— Благо, не сломался от моего рывка. Взлетел кверху.

«Кто закрывал-то? Я или тот самый? Не помню».

Опустил железо в петли, поднялся на табурет, отвернул кран:

— Теперь снимай с себя. Всё. Скорее. Бросай — это надо сжечь. Боги, ты и внутри под платьем вся в крови, словно только что родилась на свет. Становись под струю, я сейчас пущу воду погромче.

Разделся — и сам туда же. Обнял, притиснул к себе.

— Орри, что ты путал насчет девственности?

— Это не ложь. Тебя лишь пронзило, печать же мной не снята.

— Ради чего ты устроил такой шум?

— Разные вещи. Будут расспрашивать — без нужды не поминай Барбе. Он примкнул по случаю, исполняет иное начертание.

— Идёт.

«Очень уместная просьба».

— Помни на будущее. Рутен за дела своих людей не в ответе, но и нас не спрашивает. В недавнем деле ты со всех сторон прикрыта.

— Как-то неловко резать овец.

— Они не смирные овцы. Сама видела.

— Орри. Это все твои секреты?

— Секреты — все. Но мне надо показать тебе, что ты женщина, а всем франзонским старухам — что была до того девой.

И снова тонкие, сильные руки лепили её тело, пальцы приподнимали влажную распущенную косу, касались затылка, плеч, кончиков грудей, погружались в пупок, теребили волоски, оглаживали бёдра, кругами подвигались ниже…

— Я не могу.

— Терпи.

Морянин вышел из воды, подобрал басселард. Небрежно обтёр о скомканную батистовую тряпку:

— Погляди, камень зарозовел. Впитал в себя кровь.

Пододвинулся как мог ближе, взял за плечо:

— Терпи. Надо. Закрой глаза.

Рука, сжатая в кулак, скользнула в потаённое место — и уже там выпустила из себя нечто колючее. Мгновенный острый рез. Галина ойкнула.

— Тс-с. Не больно.

«Почему ртом не целуется?»

Хлынуло по бедру, камню, смешиваясь с водой. В опущенную руку девушки вложили нечто, подобное птице, что хочет встрепенуться и улететь. Не расправила крыльев — поникла.

— Прими семя, оботри им клинок.

И бережно сложил освящённый нефрит на край мелкого бассейна.

А потом было ещё раз и ещё. Вольно, беспамятно, слитно, неслиянно, и всё смывала терпеливая вода.

— Поистине, такое девство, как твоё, Гали, разрушают в бою и не за один приступ.

— Опытен до чего.

Когда оба истекли до донца — вытирались попеременно и вроде как его одеждой. Тихо смеялись.

— Теперь ты будешь верить моим словам, Гали?

— Буду. Я ведь убиваю? В смысле — тебя тоже? И ты меня.

Вместо ответа Орихалхо раскрыл один из кофров с вещами. Положил внутрь книгу Армана, вытащил одежду.

— Нам надо сжечь снятое с себя и переодеться в новое для похорон. Чужаков, которым не нужно прощаться с роднёй, отдают земле не позже, чем через сутки.

— Как мусульман. Как любого в Сконде, верно?

Орри влез в небелёные штаны и короткую тунику, подпоясался простым шарфом, взял кривой меч. Никаких бус.

— Тебе будет лучше в тёмной юбке и чепце, без оружия. Бывает траур тёмный и траур светлый, но в вашей с Михи стране торжествовать над смертью не принято.

Какое уж там торжество…

Галина думала, что в такие дни время будет течь медленно или скачками, но оно ринулось стрелой — подобно рьяному Сардеру.

Зашли за ними, кажется, через половину часа, едва оба успели уничтожить опозоренные тряпки, просохнуть и восстановить сбитое дыхание. На самом же деле — часов в одиннадцать следующего утра. Тот самый неопределённого вида распорядитель и с ним двое чином поменьше.

Пока они трое шли по коридорам, к ним присоединялись люди — ещё и ещё. Из дверей узорной башни вытек уже целый ручей и всё удлинялся, прирастал другими потоками, пока голова шествия спускалась с платформы. Уже на улице перед ним вывели открытые носилки на колёсиках, с длинным и узким тюком на них.

