— А ты такому тоже веришь?

— У нас море не так сильно колышется, когда горы трясутся, — пожала плечами Орихалко. — То есть, конечно, бывают такие волны, что за один приём смывают половину прибрежья. Мы больше озабочены небом. Знаешь, почему после Книжника Филиппа и его друзей к нам не прилетают рутенские летуны? Небо стало твердью и снизилось.

— Чудеса да и только.

— Но это и неплохо. Меня учили, что такое воздушные снаряды, — ответила морянка. — Торпеды и бомбы с ядовитой начинкой. Вертдом, я так считаю, оберегает себя не одними человеческими руками.

Так беседуя, двигались они от утра к короткому полуденному привалу, а потом к долгой ночёвке, на которой молодые воины соорудили большой костёр и сытный обед, стреножили лошадей и пустили попастись, а для обеих женщин натянули палатку и бросили на траву плотный скондский ковёр из войлока.

Внутри обе женщины неторопливо высвобождаются изо всех одежд, не отрывая взглядов друг от друга.

Предрешено. Запечатано. Начертано в будущей Книге.

«Это уже случилось. Этого еще никогда не случалось. Лучше так — или иначе, когда не было прямых речей и обоюдного согласия, ни поцелуев в губы, ни ласк — ничего не было, кроме острого клинка и близкой смерти?»

Говоря так в уме, Галина подошла совсем близко, протянула руку, резко провела указательным пальцем по животу, по вертикальному шраму, начинающемуся сразу от пупка и пропавшему в курчавой заросли:

— Вот это. Было очень больно?

— Можно было терпеть и не сойти оттого с ума. Операцию делал не настоящий лекарь, а мужчина из Защитников, они доки в маковом зелье. Если бы не то, что палаш раньше вывернул мне всё нутро, было бы легче. Хотя я, пожалуй, не однажды теряла сознание.

— А это.

Пальцы Галины сомкнулись некрепким кольцом вокруг трепещущего стержня.

— Не дивись. Не пугайся. То, чем обладают наши мужчины, не так уж больше моего. Хотя — более дерзко по натуре.

— Куда больше, чем я?

Ковёр, не который они повалились, как срубленные деревья. Не размыкая рук.

— Почему ты целуешься носом, как дикарка, Орихалхо?

— Рот, губы и язык — для иного. Для ушных мочек… для лебяжьей шеи… для ложбинки меж грудей… для сосков, похожих не на мой терн, а на сладкую землянику… для каждого из пальцев на руках…для глубоко вдавленного клейма, знака твоего рождения на свет… для дорожки, поросшей тончайшим волосом, где нет никакого шрама…

— Прошу тебя. Не говори больше.

Потому что между ними всё сказано без слов. Исполнено и наполнено.

Говорит мужу гран-сэнья Марион:

— Странные дела происходят в нашем малом мире, и странные вести прилетают сюда на голубиных крыльях. Вовсе не для того скрытно вручила я рутенской сэнье королевский «дар для передариванья», чтобы она стала в предстоящем брачном союзе тем, кем стала. Ибо он означает малое дитя так же, как длинный, прекрасно отточенный клинок означает зрелого мужа.

— Не наше дело следить за тем, как исполняется предначертанное, — говорит сьёр Энгерран. — Потому что проявиться-то на свет всё оно проявляется и истинную природу человека показывает, но не всегда бывает это к счастью.

Авантюра девятая

С первого дня, если не с первых часов путешествия в сторону Сконда рутенка поняла, что роли Орихалхо и её самой изменились в точности до наоборот. Ну, разумеется, на её подругу никто уже давно не смотрел как на приложение к экипажу и лошадям и даже на беззаветного охранника царственной плоти. Но вот то, что её, высокую сэнью Гали и по факту предводителя группы, сходу начали цукать словно новобранца, оказалось довольно-таки неприятным сюрпризом.

(И да, где-то на задворках сознания мигом закрутилось: «Мы же в любовном союзе, Орри могла бы и поблажку дать». А вот фигушки тебе.)

В общем, едва позволили охолонуть от столичных треволнений. Растолкали на самом раннем рассвете, ещё рыхлую от любовных ласк, сунули в руки кремень и связанное с ним бечёвкой нечто — вроде частого напильничка из стали. Огниво, как в сказке Андерсена. И трут выложили перед носом. Сказали:

— Иди костёр разжигай. Парни уже хворосту понатаскали, за водой сходили, перебрали разные крупы. Травок придорожных добавить, старого сальца, под седлом выдержанного, — замечательный артельный кулёш получится.

