Екатерина Великая* неистово кашляет и лечится гомеопатией. Она генеральша, но у нее бывает много гостей* разного звания и попадаются интересные субъекты. Кстати сказать, в Ялте нет ни дворян, ни мещан, перед бациллой все равны, и эта бессословность Ялты составляет некоторое ее достоинство. Сельский староста Аутки, здешний Прокофий, одет франтом и похож на Южина.
Как видишь на плане, кладовых много, было бы чего класть. Нижний этаж вышел больше, чем я предполагал; в нем поместится целое семейство. Грунт на участке твердый, сухой на всякой глубине; подпочвенные воды стоят низко.
Ну, писать больше не о чем. Поклон и привет мамаше. Вообще кланяйся.
Будь здорова. Получила ли деньги от «Нов<ого> вр<емени>» за декабрь? Если нет, то поскорее сообщи.
Твой Antoine.
Павловскому И. Я., 3 декабря 1898*
2506. И. Я. ПАВЛОВСКОМУ
3 декабря 1898 г. Ялта.
Ялта, 3 дек<абря>.
Дорогой Иван Яковлевич, сердечно благодарю Вас за «Le Temps». Чтение этой газеты доставляет мне большое удовольствие, разнообразя здешнюю скучную жизнь, и, кроме того, мешает мне забыть французский язык. Как Вы поживаете? Что нового? Читали ли маленькое письмо Суворина* о лютеранских влияниях? Итак, дело Дрейфуса и вся беда — от лютеран.
Переводчик D. Roche прислал мне 150 франков* за перевод «Палаты № 6». Говорят, что это очень плохой переводчик*, но у меня не хватило духа отказать ему, когда он попросил позволения продолжать переводить мои рассказы.
В Крыму пока очень хорошо. В Ялте канализация, водопровод, с весны начнут строить жел<езную> дорогу; говорят об электр<ическом> освещении. Одним словом, культура. Я очертя голову купил себе в долг участок земли и очертя голову начал постройку — тоже в долг. Что будет, не знаю, а пока всё благополучно, и я мечтаю о том, как буду здесь зимовать.
Ваш А. Чехов.
Пешкову А. М. (Горькому М.), 3 декабря 1898*
2507. А. М. ПЕШКОВУ (М. ГОРЬКОМУ)
3 декабря 1898 г. Ялта.
3 дек.
Многоуважаемый Алексей Максимович, Ваше последнее письмо доставило мне большое удовольствие*. Спасибо Вам от всей души. «Дядя Ваня» написан давно, очень давно; я никогда не видел его на сцене*. В последние годы его стали часто давать на провинциальных сценах* — быть может, оттого, что я выпустил сборник своих пьес*. К своим пьесам вообще я отношусь холодно, давно отстал от театра и писать для театра уже не хочется*.
Вы спрашиваете, какого я мнения о Ваших рассказах. Какого мнения? Талант несомненный, и притом настоящий, большой талант. Например, в рассказе «В степи» он выразился с необыкновенной силой, и меня даже зависть взяла, что это не я написал. Вы художник, умный человек, Вы чувствуете превосходно, Вы пластичны, т. е. когда изображаете вещь, то видите ее и ощупываете руками. Это настоящее искусство. Вот Вам мое мнение, и я очень рад, что могу высказать Вам его. Я, повторяю, очень рад, и если бы мы познакомились и поговорили час-другой, то Вы убедились бы, как я высоко Вас ценю и какие надежды возлагаю на Ваше дарование.
Говорить теперь о недостатках? Но это не так легко. Говорить о недостатках таланта — это всё равно, что говорить о недостатках большого дерева, которое растет в саду; тут ведь главным образом дело не в самом дереве, а во вкусах того, кто смотрит на дерево. Не так ли?
Начну с того, что у Вас, по моему мнению, нет сдержанности. Вы как зритель в театре, который выражает свои восторги так несдержанно, что мешает слушать себе и другим. Особенно эта несдержанность чувствуется в описаниях природы, которыми Вы прерываете диалоги; когда читаешь их, эти описания, то хочется, чтобы они были компактнее, короче, этак в 2–3 строки. Частые упоминания о неге, шёпоте, бархатности и проч. придают этим описаниям некоторую риторичность, однообразие — и расхолаживают, почти утомляют. Несдержанность чувствуется и в изображениях женщин («Мальва», «На плотах») и любовных сцен. Это не размах, не широта кисти, а именно несдержанность. Затем, частое употребление слов, совсем неудобных в рассказах Вашего типа*. Аккомпанемент, диск, гармония — такие слова мешают. Часто говорите о волнах. В изображениях интеллигентных людей чувствуется напряжение, как будто осторожность; это не потому, что Вы мало наблюдали интеллигентных людей, Вы знаете их, но точно не знаете, с какой стороны подойти к ним.
Сколько Вам лет? Я Вас не знаю, не знаю, откуда и кто Вы, но мне кажется, что Вам, пока Вы еще молоды, следовало бы покинуть Нижний и года два-три пожить, так сказать, потереться около литературы и литературных людей; это не для того, чтобы у нашего петуха поучиться и еще более навостриться*, а чтобы окончательно, с головой влезть в литературу и полюбить ее; к тому же провинция рано старит. Короленко, Потапенко, Мамин, Эртель — это превосходные люди*; в первое время, быть может, Вам покажется скучновато с ними, но потом через год-два привыкнете и оцените их по достоинству, и общество их будет для Вас с лихвой окупать неприятность и неудобство столичной жизни.
Спешу на почту. Будьте здоровы и благополучны, крепко жму Вам руку. Еще раз спасибо за письмо.
Ваш А. Чехов.
Ялта.
Гольцеву В. А., 4 декабря 1898*
2508. В. А. ГОЛЬЦЕВУ
4 декабря 1898 г. Ялта.
Милый Виктор Александрович, свои рассказы отдаю в твое полное распоряжение* и всё короткое буду тебе присылать. У меня найдется штук десять — двадцать рассказов*, напечатанных еще сто лет назад, но исправленных и дополненных, не вошедших еще в сборники, давно забытых человечеством, — рассказов юмористических. Не понадобятся ли? Каждый из них прочитывается в 5-10 минут. Прочтешь — и вроде как будто рюмку водки выпил. Если потребуешь, то пришлю на твое усмотрение, в корректуре*. Будь здоров.
Твой А. Чехов.
4 дек.
Один рассказ («Муж»*) пришлет тебе Миролюбов. Я написал ему* (Ковенский, 31, редакция «Журнала для всех»).