— Я… я, пошел, малыш. Спи крепко.

— До завтра, Михрик?

— До завтра, Сашок.

Завтра рано поутру снова сосание крови, стук ноутбука, комнатка с фоном, звоном и задернутыми темно-бордовыми шторами.

Я просыпаюсь оттого, что за стенкой вопят прямо-таки трубой иерихонской:

— Этот помойный выблядок, этот отморозок кровяной шастает, где хочет! Повсюду засветился радиоактивно! Уже и к моему сыну подбирается, падаль вековечная!

— Алехан же безвредный, — пытается оправдаться главврач. — И до сих пор приносил только пользу.

— Да куплю я вам эту грёбаную аппаратуру, биокардиочек называется! В ладонь размером — и не парься! На всех забугорных вокзалах стоят! Только чтоб его на этом свете…

— Это опасно, Роман Романович, — оправдывается кто-то.

— Фильтруй базар! То он вам теленок, то прям волчище. Вот мое последнее слово. Или вы с ним решаете вопрос до конца, как уж — дело ваше, или ждите, что на вас нехило наедут. И заодно на тех дохлятиков, что в обратном конце коридора. Тоже вам кормушка, верно?

Я уже рядом, но никто меня не видит — старый трюк, на который, однако, сейчас потребны все мои силы. Неправда, что солнце нас убивает, — это ведь не огонь, а та же радиация. Но вот чувствуешь себя примерно как человек при трех «же». Бревно бревном.

И тут я слышу тихое:

— Он же моей Альки первенец. Зеркало ее полное.

Это попадает мне уже в затылок. Я мчусь (ха!) по коридорам, на секунду прошмыгиваю в чистую перевязочную, где у меня заначка особого рода. И прямо к Сашке.

Не до церемоний. Кладу обоих стражей, няньку выношу за дверь. Хорошо, что мой паренек дремлет под капельницей, — жалюзи на окнах опущены, это для меня куда способнее тряпок.

— Сашка, — зову.

— Михрик… Пришел.

— Саш, у меня нет никакого времени. Уходить придется. Ты по-прежнему не боишься?

— Я же всегда хотел. Только ты мне все время сказки рассказывай, ладно?

Тем временем я выдергиваю из него иголки и отлепляю датчики. Дурачок мой, при этом же рот занят…

— Отец… он из-за меня побуянит и успокоится. Не так уж он меня любит. При маме — совсем не такой был. Веселый. Теперь одни деньги вместо куража.

— Ладно, — говорю я, — заговорю я тебе зубы, но не сказкой, а правдой. Ты меня кем, мужиком считаешь? А мы, Ночной Народ, на обе стороны поворачиваемся, такими уж созданы. (Тут я слегка плутую — мы просто неплодные отпрыски Гермеса и Афродиты.) Вот я хоть и юнец вечный с виду, но еще больше девушка, только тебе невдомек, потому что… и верно, прямым отребьем себя держу. Алексия, Алия, как мама твоя.

Он успокаивается, убаюкивается. Теперь он мой.

Вы когда-нибудь медитировали на то, как мы убиваем и как делаем себе подобных? Если взять всю кровь человека — значит убить, если соединить обе крови и перекачать из тела в тело означает сотворить себе подобного, то что получится, если вампир отдаст человеку всего себя, не трогая ни капли смертной крови?

Я приподнимаю Сашкину голову и прикладываю к своей округлой груди — той, что постоянно стягиваю нагрудником или бинтами.

— Пей и спи, мой мальчик.

Разумеется, из правого соска можно высосать только мечту, но ему пока того хватит. Высвободив из-под его спины левую руку, я вытягиваю наружу то, что припрятал (припрятала?): похожий на ножницы инструмент под названием «большой корнцанг». Вроде бы это им режут ребра при операциях на сердце.

Вампирам не бывает больно, я уже говорил, кажется. Не так больно, как мягкотелым. Иначе. И раны у них зарубцовываются прямо по ходу дела. Если сравнительно небольшие, разумеется.

Ножницы обоими своими крючковатыми клювами входят мне под левое ребро, я расширяю рану. Оттуда сразу потоком идет кровь — не красная, а пурпурная, почти фиолетовая. Оживший герб Оранских — пеликан и его голодные птенцы, которых он кормит… вот именно так, как я.

— Теперь пей по-взаправдашнему. Пей кровь от сердца моего, сердце мое.

У них такие инстинктивно сосательные рефлексы, у этих людей — диву даешься. Теперь только чтобы сосуды ему не порвало по всему телу. Ну, это не так страшно — наш ихор быстро всасывается в молодую плоть.

«Глаза-фиалки моей любви, за вас моя жизнь пропала». Я умираю. Нет, не так. Моих скудных знаний в микробиологии хватает, чтобы вернее понять происходящее. Мы ссыхаемся, мы делаемся до конца стерильны — мы, кто и вообще неспособен размножиться, теряем даже оттенок пола. И мы обращаемся в спору. Спора — о да, она может существовать практически вечно. До сих пор витают в воздухе, обитают в земле и даже в раскалённой лаве бактерии самого разного вида. Многие из них — бич Божий для рода людского. Чума ждет своего часа, чтобы снова убивать крыс на улицах счастливого города. Черная оспа смеется над теми, кто даже вакцину от нее уничтожил. Анаэробы переменяют местами детрит с золотом. Как корни в промёрзшей земле потихоньку растут, дожидаясь весны, так и споры улучшают свою смертоносную сущность, свою живительную сущность, выжидая.

Мы сторожим свой звездный час. В песке, пыли, во всяком бессмысленном соре. В земле, почти до предела напитанной братской смертной кровью. Я оставался последним, кто бодрствовал. Сашка будет другим, чем мы все: мы различаемся по своему отношению к жизни и морали так же сильно, как люди, но он — он, в отличие от прочих наших птенцов, сотворен из чистейшего материала. Ибо мне ничего не было нужно от мальчика: ни сытости, ни подчинения, ни благодарности, ни даже любви.

Я смеюсь в душе: упрямому быку достанется сынок, который будет гулять ночью сам по себе, как кошка, ничего не есть за жирным отцовским столом, никого… да, никого не убивать, даже если папочку прижмут так же крепко, как он грозился прижать нас. Он сильный, как все мы вместе взятые. Он — лучший результат возгонки моего иссохшего было втуне материнства.

Я сжимаюсь, впадаю сам в себя, иссыхаю, как русло пустынного ручейка, теряю чувства, память, речь…

Люди как же это выходит а вот это как получается странно люди я вас что всех поровну люблю?

Ф. Рокотов. Портрет неизвестного в треуголке

© Copyright Мудрая Татьяна Алексеевна (Chrosvita@yandex.ru), 11/02/2010.

Примечания

1

Примечание. Самой загадочной работой Ф. Рокотова, пожалуй, является портрет неизвестного в треуголке, поскольку до сих пор исследователи не установили, кто изображен на нем: либо Екатерина в мужском платье, либо внебрачный сын императрицы от графа Орлова.

(обратно)