Так они двигались под ярким солнцем через половину города, обращаясь в реку: носилки, Галина под руку с другом, все прочие. Царило молчание, для Галины непонятное: ни плакальщиц, ни духового оркестра, ни даже молитв.

Остановились неподалёку от ворот: не тех, в которые въезжала королевская свита, других.

«А ведь никого из них нет. Ни одного знакомого лица. Даже Зигрит не пришла увидеть в последний раз своего шевалье. Впрочем, уж это понятно — зрелище явно не для беременной».

— Орихалхо, его вынесут за стены? Тут вне стен хоронят или?

— Смотри, — он стиснул её кисть.

Внизу отмыкали решётку с небольшого люка. Носилки поставили стоймя. Вверху, над Вратами Надира, зазвенели полуденные колокола. Солнце замерло, прислушиваясь. Сквозь отверстие в массивном и высоком своде ударил луч, коснулся мёртвого тела. Оболочка задымилась: густые дымные струи повалили оттуда, пыхнуло жаром. Через минуту-две появились языки тусклого пламени, пыхнули в лицо. Свёрток коробился, съёживался, обращался в ничто.

Нет, не в ничто. В чёрную жирную пыль. В прах, что тёк непрерывной струёй вниз, пока не стало на земле и его самого.

— Огненная смерть, — тихо пояснил морянин. — Не все годны для того, чтобы остаться на лице земли: таких несут к Вратам Зенита или попросту закапывают вне стен.

Катафалк, слегка покрывшийся копотью, подняли. Компания стала расходиться, отступая от Галины и её спутника всё дальше.

— Краткий ритуал, сэния Галина, — сказал один из присутствующих. — Как в дни поветрия. Для тех, кто несёт в себе заразу.

Орихалхо погладил ей запястье, будто успокаивая, отнял руку. Девушка подняла голову от камней под ногами, поглядела внимательно.

Двое в чёрных туниках и штанах, с покрытыми чёрным головами. Их Галина видела почти всё время, пока шли, только во время траурной церемонии головные уборы были сняты и висели за плечами на ленте.

Супрема. Нет, Братство Езу. Орден святых дознавателей.

— Я невиновна в убийстве, — тотчас сказала она.

— Знаем, — хладнокровно подтвердил один, по-видимому, старший. — Никто не сомневается в вас и не обвиняет ни в чём. У нас иные дела и обязанности.

— Однако с какой стати вы приветствовали нас именно этой фразой? Разве всё в мире исчерпывается насилием? — продолжил другой.

— Мы не судим и даже не решаем, — снова заговорил первый. — Мы добываем материал для чужих решений.

— Слово «чужих» означает всех, кроме нашей коллегии. Начиная с королей и кончая самим человеком, коего вопрошают, — подхватил второй.

Галина повернула голову.

Орихалхо исчез.

«Вот оно что. Тогда он со мной прощался».

— Если вы пожелаете до нас снизойти, благородная госпожа, — заключил старший, — орденские братья рады были бы узнать ваше мнение по неким весьма значительным проблемам.

И двинулись по обеим сторонам Галины, словно заключив её в узкие прямые скобки.

Авантюра седьмая

После Галина дивилась сама себе. Будь у неё кинжал, от которого девушку отвлекли нарочно. Или, скорей всего, отвлекло её собственное отвращение. Захлестни Галину та разъедающая сердце волна, что заставила ударить — в первый раз интуитивно, во второй — в полном осознании происходящего. Не одолей её дикая смесь равнодушия к себе и любопытства ко всему остальному.

Не будь всего этого, она — что? Сказала бы «нет» с самой решительной интонацией? Позвала на помощь? Кинулась в бег, расталкивая локтями толпу? Или, может быть, выхватила басселард (если бы он был) и выставила — в точности так, как видела однажды: уперев рукоять в живот и направив острие под рёбра одного из собеседников?

Они бы её попросту высмеяли. Даже не пытаясь разоружить. Как высмеяли и не попробовали бы переломить её решение в любом другом случае. Ей уже стало стыдно внутри себя — и больше всего в тот момент она боялась гласного позора.

Конвой двигался не торопясь, молча и с полнейшим чувством собственного достоинства. Ни один из клириков не пытался дотронуться и до самой мелкой оборки пленницы, не говоря уж о плече или локте.

Путь их снова лёг по незнакомым местам. «Этак весь Ромалин посмотрю», — подумала девушка.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: