Галина посмотрела в глаза подруге: честные, с юморком и какими-то светлыми бликами против зрачка.

— Похоже, мне промыли мозги раньше волос в бане. Что же — пускай. Как говорится, дело долгое, можно и вовсе не тревожиться. Или ишак помрёт, или падишах.

— Рутенская пословица?

— Изречение некоего Ходжи Насреддина, Он тоже взял деньги под залог — того, что выучит падишахского осла читать священную книгу.

— А, в Вард-ад-Дунья есть похожая учительная притча. Даже не одна.

Но тут их обеих заторопили, и вся компания направилась в храм гигиены, который был расположен в фундаменте соседнего небоскрёба.

Пройдя под арки, гораздо более массивные, чем в гостинице, честная компания оказалась в интерьере, во всех смыслах впечатляющем.

Во-первых, здесь снова оказались настоящие стёкла. Причём матовые. Во-вторых, тамбур за невысокой дверью был никак не меньше иного помещения для оглашенных: вся их партия разместилась в нём без труда. И в-третьих, когда Орихалхо рассчиталась с привратником, перед ними открылся вход в подобие зимнего сада под куполом из полупрозрачных плит белого мрамора, что были закреплёны в восьмиугольных ячеях. Проёмы арок, поддерживающих купол, формой напоминали сердце — стилизованное, не настоящее. Полы были из клинкерного кирпича, лежанки вокруг бассейна — тоже мраморные, сходящиеся к круглой середине как лепестки ромашки, а над самим водоёмом свисала на цепи бронзовая курильница, разбрасывая по стенам оранжевые блики и источая знойные ароматы. Над тёмным зеркалом воды курился почти невидимый пар.

— Ну как, хорошо? — спросила Орихалхо подругу.

— Красиво. Что, нам сразу туда нырять?

— Принято сначала раздеться и полежать на пляже.

— Вместе с мужчинами?

— Сегодня мужской день и пока все свои.

— Орри, а клозет тут где?

Это вопрос нимало не возникал на природе, где за каждым кустом был для них укромный дом. Ни в гостинице: весь навоз оседал в соломе денников и составлял, как оказалось, немалую часть их платы. В Сконде не собирались упускать ни капли природных щедрот.

— Клозет…Это чего — нужник? Что значит — деловая женщина! Никакой поэзии. Да мы один из них прошли: чуть ближе к входным дверям. Там ещё кувшин стоит за частой решёткой, чтобы обмыться и не поганить общую воду. Думаю, таких закоулочков тут с десяток.

К удивлению Галины, в отхожем месте обходились без рутенских наворотов: просто отверстие в полу, ограждённое мраморным то ли бортиком, то ли козырьком. Оттуда повевало лёгким бризом, но совсем не воняло. Кажется, ей уже объясняли про воздушный замок, бегучую воду или нечто похожее.

Когда девушка вернулась — уже изрядно пропотевшая, — мальчишки и даже Орри уже успели раздеться и нежились на мраморных плитах наподобие римских сенаторов, беспечно разговаривая друг с другом. Из одежды на них были только банные простыни.

— Бросай платье под любую из арок, там подберут, — сказала ей Орри. — Возвратят примерно через час-полтора. На полотенце, которое ты получишь там в обмен, двойной ярлычок: одна половина остаётся, другой метят твою стирку. Как уж получается — не знаю, но путают вещи они редко, а теряют и вообще никогда.

— Орри, — взмолилась девушка. — Тут что — отдельных кабинетов не заведено?

— Боги морских глубин! Никак воображаешь себя одной из баали?

Орри покачала головой и объяснила не таким ёрническим тоном:

— Баали считают наготу священной. Это они приучили скондских женщин беречь своё тело и даже лицо пуще чести. Но одна и та же радуга по-разному преломляется в различных кристаллах. В доме позволено многое, чего нет на улице. Рядом с водой не то, что на суше. Ты можешь одарить видом своей наготы, можешь поманить, а можешь и поставить лаковую завесу между тобой и всеми прочими. Учись такому. Помни: стыд находится внутри твоей головы и больше нигде. Не выпускай его наружу: притянет, когда ты того не хочешь. Будь холодна, когда пожелаешь, и горяча, когда тебе необходим другой или другая.

