— Вы меня что — гоните?
— Вовсе нет. Хочу, чтобы ты пришла, но правильным путём. Может быть, как гостья, может — как одна из хозяек.
Положила руку на голову девушке, благословляя:
— Спи счастливо, ходи невредимо! А Сардера бери как наш подарок. Он уже ничей, кроме как твой собственный. Привадила ты его крепко и о тайном имени знаешь.
— Это же королевский дар. Тогда — знаете что? Я хочу отдариться. Барбе говорил, вам дают пожертвования для бедных. Не думаю, что нам с Орри и дальше легко будет путешествовать в экипаже. Можно карету оставить? На ходу: мало ли что вам понадобится.
— Да разумеется. Бери с собой добра поменее, клади в перемётные сумы. Понадобится что-либо — гонца пошлёшь. Не так уж велик Вертдом.
— Я и наряды свои разберу, и драгоценности. Отец вроде понимал, что из них здесь больших денег стоит. Конечно, это еще продать надо или переделать…
— Не тревожься. Доверься нашему благоразумию.
«И своей дикой интуиции».
Галина пошла к себе утешенная и не сходя с места наказала себе уже на ночь глядя разобраться с содержанием сундуков. Все равно ведь не спится. Орихалхо хранил их в «скарбнице» — не там, где отыскалась лютня, а в чистой каморе для клади путешественников.
…Парча и бархат. Муслин и батист. Кованое кружево и золотое низанье. Нагрудники и пояса, густо расшитые драгоценными камнями. Меха морского и горного зверя — какой-то особенной выделки, ни гнили, ни заломов. Пудовые ожерелья и связки колец. Сапоги из кожи прочнейшей выделки. Всё неношеное, не надёванное ни разу. Пусть.
«Собственно, не растратят же монашки это всё сразу».
Посоветовавшись, они решили разделить имущество на три кучи. Первое — то, что уж точно пойдёт как дар, в обмен на жеребца и всякие мелочи вроде вьючного и верховых сёдел, перемётных сум и кой-какой небьющейся утвари. Второе — неприкосновенный запас. Третье — звонкую монету, носильные вещи и то, что разумно взять для быстрого обмена.
Из своих не очень внятных похождений вернулся Барбе и с азартом взялся помогать, так что к часу ночи они опустошили все ёмкости и стали закладывать их обратно в ином порядке.
Отцов суконный плащ с куньей выпушкой, что Галина так и перекладывала с места на место, показался ей уж слишком тяжёлым.
Она развернула свёрток. Там обнаружился небольшой узкий футляр с боковыми защёлками петлями и щелью откуда виднелось нечто вроде малого яблока. С трудом вытянула за навершие — и замерла.
Короткий узкий кинжал из чего-то, подобного старой желтоватой кости, но с прожилками янтарного цвета. Рукоять, похоже, составляет одно целое с клинком и украшена под самым яблоком двумя овальными кабошонами: молоко и переливы рыжего пламени. В руку ложится как влитая. Лезвие на вид будет поострее стального — она чуть коснулась и отдёрнула с каплей на месте тонкого разреза.
— Старый нефрит и опалы, — сказал Орихалхо словно издалека. — Ритуальный басселард. Гарды ему не требуется.
— Надо же — мягкую рухлядь наша госпожа расшвыривает как лохмотья, самоцветы — как бросовую породу. А перед красивой смертью стала как заворожённая, — ответил Барбе.
— Ты мне читал рутенскую «Илиаду» — испытание юного Ахилла. Как его выделили среди девушек, — ответил Орихалхо. — Я ведь говорил тебе о сэнье, кто она?
Галина вбросила кинжал в диковидные ножны. Странно — оттуда идёт словно против шерсти, туда скользит как по маслу.
— Вот как, значит. Признавайтесь, кто подложил. Раньше этого футляра не было.
— Может быть, ты просто не заметила? — спросил Барбе. — Хотя вон Орри жаждет отыскать тебе оружие, близкое по духу.
— Не я. — Орихалхо выразительно пожал плечами. — Не в моём обычае подменять судьбу произволом.
Взгляды их встретились. Как два клинка — таких, что перед ней.
— Но не монахини же. Или? Да ладно, я не против. Может быть, и отец в своё время запрятал.
«Или Барбе — в самом начале путешествия втроём. Он не подтвердил и не стал отрицать, если ты, дорогуша, не заметила».
Потом все трое уложили ненужное, запечатали воском на шнурах и сделали пометки. Галина приказала обоим паладинам расходиться по кроватям — утро вечера мудренее, подсёдлывать коней и паковаться можно и с рассветом. И да, раз такое дело — басселард этот уложу в саквояж поверх пожитков. Красив очень: вертеть в руках, любоваться можно без конца.
Ополоснулась, переоделась в ночное, выгнав обоих за арку. Улеглась. И сразу погрузилась в сонное двухголосие:
«Посмотрим, захочет ли наш актор и далее странствовать с нами. Возможно, что да: из-за находки. Любит задавать и разгадывать ребусы. Ты возражаешь против такого, сэнья Гали? Отчего ж нет, пусть будет при деле. Непонятен — но вовсе не значит, что враг. Не тем вовсе от него пахнет. А с Орри теперь так легко и просто общаться не получится».
И заснула под тихое бряцанье лютни в соседней комнате и слова, что ложились на прихотливую мелодию так же точно, как яблоко из старого нефрита — в её руку:
Мрачная музыка расцвела на ладонях узких моих,
Я бросаю её в тебя, как в противника — меткий стих.
Эта музыка — что огонь, а стихи — для неё стрела,
Я, любовь свою погубя, всё ж тебя ей спалю дотла!
Вот на пальце, грея ладонь, загорелся туманный опал,
Тьму в осколки дробя, огневым арлекином стал!
Авантюра пятая
Маленький караван с самого начала выстроился по схеме: главный охранитель впереди, с пращой ли луком наперевес, охраняемый объект позади, замыкающим работает наиболее сомнительная личность. Орихалхо на Марто — Галина верхом на Сардере — Барбе, оседлавший Данку. Все трое в одинаково добротных куртках, длинных штанах и полусапожках, выданных добрыми монахинями, а Барбе к тому же в неразлучном сомбреро, как следует поновленном у шляпного каталя. Чтобы, как и прежде, оставаться чистеньким и элегантным до предела своих возможностей.
Ну и, конечно, все лошадки везли по две перемётных сумы, общим числом шесть. Где-то внутри одной пряталась лютня, зашитая во множество слоёв мягкой материи, и уж совсем глубоко — злополучный столовый прибор морянина.
Вдоль побережья тянулись конные и пешие тропы: сначала вились по вересковым полям, вчерне повторяя линию фиордов, потом углубились в сухой лес — иссеченные ветром черные берёзы, голенастые сосны, встопорщенный подлесок. Как объяснил Барбе, лес недалеко уходил вглубь континента: нечто вроде защитной полосы, которую сохраняли даже при самых беспощадных вырубках. Дальше простирались поля, засеянные рожью, овсом, ячменём, реже пшеницей, простой и трёхколосной — «тритиумом». Пшеница считалась самым привередливым и довольно бесполезным злаком. Тут же были разбиты гряды с простецкими овощами вроде брюквы и капусты.
— По большей части монастырские латифундии, — щегольнул Барбе экзотическим словцом. — Тут и рабы есть — скорее как в вашей Древней Греции, чем как в Риме. Договор пожизненного найма.
Галину эта первобытность давно уже не изумляла. Особенно в такой ситуации, когда все шестеро странников ловили кайф. Кони, стреноженные, самым изящным образом травили незрелый овёс, люди загорали в минимуме одежды — такой вот щадящий метод. Орри — в боевых бусах, Барбе — в длинной, до колен, рубахе, Галина — во втором экземпляре нижнего белья, куда более скромном, чем купальник времён фин-де-сьекля.
— А почему больше всего земель у клириков? — спросила она, лёжа на спине и щурясь в жаркое полуденное небо.
— Франзонцы благочестивы не менее, но даже более готийцев, — ответил он с видимым знанием дела. — Много жертвуют, а сами предпочитают селиться в городах и в торговых местечках неподалёку от стен. Оттого всем выгода. Самые прилежные работники — монахи и монашки с их конверсами. Самые сведущие и хорошо обученные — те низшие, которых смотрят в высшие.
— Ты о чём, Барб?
— Сословное построение. На западе Верта, коли ты родился знатным, купцом, ремесленником или исполнителем приговоров, это метка на всю жизнь. Три сословия: Защитники, Искусники, Кормильцы. Военные дворяне и просвещенные землевладельцы, учёные и мастера, вольные крестьяне и рабы. Продвинуться-то по лестнице возможно, однако в рамках большого сословия. А перескочить рамки — лишь единожды в жизни. Сын ремесленника может стать купцом и продавать чужой товар, но не сам ремесленник, если он едва выбился из сервов. Король может даровать модному живописцу или успешному архитектору личное дворянство, но аристократами станут разве что внуки этого Искусника. Офицер высокого ранга никогда не станет королём, сколько ни роднись с династией. Брак возвышает, но, как правило, одну женщину. А монашество и священство демократичны: туда берут без вопросов и напрямую. Даже палачей иногда.