«Обитель? Прямо как у монахинь», — подумала Галина.

— Мы обе старшие в своих сестринствах, — продолжала Нарджис. — Я — среди женщин иллами, Баракат — у поклонниц Баали. И весьма желали бы теснее переведаться с рутенским сюрпризом. Бумаги — одно, а свои глаза и пальцы — другое. Выбирайся из пелёнок. Да, полностью. И оружие тоже клади.

Вот так. Не «просим тебя», не «будь так любезна», а сразу «валяй раздевайся догола». И ведь понимают, что самое главное мало кто из бойцов вывешивает поверх одёжек: оттого в такой последовательности и приказали. У Галины же помимо заветного нефрита на поясе и долгого ясеня у седла не так давно завелся метательный диск с зазубренным краем — благословение Орри. Летал он пока ещё недалеко, но сквозной рез на вкопанной в землю ветке делал отменный. Будто отполированный стеклом.

— Вы имеете право мне указывать? — ответила девушка. — Вы, по ходу, лекари или типа того?

Баракат, смеясь, кивнула: уяснила, мол, твой пиджин рашн во всех тонкостях. И отчего-то её улыбка примирила Галину с обстоятельством. Магия, однако.

— Ладно, покажусь вся без остатка. Но тогда может инья Нарджис открыть передо мной хотя бы лицо? В качестве встречного жеста, вы понимаете.

Галина демонстративно положила обе ладони на застёжку пояса и сняла его. Обмотала замшу вокруг басселарда и уложила на ковёр рядом с собой. Дамы переглянулись.

— Заложи за собой дверь, сэниа, и обойди по кругу окна — не подсматривает ли кто за мной, — сказала Нарджис. — Больно ловки иные мужи воровать.

«За мной — не за нами. Ни мне, ни красавице в тонких пеленах потрава не грозит. Отчего так?»

Галина прошлась по периметру залы, мельком отгибая и бросая назад то один, то другой кружевной занавес и нарочито перекатываясь с носка на пятку и обратно: Орихалхо показала, как должен ходить настоящий следопыт. Вот чудо: стёкла — стёкла! — в доме были цельные, хотя шли волной, мелкой рябью и пузырьками: доказывали своё происхождение с легендарного острова стеклодувов, стоящего посреди солёных вод. (Как его — Мурано? Интересно, найдётся ли в Вертдоме его аналог.) Ну а чтобы ни зрители снаружи, ни актёры внутри и подавно не увидели ничего, кроме смутных очертаний, поверх натурального узора был вытравлен ещё и искусственный — морозные пальмы, ребристые стволики. «Будто зима на дворе», — подумала девушка.

А потом она стала посередине и, не склоняя головы, начала высвобождаться из походного костюма, довольно-таки заскорузлого и пропотевшего насквозь. Одновременно с этим Нарджис отгибала с груди свой хиджаб, скатывала в гибкую трубку и, наконец, уложила на плечи, словно шаль.

Не так молода, навскидку лет сорока пяти, и почти нехороша собой: лицо круглое, брови толстые, нос с горбинкой, ноздри круглы, шея коротка, что ещё более подчёркивается массивным, серебряным с чернью ожерельем. Волосы, часто простроченные сединой, забраны в косу и сколоты в узел высоким костяным гребнем совершенно испанского вида. Впрочем, для такой дамы приятная внешность — излишество. Все черты и детали наряда должны неприкрыто выразить идею власти.

Галина сбросила всё с себя на пол. Распрямилась, глянула дерзко. «Гулять так гулять, ага». Узоры на полу стали совсем непонятны для прямого взгляда: не медальоны бухарского, не изысканная геометричность смирнского, не цветущий сад персидских ковров — трубы и спирали разбегающихся галактик, наполненных зародышами образов. Баракат приблизилась, обводя контуры нагого тела обеими руками и как бы вылепливая заново: чуть покатые плечи, груди, стоящие торчком, словно у малолетки, плоская талия, упругий зад, вполне пригодный для конского седла, длинные худые ноги с развитыми икрами и без желваков на той стороне, где колени норовят сомкнуться. Отвернув голову, произнесла высоким голоском нечто непонятное: явно для своей напарницы, ни для кого больше. Нарджис колыхнулась с места, но не подошла. Только очертила в воздухе, на уровне пупка, растянутый овал.

— Вы меня изучаете, будто смотрите в служанки Энунне, — сказала Галина, пытаясь слегка поддеть обеих.

