С погибшими дело обстояло просто. Схлестнулись с ужасами своего подсознания и не смогли их преодолеть. Пошли на испытание и не выдержали его. Не годны там, куда направились по своей воле, — и слуги, с младых ногтей приученные помогать человеку, не могли ничего с этим поделать.

Но Стражи Холмов должны бодрствовать и копить силу. Теперь те двое будут такими же Стражами, безликими и надевающими на себя маску чужого ужаса. И их слуга — тоже. А, может быть, произойдёт иное — телами полакомятся звери, которые ползают или спят ныне под снегом, и это укрепит Великое Равновесие мира хотя бы малой крупицей.

«Я становлюсь философом. Или попросту частью этих мест, как другие вертдомцы».

Другие? Такие же, как Галина? Она оговорилась или в самом деле так думает? Или и то, и другое: ибо в каждой обмолвке имеется глубинный смысл?

Дальше всадники ехали без приключений, хотя с той же осторожностью — будто пустыня поняла про них всё, что хотела, и на том успокоилась. Всё так же мело пургой по всей земле или падали с неба мириады крошечных танцовщиц в растопорщенных ледяных «пачках» или слипшихся в целый балет — каждая свой мирок, составленный из множества более мелких вселенных, каждая отражает мысль человека, погибшего или живущего — без различий. Всё так же разбивали палатки, грели незатейливую пищу и грелись сами.

А где-то через непонятное число дней недосягаемые горы вышли из радужной мглы и стали прямо перед лицом. Замки, рождённые из того же камня, увенчивали вершину и казались нерукотворными, Отвесные стены в резких складках, испещрённых норами, червоточинами или резьбой. Островерхие башни, поросшие белым мхом кустарника, что стоял весь в изморози, узкие окна, вокруг которых вился зеленоватый орнамент в виде мраморных листьев аканта и прихотливо изломанных ветром карликовых сосен. Круглые арки и стреловидные порталы, что были наполовину замаскированы густым переплетением стволов и ветвей, но нимало не потеряли от этого в своём величии. Это было сотворено человеческими, быть может, великанскими руками, но в то же время казалось неотделимым от природы.

«Не только внутри, но и в наполовину обнаженном склоне некогда проточили десятки жилых нор. Следующие столетия связали их внутри переходами, слили с лабиринтом каменоломен, подняли потолки и выпрямили стены, а снаружи между делом иссекли из камня бесподобное по красоте и изяществу убранство, которое подчеркивало и оттеняло то, что солнечный свет и прихоть воображения открывали в известковых выступах, наростах и изгибах земной коры. И теми заклятиями красоты сделали всё горделивое строение недоступным дьявольскому произволу и трясению земли», — процитировала Галина вслух цитату из путешествия Армана Фрайби и юного принца, его внука.

И как бы в ответ на её речи где-то в самом низу горы открылись циклопические створы, одетые поверху диким камнем, и навстречу путникам на рысях выехали горделивые всадники в тёмно-голубых плащах и таких же головных обмотах, закрывающих волосы, лоб, нос и рот — лишь полоска вокруг глаз и сами глаза оставались не прикрыты. Широкий пурпурный пояс схватывал у каждого талию длинной, до пят, рубахи тонкой шерсти — будто им всем неведомо было чувство холода. Синие мантии парили за спиной, словно крылья беркута, что поднимается ввысь в мощной воздушной струе.

Под всадниками шли те, кого Рауди Красноволк назвал кохертами — мощные статью верблюды, не уступающие африканским мехари статью и превосходящие их резвостью: лошади учеников или прислуги заметно от них отставали.

— Мои побратимы и их почётная свита, — с гордостью назвал Рауди. — Те, кто держит для себя, Сконда и всего Вертдома цитадель на семи вершинах, названную по этой причине Ас-Сентегир — Семь Зубцов Короны.

Один из всадников вступил вперед — юношески тонкая фигура, вечная молодость, тщательно выписанная на лице смуглой хной и смоляной басмой, — сказал без особой торжественности:

— Замечательно, что ты вернулся, Красноволк, и привёл испытанное пополнение. То говорю тебе, сыну утробы, я, Шахин ибн-Яхья, и подтверждает Хайсам ибн-Яхья, мой брат по крови и сын одного со мной семени. Приветствуем вас всех под стенами обители!

