— Как ты хороша собой, — произнёс Кахва. — Назови нам своё имя.

— До сегодняшнего утра меня звали Пенелофон, — ответила нищенка.

— А что изменилось с тех пор? — спросил король.

— Я встретила короля, — ответила нищенка. — Ведь ты правда король? И, говорят, наш новый владыка щедро дарует новые имена всему, что или кого ни встретит на пути.

Манеры Пенелофон были настолько просты и непринуждённы, а речи так по видимости наивны, что Кахва, которому изрядно приелись тонкие ужимки его придворных дам и в той же мере хитрая увёртливость чужих буржуазок и селянок, почувствовал, что нечто сладостно перевернулось, ухнуло в голове, сердце, а после — и кое в чём пониже. Тогда, вдохновлённый созвучием имени незнакомки с именем героини Гомера, вспомнил он стихи рутенца Одиссея, обращённые к царевне Навсикае. Неизвестно, откуда они взялись у нас, но это мелочь, Итак, король продекламировал:

— Много я видел народов, впервые такую встречаю,

Не знаю, кто ты: дитя ли богов или девушка смертных.

Но коль жилицу земли повстречать судили мне боги,

Благословен будь отец твой с матерью благородной,

Благословенны и братья…

Дальше он помнил нечётко, а потому сделал выразительную паузу.

— Все они в полной мере благословлены твоим царствованием, о князь земных царей, — учтиво промолвила нищенка, заполняя собой неловкое молчание, — ибо ныне вкушают утехи рая.

Она могла уточнить, что все её близкие умерли от голода, напрямую связанного с религиозными гонениями, но благоразумно воздержалась.

— Поистине, никто из моих знакомых не мог ответить так изящно! — воскликнул Кахва в полнейшем восторге. — И, поистине, ни одна из них не обладает такой воистину примечательной красотой. Решено: я беру тебя в жёны и клянусь в этом перед всеми здесь присутствующими!

Как все несколько самоуверенные люди, он и не подумал спросить, свободна ли девица (впрочем, то было очевидно из её ответа) и желает ли она сделаться королевой.

Тотчас всё шествие повернуло вспять под ликующие клики придворных, улюлюканье псарей и громкий лай собак, которых в очередной по счёту раз не поняли, когда они совсем уж были готовы загнать и затравить удивительно пахнущую дичину.

Король немедленно стал готовиться к бракосочетанию и коронации новобрачной. Пенелофон, по античной аналогии окрещённая Еленой Премудрой, сразу после обряда была отправлена в баню с парильней и цирюльней. Там красавицу отдраили во всех интимных местах, не исключая оборотной стороны ушек, удалили воском все волосы на теле, умягчили ладони и подошвы благовонным маслом, вывели мозоли, вшей и гнид, в равной мере волосяных и лобковых, и как следует причесали гребнем червонного золота — под цвет волос. Смрадные тряпки и вытертые бляхи, которыми крепились последние, хотели было сжечь прямо в банной каменке, но Елена воспротивилась с некоторым испугом. Свернула в комок и туго-натуго перевязала вервием. И облачилась в роскошный свадебный наряд, такой же яркий и лучезарный, какой стала она сама.

Тут последовали совсем иные церемонии, конечным результатом которых стала пышно расстеленная постель с королевскими гербами. И, конечно, новобрачная оказалась девственницей без изъяна и порока. И, ко всеобщему ликованию, ровно через девять месяцев появился на свет младенец-наследник.

Говорят те, кто рассказывает, что недолго радовался король Кахва своей безродной умнице. Ибо река, сколь ни бейся меж порогами, приходит к устью, а подобное, как ни крути, всегда тянется к подобному. Стал он отдаляться от жены всё больше и улыбаться тем из женского пола, кого раньше так люто презирал. Не подала и виду Премудрая Елена, что огорчена этим. «Есть королевское дело, есть и королевино», — вздыхала она, собственнолично пестуя юного принца, и за деньги из королевской казны нанимая ему лучших наставников, каких можно было снять с эшафота и вызволить из ссылки и тюрьмы.

Так минуло ровно тринадцать лет — время, по истечении которого отрок из благородной семьи считался годным для правления уделом и достойным иных взрослых поприщ. Тогда позвала мать своё чадо в некую тайную камору без окон, зажгла светильник, горящий в круглом сосуде из мрамора, и развернула свою девичью одежду.