— А моя зараза?

— Разве тебе не сказали? Она не передаётся через воду. Только через длительное касание, если выпадет плохой жребий. У нас не Рутен.

Посмотрела на голую, тощую, как белая китайская редька, подругу и смилостивилась:

— Поди завернись в простыню до подмышек, чтобы до времени не показывать, чем ты худо-бедно отличаешься от остальных.

Всё-таки когда настала пора смывать с себя пот, им обеим было оказано снисхождение: появились солидные клиенты, не желающие иметь никакого отношения к развесёлой и чуточку нагловатой компании бастардов, пьяной без вина. Их быстро направляли в малые кабинеты для дружеских и деловых встреч, и Орихалхо, узрев такое неравноправие, захватила для них с Галиной крошечную келью с неглубокой ванной, в которой плавали цветочные лепестки, и лежанкой на две персоны. Договорилась кстати, что кофе со всем, что к нему причитается, подадут прямо на место, а слепорожденного массажиста заменят на массажистку, которая не прочь заработать лишний дирхам (равный аж четверти серебряника).

— Это не для тебя, если не хочешь блистать своими плешками. Хотя зря отказываешься, ох, зря. И заразу не разнесёт — для каждого у неё особые перчатки и отдельный флакончик с маслом, — и здоровья тебе прибавит. Я после такой разминки двоих наших мужчин могу побороть.

Но Галина не поддалась искушению. Только плавала, давно уже чистая, в чуть замыленной водице, которая поразительно долго сохраняла приятное тепло, и с ехидством смотрела, как коренастая бабёнка отплясывает джигу на костях распростёртой ничком Орри, до того размолотив ей мышцы в полнейший кисель.

Оставшись одни, девушки занялись любовью, а немного позже с наслаждением пили из чашечек густо-коричневый напиток, закусывая хинную горечь жирным, хрустящим и тягуче-приторным.

— У нас в Рутене и машины есть для того, чтобы прогонять пар через порошок, и уйма разных технологий, все сладкие: под пенкой, на воде, на молоке, на песке…Ой. Я малость перепутала, это турочку на горячий песок ставят. Вот не думала, что можно так просто — и так вкусно.

— На контрасте работает, — объяснила Орри. — Горькое — сладкое. Чтобы его создать, нужно мастерство никак не меньшее, чем сготовить кофе сам по себе.

Приятную во всех отношениях беседу перебил азартный шум голосов из укромного пространства, находящегося рядом с ними. Что слегка озадачивало — в нём не слышалось ничего похожего на сладострастие того или иного толка.

— Орри, что там у нас рядом?

О, я снова забыла. Последний официальный визит был, увы, года два назад. Ночью деловые люди столицы и их гости занимаются такими вещами, какие неприлично показывать дню. Совершают хитроумные сделки, оговаривают условия, на каких пойдет контрабанда из Рутена, дают деньги в рост…

— Как я помню, последним у нас в так называемые Средние века евреи занимались. И дело считалось очень сомнительным.

— Иудеи в Верте числятся по тому же разряду, что и нохрийцы. И те, и другие с равным искусством манипулируют своими земными святынями и своей прибылью.

— Вот, значит, у кого ты свои векселя обналичиваешь?

Орихалхо чуть помрачнела:

— Я тебе во всём дам отчёт, но — не кажется ли тебе, что мы не так проводим время?

— Орри, для меня отцовы накопления немногим больше дорожной пыли. А ты расточаешь своё жалованье. Вот отыщу сейчас какого-нибудь… ах, менялу, что ли? И напишу на твоё имя дарственную.

— Сейчас? — рассмеялась морянка. — В таком наряде и настроении ума?

Теперь смеялись обе.

А потом похоже, что заснули, — и никто отчего-то не беспокоил странников.

«Ну нет, я так эти дела не оставлю, — думала в полусне рутенка. — Позже настою на своём или даже одна схожу к юристу… Как их тут именуют? Кади?»

На рассвете им всем принесли одежду: отпаренную, выглаженную, по необходимости заштопанную — и такую тесную, что едва напялилась на влажное тело.

И все они отбыли в малое паломничество — как и должно, пешком, сами чистые, в чистой одежде, с чистыми помыслами и условно чистым от грубой еды желудком.