Далеко отсюда, будто с другого края земли, слышат горы и холмы, как говорит милому супругу юная гран-сэнья Марион:

— Поистине, ради одного моего желания закрутили мы в клубок метель и свили вервие из снежной пряжи. Великие дела и грозные свершения на пороге — и ведь сама я не знаю, как из малого вышло великое. Не ведаю, чем это великое обернётся: счастье или бедой. Или обоими вместе.

— То ты меня уговаривала и добавляла мне смелости и терпения, — отвечает супруге высокий сьёр Энгерран, перебирая в руке шелковистые, долгие пряди цвета смолы. — Теперь впору мне самому тебя успокаивать. И всё тем же: судьба не выбирает и не перебирает, она лишь приходит как некий торный или тернистый путь.

— Ты прав. Но ответь мне, если ты так уж мудр и философичен. Часто ли бывает, что добрые дела и верные поступки мостят собой дорогу к гибели и позору?

Авантюра четырнадцатая

«Шахта наоборот», — подумала Галина, едва за всадниками с плавным рокотом задвинулись высоченные створы. Можно было бы определить точнее — храм: готический с неординарными нервюрами или даже ренессансный со сквозным куполом, чьи привычные для туриста округлые формы имени Браманте плюс Микеланджело чуть сдавлены с боков. Но для готики рёбра слишком неравномерно расположены, необыкновенно мощны, для Высокого Возрождения слишком мало полёта: воздух придавливает к полу, а не возносит ввысь.

Ввысь вели боковые лестницы с широкими ступенями и низким ограждением, по две с каждой стороны, — а в их обрамлении висело точное подобие шахтёрской клети. Массивная дубовая решётка в крупную клетку, цепи, что улеглись на крышу покрытыми ржавчиной звеньями, засовы — внешние и внутренние. Такие вот у этого костёла нефы.

Все, кто прибыл и кто встречал, спешились. Верховых животных аккуратно затеснили в одну из клетей, которая тотчас ухнула вниз.

— Там в своде есть окна, люкарны, — успокаивающе сказал Армени. — И пологие скаты, чтобы выводить на перевал. И очень много места для тренировок.

То есть манеж для пробежек?

Пешим вежливо показали — занимайте другой лифт, пассажирский. С горящими факелами в решётчатых намордниках — явная защита от рудничного газа — и даже неким подобием откидных сидений на одной из стенок. Галина зашла в общей толпе не без опаски, но люди расположились там привольно и как-то надёжно. Засов заложили. Их с гулом и скрежетом поволокло кверху — мрак сменялся полосами тусклого свечения, тряский воздух ритмично мерцал, духота перемежалась с веяниями как бы свежего бриза — и через небольшое время рывком остановило. Рауди, который вошёл после всех прочих, отодвинул засов, распахнул дверь со словами:

— Как я понимаю, ваши нынешние апартаменты, братья.

Халиль отозвался через повязку:

— И казармы для новичков, какими вы, безусловно, являетесь. Кроме тебя, Волк. За пополнением нужен глаз, а самому пополнению — приятные условия жизни.

— Только не принимайте слова Хайсама за чистую монету, — добавил Шахин не без лукавства. — Мы люди простые, неприхотливые, хоть ныне и командуем. Нам бы только крышу над головой надёжную, а там хоть трава под ногами не расти.

Выйдя, он мигом сбросил плащ на руки обслуги — пажа или подмастерья лет от силы четырнадцати — и двинулся вперёд по широкому коридору. За ним последовали остальные, удивляясь ненавязчивому подобию тепла, которое поднималось от пола и вроде бы струилось изо всех щелей. Геотермальное, что ли, решила Галина. Пробурить узкую скважину можно и немудрёным снарядом типа треноги.

Недаром было сказано про один из таких замков, что сотворили его из каменного мяса на кирпичном скелете. Хоть и неверно: «мясом» была здесь неровно тёсанная плоть горы, скелетом — опоры, продолжающиеся на потолке выступающими дугами, выносы и арки, сложенные из чёрных базальтовых блоков. Внутренние контрфорсы с аркбутанами: можно и так выразиться, если ты склонен к парадоксам.