— Рассечение препоны. Это лишние слова, — задумчиво сказала Ксанта. — Но в них есть нечто от задачи сегодняшнего дня. А ты, Джирджис-Акела: видно, мой меч тебе уж больно полюбился, раз ты вплетаешь его в свои россказни?

Мальчик кивнул, отводя глаза, чтобы невольно не высказать большего, чем хотел.

— Что же, я только хранительница. Меч был мне дан в одной из моих жизненных нитей… не помню, для чего. Бери. Красивая сцена, хотя в известной мере ходульная: мать или супруга вручает воину меч перед боем и благословляет… Знать бы только, на что мне тебя благословить.

— Я знаю, — кратко ответил мальчик, принимая оружие. Он хотел поцеловать руку и клинок, однако удержался.

Когда Джирджис, расправив плечи, легко взобрался под купол по видимым ему одному ступеням или, быть может, выпуклостям в стене и исчез, женщина покачала головой:

— Он выпрямился и обрел полетность. Это полностью человек, даже — более…

— А мы оба?

В самом деле, им с каждым разом становилось легче преодолевать зеркальную преграду: она не то чтобы истончалась, но делалась более гибкой и как бы тянулась за ними, как далеко они двое ни проникали в мир творения. Преодолевать? Женщина подумала, что раньше она становилась по ту сторону, а теперь что же: это один уровень с их пещерой — да и с Залом Статуй — и одно пространство?

Тут мысли ее переменились. Моря в зазеркалье не было и следа. Только дальнее его дыхание, теплое и влажное, овевало ей лицо, проходя через тропический лес во всем его великолепии. Разноцветные змеи висели на ветвях, как гирлянды, и раскачивались. Бабочки с ладонь величиной опыляли цветы, похожие на расписное блюдо. Ящерицы — миниатюрные драконы с коронкой на голове — раздвигали плечами и хвостом траву. Птицы лениво перелетали с дерева на дерево, кичась своим брачным оперением. Фимиамы повисли в воздухе ощутимо, как туман.

— Снова что-то здесь не так, Уарка. Жизнь великолепна, но какая-то неполная.

Он подошел, обозрел территорию.

— Ну конечно. Здешние существа все либо хладнокровные, либо земли не касаются. Хоть одного зверя ты тут видела?

— Погоди. Вон на той открытой сверху полянке.

Там в лучах щедрого солнца лежали вповалку фигуры, как бы резанные из мыльного камня, моржовой кости или яшмы. Весь зоологический сад собрался здесь, неподвижный, зачарованный, будто его высыпали на короткую густую траву из великаньего ящика игрушек. На коленях, подогнув хобот, стояли слоны. Дремали обезьянки, сплетясь руками и хвостами в замок. Лошади застыли на прямых ногах, соединив шеи и гривы. Жираф растопырил свои ходули, полулежа на брюхе, и трогательно вытянул шею. Подальше виднелись целые тигриные семейства и львиные прайды; ленивцы висели на низкой ветке целой связкой, как груши в сезон сбора фруктов; волки, соболи, лисы, белки и прочие зверюги помельче и посеверней сгрудились на окраине лужайки без разбора, кто как и кого ест, и разделения на чистых и нечистых.

— Да, это мир с холодной кровью, — пробормотала Ксанта. — Свет яркий, тепло сильное, но вовнутрь их не попадают. Постой, а как же птицы?

— Видно, высоко летают и о солнышко греются. Или, допустим, на поляне почва холодная, как бывает весной. Влажность в тропиках большая, вот и не просохло.

— Костер бы разжечь, мигом бы и снаружи высушило, и внутренность согрело, — полушутя ответила она. — Как по-твоему, где его добыть, да еще такой, чтобы леса не спалил?

Волкопес фыркнул:

— Оборотись на себя саму и погляди на свою голову. Какого ты цвета?

— Ну разумеется. Снова платись одним из покрывал — предпоследним, учти.

Она сняла с себя невесомую огнисто-оранжевую чадру, и та послушно взвилась, точно язык прозрачного пламени. Огонь ожил, затрепетал, повис в пяди от земли многолепестковым небесным георгином. Легкое движение прошло по поляне. Звери спросонья потягивались: жираф наконец-то достиг полной собранности, львы шумно вздыхали, зевая во всю обширную пасть, зубастую и языкатую, слон, подымаясь, пихнул спиной ветку, и с нее в комической панике посыпались ленивцы и лемурята, на лету цепляясь за долгий конский волос. Кони в тревоге поднялись на дыбы и заржали, из отдаления им откликнулись жирафы, тарпаны и лошади Пржевальского.