— В сакердотесс Великой Матери ты не годишься, — серьёзно покачала головой Баракат.

— И в нохрийские монахини тоже, я думаю, — подхватила старшая из дам. — Вот второй женой в крепкую, добрую семью тебя примут, пожалуй. И то с опаской. Знаешь, почему? Ты вбираешь, но не излучаешь. Прядёшь основу, но не ткёшь по ней. Сплетаешь внутри своего чрева разные токи, словно пребывающая в тягости.

— Она же больна, матушка, — возразила Баракат. — И пытается защитить себя. Создать преграду.

— Ну конечно. Видела я эту её болезнь знаешь где? И все там же видели.

— Я что — больше не заразна? — спросила Галина, пытаясь одолеть предательскую дрожь в голосе.

Обе дамы усмехнулись: Баракат — по-доброму, Нарджис — с известной долей яда.

— Да нет, что есть, то уж есть, — сказала последняя. — Как и шрамы: никуда не делось, но вроде бы и не растёт. Даже рассосаться и побледнеть пробует. Вот ты собирала вертские листья, корни и травы для продажи на той стороне? Они не камни и парча, они лёгкие. Нет, я так понимаю: зато другие рутенцы додумались. Видишь ли, наши мази и настойки многое лечат, пока в самом Верте. В Рутене слабеют вчетверо, если не больше. Мы тут в Сконде расстарались, заказали похожее сырьё для снадобий в земле самого Большого Брата. Из очень хороших мест: Алтай там, Байкал, Чили, Галапагосские острова.

— И что?

— Да ничего. Работают немногим лучше своего забугорного. Видишь ли, все, что у вас растёт и цветёт, потеряло давнюю силу, да и земля у вас никакая. А у нас тут по-прежнему заповедное место. И воздух, и почва, и то, что на ней произрастает. Так что пока тебя не прогнали из Вертдома, лечись хорошенько, авось долго протянешь. Облачайся назад.

Баракат подняла с ковра охапку, протянула вперёд на вытянутых руках:

— Прекрасный у тебя кинжал. Насчёт той игрушки, что во внутреннем кармане, право, я не знаток, но похоже не на морянскую — на аламутийскую работу. Но вот нефрит — это редкость. Одна из нас не отказалась бы обрести такой, только подобное даруется лишь богиней. Или богом. Ты знаешь, что твой клинок не закалён как должно?

«Снова какое-то суеверие», — Галина сдвинула брови, задумалась. Спросила:

— Что сэния, инья…

— Правильно, хоть и слегка устарело, — игна. По говорам — инья, игниа. Да, у меня тоже есть дети.

— Что высокая игна Баракат имеет в виду? Чем ешё положено оросить мой кинжал, помимо крови и семени?

— Молоком, — ответила та, и Нарджис согласно кивнула. — Своим материнским молоком.

— А если я не рожу?

— Тогда ты не родишь, — улыбнулась женщина. — Бери своё, что стала?

Под изучающими взглядами Галина привела себя в порядок: медленно, напоказ, так же, как выставлялась с той самой походкой бывалого человека. Навряд ли кого обманула, подумалось ей.

— Могу ли я, невежда, спросить, кто вы обе? — произнесла напоследок.

— Можешь, — ответила Нарджис. — Я первый голос в совете замужних города Скон-Дархан, нашей столицы. Милая Баракат — одна из триады, ныне возглавляющей союз Дочерей Энунны в том же граде. Это не назначение, лишь бросок игральных костей и великая честь. Вот видишь, какой интерес во всех нас пробудила блудная дочь Рутена.

— Понимаю, — кивнула девушка. На самом деле понимала она самую малость. Отчего-то здешняя община пыталась приманить её к себе, но выбрала провальную тактику? Или преуспела непонятно в чём?

— Теперь вы отпускаете меня? Больше я ни для чего вам не понадоблюсь?

— Как знать. Неохота заглядывать вперёд слишком далеко, — ответила Нарджис. — Впрочем, вот у игны Баракат есть для тебя нечто вроде письмеца, переданного вместе с той лекарской посылкой. Из той же котомки, что и книга святого Филиппа Рутенца, но послабее духом. Сочинитель объяснил, что в Рутене этот жанр зовётся фантастикой и художественным прогнозом, так вроде бы.

— Это выдумка на тему Белой Хвори, — пояснила Баракат. — Такая, что вселяет надежду.