По счастью, Галину успели выдрессировать в герл-скаутских лагерях. Впрочем, там учили зажигать костёр с одной спички — занятие для коренного вертдомца непонятное. К чему переводить прямую корабельную сосну на какие-то вшивые палочки и ещё обмакивать каждую в дорогой фосфор? А если эти спицы промокнут или вообще кончатся? Трут и кремень, положим, тоже могут повредиться от влаги, но на то и кожаный, натёртый жиром кисет, чтобы с ними не случилось ничего худого. Да и после того, как кончился отцов запас, Галина только так домашнюю печь и разжигала. Но то печь или, допустим, камин, а здесь — открытый воздух с ветерком.

Девушка не очень решительно взяла кремень в одну руку, кресало — в другую. Поднесла к подветренной стороне дров. Почиркала.

— Не так, — Орри положила свою ладонь поверх той, что с кресалом, плотно придавила, повела резко. Железка высекла щедрую искру.

— Вот теперь верно. И давай ещё, немного осталось, трут почти что затлел. Самое хорошее дело для него — выстилка прошлогодних гнёзд.

Когда выбился огонёк, наклонилась, раздула пламя:

— В следующий раз смотри, чтобы с первого раза получилось и без прохолоста. Ты — хозяйка огня, потому что одна изо всех нас светлая.

Потом они с Орихалхо впряглись в огромный котёл, куда те же парни наплескали воды. Конечно, моряна расставила руки пошире и ухватилась за обе проушины, чтобы принять на себя основную тяжесть, но и Галина изо всех силёнок тянула за дужку и край.

— Это чтобы тебя считали хозяйкой воды. Ты ведь светлая.

— А владеть воздухом и землёй мне придётся? — спросила Галина. — Типа четыре стихии. Почва, воздух и вода — наши лучшие друзья.

— Воздухом? М-м. Наверное, это связано с летунами и взрывным делом. Не знаю — пока ведь нет войны, а разработки минералов во всём Вертдоме ведутся с помощью кайла, лопаты, топора и крепей. Землёй? Пока говорить о том рано. Для неё у тебя будут иные орудия. И иной посев. Ты светлая, а не чёрная кость.

«Что за расизм такой, — подумала Галина. — Формально Орри права, тут все, кроме меня, вроде непохожи на земляных вертдомцев. Черноволосые и смуглокожие помеси».

Уловив момент, когда обе отделились от остальных, она поделилась своими соображениями с подругой.

— Конечно, — ответила Орри. — Этих молодцов Франзония и Вестфольд буквально выдавили из себя, исторгли из своих пространств. Никто особо не любит полукровок, несмотря на их отменнейшие качества.

— Несмотря или благодаря? Дело знакомое. Мы в Рутении тоже не любим сексуальной неопределённости и чьего-то полового превосходства. Воспринимаем, так сказать, основные тона без переходов.

— В Вертдоме немногим лучше. Ба-нэсхин считают, что бастарды слишком определились со своей телесной принадлежностью. Перестали оборачиваться на два лица. Изменили корням. Это неудачное сравнение: какие там, под водой, корни — тоже ведь, похоже, плывучие. Землянцы втайне завидуют силе и стати полуморян обоего пола, упиваются экзотической красой. Гонят от себя грешные чувства и оттого куда сильнее им поддаются. А кто ведает грехом в нашем мире?

— Не знаю. Хотя — клирики? Исповедники?

— Ты догадалась. О плотской связи с тёмными каялись через перегородку. Их чаще всего обвиняли как еретиков. Супрема знала всех кхафха-морхион, смуглых полукровок, причём едва ли не поимённо. И передала эти сведения по наследству орденским братьям Езу.

— Звучит пугающе.

— На самом деле — нет. Даже когда тайны исповеди передавались от нижестоящего попа к вышестоящему, по дороге обрастая епитимьями, вне церковного круга о них не было сказано ни слова. А только светский суд приговаривает к смерти: здесь дело обстоит так же, как, по слухам, у вас в Рутене. Разумеется, Супрема и прочие братства, те же ассизцы, всегда находили, чем шантажировать полутёмных. Им нужна была их верность.