И вот я ныне думаю: можно ли поименовать скотоложеством ту теснейшую близость, что возникает между Морскими Людьми и этими созданиями? Когда сливаются не семя и не тела, а слюна, слизь и слезы человека и зверя — и оттого человек обретает непревзойденную телесную мощь вместе с умением пребывать в чуждой ему изначально стихии, а зверь — гибкий разум и способность к членораздельной речи?»

— Это брат Джунипер?

— Угадала.

— Мне показывали другие отрывки. Как-то странно, отчего у него речь зашла о фурри…

— Что ты имеешь в виду?

— Зверей, покрытых шкурой или мехом. Наделённых к тому же сильным разумом, похожим на человеческий.

— А. И способных с ним сношаться, — хихикнула мать Кастро совсем по-девчоночьи. — Имею в виду — не просто плотски, но с помощью пригодных для такого дела органов. Какие вы, землянцы, непонятные: везде умеете углядеть подвох и запутать его в словесах и выразительном молчании. А ведь тот же святой Франциск не одну только травку воспевал, но и тех, кто на ней пасётся. И охотников за пасомыми. Одно время в друзьях у него ходил Братец Волк.

— В Рутене с недавних пор поумнели. Перестали навязывать животным то, что свойственно одним людям. Разум — но другой. Сотрудничество — но неполное: дельфины спасают людей, принимая их за своих детёнышей или гибнущих сородичей. Я о таком читала.

— Одно дело — читать, другое — смотреть. Я вот своими очами зрела, как боевые ба-фархи пытаются помочь явным своим убийцам. А ведь по землянским меркам это скорее Orcinus orca, косатки, или даже Delphinapterus leucas, белухи, чем афалины. Они двуцветны, у них нет верхнего плавника и размером всяко больше этих бутылкорылых. Хотя кони — это с самого начала значило, что на них лезла всякая двуногая водяная мелочь.

Галина затрясла головой:

— Не понимаю. Только и читаю, что моряне ростом с подростка. Или ваши предки были великанами, или ба-нэсхин подросли?

Вроде как последние могли подрасти. Знаешь, моряне с недавних пор едят больше мяса и по тяжкой земле дольше расхаживают. А земля-то наша их ой как вниз тянет, вот и полезли вверх из упрямства. Утяжелили шаг. На плотах и палубе своих лодчонок, однако, гуляют — как танцуют. Хотя истые моряне, те, что в Готии, земной тверди почитай что и не касаются. Оттого и полюбили на ней и те, и другие больше всего то, что больше всего сходно с волной и заодно с побратимами: земных коней.

Стоило ли удивляться, что после таких рассуждений обе они угодили прямиком в конюшню?

Едва женщины вошли внутрь, обойдя карету с опущенными оглоблями, как лошадиные головы, находящиеся по обеим сторонам довольно узкого коридора, дружно повернули к ним печальные морды.

— Э, нет, ребятишки, — ответила мать Кастро. — Две мерки запаренного овса — и будет. Остальное доберёте на прогулке. Тут, моя сэниа, одни аристократы пребывают: племенные на развод, чистокровные скондцы под седло. Ну и твоих буланок пока здесь разместили. Рыдван снаружи — они под надёжной крышей. Оцени, как тут чисто. И крытый манеж на случай непогоды имеется, и комнатка для конюха, который ночует.

Запах внутри стоял выразительный, но Галина удержалась от реплик по поводу участи бедного парня. Или там девицы, в связи со спецификой хозяйства.

— А остальные где?

— В табуне или на леваде. Леваду сама видела, когда ехали, А косяки пасутся на равнине, отсюда редко видать. Полудикие, у каждого хозяина свои девки. Ну и жеребчики с кобылками. Если надобится для случки или в телегу запрячь — арканом отлавливаем. В этом моряне нам лучшие помощники. Покормить хочешь?

Галина даже чуть вздрогнула: представила себе, как бегает по вереску с куском присолённого хлеба в руке.

— Де нет, не туда смотришь. Вот, бери, — мать Кастро вытащила из кармана рясы морковку, обтёрла, подала навстречу ботвой, словно кинжал — вперёд эфесом:

— На поле мимоходом выдернула. Вот, поплюй, шоб тобой пахло, оботри и дай тому, кто на тебя всех лучше глядит. Кулак только не зажимай — знаешь? Хватанёт вместе с пальцами.

«А какой лучше? Все такие подлизы».

За дальними воротцами крутился на месте, грохотал кормушкой светло-рыжий жеребец. Срывался на гортанный взвизг, потрясывая арбалетом… Кажется, есть такой раблезианский жаргон.

«Кроме этого. Вот кто если убьёт, то навсегда».

А губы уже с готовностью шептали:

— Золотце моё самоварное, сусальное да слюдяное. Что ты бесишься, разве хорошие люди так себя в конюшне ведут?

— Это он твою буланку в охоте почуял. И пожилая кобыла, да при ней вообще мерин. Что ли, не знала?

— Что ж не увели, — пробормотала Галина словно между делом.

— А и увели как раз под вечер. Орри. Говорит, малость поколдовать придётся. Запах перебить или иначе. Вот такие они, ба-нэсхин наши.

Золотой жеребец внезапно затих, поглядел горячим глазом, просунул морду сквозь решётку. Как-то враз Галина оказалась рядом, а морковь — на зубах жеребца. Хрупал, обдавая раскрытую ладонь струйками влажного дыхания.

— Ох, — удовлетворённо сказала монахиня. — Как это ты умеешь с мужиками ладить.

— Сама за собой не знала и не верила. Не на ком было убедиться.

— Говорил кто?

— Вроде как. Подвирали, думаю.

— Не скажи. Вот какое имя бы ты дала этому шелапуту?

— М-м? Ну… Деспот, рыжий, да ещё амулет из морского камня…

Галина замялась, но вдруг выпалила:

— Сардер.

— В точку! — хлопнула в ладоши приоресса. — Была у нас гостья, схоже с моими сёстрами названа. Игна Карди. При ней жеребёнок на ножки встал.

Тут по проходу загрохотали копыта. Орихалхо вёл под уздцы их буланку, грациозно уклоняясь от благожелательных морд, что свешивались со всех сторон едва ли не гроздьями.

— Мать Кастро, я Данку верну в денник рядом к Марто. Теперь покойно будет.

— Да уж, — хмыкнула та с пониманием. — Пока тебя всю ночку носило, получилась иная расстановка приоритетов.

И удалилась, шурша подолом по сену, бросив напоследок:

— Теперь тебе, девица, и без нас работку выдумают.

После её ухода Орри и Галина некоторое время мерили друг друга взглядами. Потом он резко произнёс:

— Хотите и дальше владеть — надо подсёдлывать буяна и выводить. Сэнья сумеет?

— Не знаю. Даже где у них сёдла, не видела. Помоги, ладно?

Морянин улыбнулся:

— Сэнья — пока не воин, но скоро им станет.

— Путаешь что-то, ну ладно: воин чуть получше прямого убийцы. Я же помню твои слова.

— И помните на здоровье.

Куда-то сходил, вернулся с уздечкой в руках и седлом на загорбке.

— Станьте в денник рядом со мной. Чтобы он вас видел.

Надел оголовье, бросил седло на холку, подвинул, словно бы одним пальцем затянул подпруги:

— Становитесь в стремя. Путлища я подгоню.

О том, чтобы подсадить в седло, речи даже не заводилось. Пришлось со скрежетом управляться самой — хорошо ещё, что рейтузы поддела под юбку. Только вот обтянутые трикотажем коленки все одно торчали вперёд, словно пара вагонных буферов.

Орри хладнокровно заметил:

— В монастырских башмаках верхом ездить опасно — каблука нет. В стремя провалишься. И переменять уже нет времени.

Ибо Сардер уже неторопливо тронулся к входным воротам конюшни. Орихалхо бросил на мерина узду и чепрак, вспрыгнул поверх прямо с пола.

Догнал, улыбнулся:

— Вы красиво держитесь.

— Льстишь. Тёлушка телушкой. Юбку вон на коленях расправь, будь другом.

И сама понимала, что нет — не льстит никак. Посадка у неё выработалась куда лучше ожидаемого. Сардер, умница, тоже подстраивался. Вот типус — за лакомый кусочек признал. Или принял.

С шага перешли на рысь: тоже достижение — если задницу враз не отобьёшь, в седле танцуя. Вверх-вниз.

Орихалхо выехал вперёд, смеясь, положил руку ей на колено, повёл кверху:

— Складок мало на подоле, тянуть будет. Кинжалом разрезать?

И что-то жаркое опахнуло ей не одни ноги — грудь, лицо:

— Не надо. Сама как-нибудь.

Отчего-то белозубая улыбка померкла.