— Ну, дело сделано, — удовлетворенно буркнул Уарка. — Ручаюсь, суматоха получится не на час, а на побольше. Первотолчок получен, а далее пускай сами как-нибудь эволюционируют. Отходим, отходим, Ксантиппушка, а то ненароком лапы в толчее поотдавят!

Касыда о влюбленном караванщике. Ночь шестая

«Итак, без каких-либо дальнейших приключений путники достигли берега континента и причалили к нему.

— Это не моя земля, наверное, — удивился Камиль. — Пышна и изобильна, точно Миср или страна индов.

Камилл усмехнулся:

— Оборотная сторона монетки. Есть такая притча.

— Да, я слышал от людей насара: как один динарий разделить между кайсаром и Аллахом, чтобы воздать каждому свое. У ромеев ведь на одной стороне монеты изображен очередной их владыка, на другом — один из идолов. Только насара так и не догадались о смысле сказанного.

— Ты, можно подумать, догадался.

— Нет, но надеюсь на это. Аллах даст. Я… я так думаю, брат, что начало истинного пути в царство Неба — в нашей земле, а потом как-то повертывает… один фокусник брал полоску бумаги и склеивал ее, поменяв лицо с изнанкой, так что вместо двух сторон получалась одна… И кончается Путь в том саду, где Адам и Хавва свободно говорили с Аллахом.

Мастер снова обхватил его плечи.

— Ты многое понял, брат мой, за время наших похождений. Но теперь оглядись по сторонам: тебе было нужно попасть на землю румов — вот и она, только хозяин у нее иной, не кесарь. А потом мы вступим в страну, которую один историк назвал «Счастливой Аравией», а другие историки объяснили это имя опиской третьих, потому что Йемен стал к тому времени бесплодным. Но ошибки не было. Смотри во все глаза!

Земля стояла, как огромный оазис, и мощной стеной простиралась поперек ее древняя плотина: замок чистой воды, крепость небесной влаги, она копила внутри себя редкие здесь дожди, чтобы постепенно отдавать жаждущим людям и пересыхающей земле. И два сада стояло по обеим ее сторонам, как к старину.

— Мне рассказывали, как ее разрушило трясением земли, эту плотину в Сабе, — изумился Камиль. — Она уже тогда была совсем дряхлая, и обновлять ее не было сил у людей.

— Тогда дрогнула земля и повергла старые стены за грехи людские, — сказал Барух.

— Только и это оказалась Майя, — подтвердил Субхути. Едва коснувшись твердой земли, он слегка повзрослел и снова обрел склонность к учительству. — То, что могло быть или не быть, но в истине отсутствовало. Последствия уклонения людей от Пути воплощаются зримо и весомо, иначе как им служить уроком? Как быть соблазном? Люди больше и больше запутываются в порожденной ими самими неправде и начинают следовать ее законам.

— Однако мир, данный человеку во владение, стоит вокруг него прекрасен и ненарушим, — подхватил Древесный Мастер. — Ждет, пока человек ужаснется сну, который произошел от нечистоты его собственных мыслей, проснется и обернется через плечо.

— Как же увидеть Истинное Царство? — спросил Камиль.

— Так ты его и видишь сейчас. Оно земное и небесное сразу: в нем дурное исчезает, если его не питать и не поддерживать, а хорошее как бы само собой расцветает. Иначе в Майе — там действуют законы разрушения благого.

— Вы показали мне — а если вы уйдете, я забуду.

— Но ты не уйдешь и не забудешь, даже если глаза твои закроются на него, и в глубине души своей будешь помнить. Цвет, запах, дыхание Царства отныне станут рядом с тобой, и ты их будешь ощущать, сильнее или слабей.

Таковы были слова Камилла.

— Скажите мне о нем еще, пока оно не стерлось, о Странники!

— Оно — тот же мираж в пустыне, но наоборот. На унылую действительность накладывается образ цветущих дальних стран; из одного места одеяния вырезают лоскут, чтобы залатать дыру в другом, — так начал Барух, — к этому и мы часто прибегаем, не только природа. Однако создание миражей мало что самообман — ибо нельзя в ветхий мех лить новое вино, будь он хоть сто раз починен за счет крепкого и нового. Мираж — это совмещение кусков одной и той же неправды и лжи. Да что там! Мы прочитываем это бытие по-другому, чем оно скроено, видим логику и последовательность там, где всё перепутано. А как же иначе — мы ведь существа логически мыслящие.