— Скажи, сын мой, испытываешь ли ты при виде своего родителя радость и гордость? — спросила она.

— Вряд ли можно так сказать, матушка. Ибо пьёт он из слишком больших кубков, днюет не в своих домах и ночует в чужих постелях. Приказы его писаны кнутом и запечатаны топором на плахе. Давным-давно испытывал я к нему сыновнюю приязнь, но сам же король её и вытравил, когда в первый раз поднял на меня руку. А горячей любви к отцу не водилось у меня в душе отродясь.

— Тогда слушай. Мог бы ты через меня породниться с половиной Сконда, потому что крепки и неисчерпаемы те узы, коими связывают людей старая вера и древний обычай. Всех знатных родичей твоих с материнской стороны он истребил, даже не позволив укрыться в тени креста, а незнатным пригнул выю силой. Твоя мать в день встречи искала отмщения. Было оно отсрочено, ибо первая заповедь нашей древней веры — «Не торопись с убиением». Ио вторая — «Всему своё время». Но третья: «Боишься — не делай. Делаешь — не бойся». Вот, смотри!

И она развернула свои одежды перед сыном…

Орихалхо помедлила.

— О, и что там было, Орри? Я должна догадаться?

Та кивнула.

— Судя по тому, как вели себя собаки и как Елена боялась огня и жара — взрывчатка. Нет?

— Ну…С чёрным порохом в Вертдоме стали играть во времена королевского прадеда. Ты ещё услышишь имя Юханны, святой или святого.

— Из твоего народа?

— Нет. Моряне твёрдому зелью предпочитают жидкое. Нефть. Предпочитать — не значит любить и то, и это, пойми. Тебя, я думаю, научат, как выпускать и то, и это на волю и как забирать назад. С Пламенем Дракона это выходит легче, чем с Жарким Облаком. Но ты не отвлекайся, думай.

— Облако — это пороховые газы. Но нет, ты же сказала… И нет, всё-таки облако. Яд?

— Судя по всему — он. Но думай дальше.

— В ткани как пропитка. В тех бляхах. Они… Погоди. Они вообще не оловянные, верно, а из более дорогого и редкого металла? И полые внутри?

— Думай дальше.

— Алюминия вы не знаете — он не родится в жилах. Магний — присадка к железу для получения хорошей стали. Никель. Медь. Серебро. Окислы. В сумме — термит. Фу, я ж не металлург, переврала, наверное.

— Тем удивительней, что ты помнишь слова и суть дела.

— Так чем там кончилось?

— Король был убит дурным испарением из внезапно вспыхнувшего очага, причём юный принц отделался куда легче Моргэйна-отцеубийцы. Его возвели на престол и назначили регента: именно — родную мать, которая до его двадцати лет правила вместо него, а потом была вернейшим и самым умным из его советников. Благодаря ей ыли призваны ко двору те родичи короля, кто сумел уцелеть. Не забудь, это были младшие ветви, но им были твёрдо обещаны права в будущей королевской лотерее. Специальным эдиктом все три крупнейшие религии были объявлены равными, матери во всех трёх — почитаемыми превыше прочих жён, а Носители Ковчега — сектой, достойной всяческого уважения и…хм… опёки. Внешность королевы и, соответственно, юного короля, в котором оказалось очень мало от покойного родителя, невольно стала эталоном красоты.

— А женщин не объявляли равными мужчине?

— Зачем было вопить об этом на перекрёстках? — Орихалхо пожала плечами весьма выразительно. — Что делается — сделается само. Давай ложиться.

«Фаталисты мы, в самом деле, — подумала Галина через некоторое время, в полусне сворачиваясь в клубок. — Какие-то шаманские манипуляции с этой мазью — и спим кожа к коже, как ни в чём не бывало. А ведь это моё… в общем, явно заразнее обычного. В Москве и Питере меня бы не выпускали за пределы рекреации, хоть десять лет пройди. Двадцать семь лет — самое невеститься».

И уснула на пороге новой мысли.

Через некоторое время после начала их странствий, не доезжая ещё до границы между областями, Галина уразумела две очень важных вещи.