ругаюсь, предчувствуя, что это полное собрание выйдет не раньше 1948 года. С Марксом переговоры, кажется, уже начались.
Если в другой раз будете шить мне сорочки или рубахи, то шейте подлиннее, чтобы была ниже колен. В короткой рубахе похож на журавля.
Журналы иностранной литературы (два) я велел высылать в Ялту. Сюда же высылаются «Неделя» и «Историч<еский> вестник».
Поклонись всем, а главное мамаше и Ване с семейством. Будь здорова. Если будешь в Мелихове, то из аптеки, что в сенях во флигеле, достань все лекарства, которые замерзли, и перенеси их в тепло. С эфиром осторожнее, а то взорвет. Эфир оставь в сенях; если склянку расперло, то совсем выбрось в снег.
Будь здорова. Крепко жму руки.
Антоний, епископ Мелиховский,
Аутский и Кучукойский.
Шавровой-Юст Е. М., 9 января 1899*
2568. Е. М. ШАВРОВОЙ-ЮСТ
9 января 1899 г. Ялта.
9 янв.
Вы были у сестры, уважаемая collega?* Вы очень, очень, очень добры и очень милы, и я кланяюсь Вам до самой земли.
Вашего «Аспида» я послал в Москву с братом*. Получили?
Критиковать в письме трудно, даже невозможно. Рассказ хорош, но в компоновке капитальнейшие ошибки, такие ошибки, как если бы Вы поперек портрета, который пишете, протянули бы палку. Но тут писать нельзя, ибо вышло бы длинно, очень длинно, как критическая статья Протопопова. Надо поговорить.
Как здравствуете? Что новенького? Нет ли чего-нибудь необыкновенного? Не поленитесь, напишите подробнее, что нового в Москве.
Вашей сестре (или сестрам*, если они обе в Москве) привет и пожелания счастья. Вам желаю всего, всего хорошего!
Ваш А. Чехов.
На конверте:
Москва. Ее высокоблагородию Елене Михайловне Юст.
Пречистенка, д. Борщова, кв. Шавровых, № 3.