— Вот моя цена. Когда я отсюда выйду и тебя отыщу, и будешь передо мной, как я сейчас перед тобой, я тебе подарю чистую смерть. Достойную и лёгкую. Может быть — нарочно для тебя выдумаю нечто особое.

Он рассмеялся довольно:

— Теперь дело говоришь. На такое согласен.

Вколол что-то Майе раз, потом другой. Забилась, вздохнула глубоко, потом вытянулась в струнку…Конец.

Как он потом перед соратниками оправдывался — не ведаю. Надеюсь, это его не очень затруднило. А я…

Получила, что хотела. На полную катушку. Ну, до конца не попортили — выжила и снова выползла на свет. Хорошие парни вовремя одержали верх над плохишами.

Сорди молчал — отвечать и вообще подавать признаки жизни не было сил.

— А уже много времени спустя прихожу я к друзьям отца и моим нанимателям и говорю:

— В активную разведку больше не гожусь, колотый орешек, учить ремеслу не желаю, сидеть и проедать свой почёт — тоже. ибо мирная жизнь не по мне — и по мне, похоже, никогда не будет. В армию меня пошлите: там еще кое-какие дела остались. Противника добивать, города брать осадой. Подучиться надо, оно конечно. Задел у меня есть, здоровье наладилось кое-как, а прочее к сему приложится.

Ну и попала в элитное офицерское училище. Одна изо всех дама, ха… Кобели изо всех подворотен, тоже элитные. Первый класс высшего кобеляжа. Да я что, я ничего…

Поднялась, потирая озябшие члены:

— Как бы нам ревматизма не заработать от сиденья на холодном. В сих краях он лечится муравьями, но туго. Давай на берег выбираться — хоть по камням, хоть через водовороты.

И — тихо:

— На всю оставшуюся жизнь ожгло. Тьма галантов рядом, да еще каких — а кроме душевной прохладцы ничего не дали и не получили.

Урок был окончен.

Когда они перебрались на свой берег, старательно балансируя и борясь с водой, обтёрлись, оделись и не без труда подседлали коней, Сорди посмотрел вперёд, туда, где еще раньше приметил их конечную цель, — и увидел:

— Карди, это у меня в глазах или на самом деле? Красное на Сентегире. Будто угли по снегу сплошь поразбросаны или капли рдеют.

— Это не угли и не кровь, мальчик. Они всегда были и есть, просто ты только сейчас научился их видеть. Костры Сентегира. Их много, целые мириады, но твой, когда ты придёшь, будет единственным. Ты сам его разожжёшь посреди леденящей пустыни. И к нему будут собираться люди… Я тоже приду. Или ты — ко мне и моему огню. Может статься, мы зажжём его вместе, как мне однажды померещилось. Но разве это так важно, мой ученик?

VI

Сорди привык к лошадям из прокатных конюшен и теперь чувствовал себя незнамо как: земля низко и вся какая-то вздыбленная, приподниматься над седлом, чтобы пустить конька в галоп, нет смысла. Сидишь как в люльке, верней, как на слишком мягком гамаке, и раскачиваешься из стороны в сторону.

— Чего размечтался, ученичок? — донеслось сзади. Кардинена держалась в двух шагах от него, чтобы направлять и оберегать тылы.

— Это истинный вопрос или укорот? Я всё думаю — в горах ведь тоже люди живут, отчего они нам по пути не встречаются.

— Оттого, что для нашего пути это запретно. Жилые крепостцы, агры, мы за фарсанг обходим. Издалека их башенки легко за ту же скалу принять, но я-то вижу. Поля и нивы по виду как альпийский луг, но не совсем. А здешним эремитам в их пещерах докучать незачем.

Они уже попробовали докучать: разок попросились на ночлег, другой — заселились в нору, еще пахнущую отшельником: грязь, плесень и специфические людские благовония, несмотря на то, что родничок со сладкой ледяной водой бил неподалёку из земли.

— Они люди неплохие, — в утешение сказала тогда его спутница. — Вон Бен Мирддин у себя и старинные книги держит, и медикаменты, и дорогую утварь. Даже парадную мантию в сундук упаковал на случай знатных гостей. А натуральное зеркало и вообще во всю стену.

— Расколотое? — с ехидцей спросил Сорди. В последние дни он как-то резко въехал в курс дела, поняв, что такого рода предметы работают опознавательным знаком тайного общества со смутной, однако неограниченной властью.

— Из цельного кристалла, как тот покойный столик, — усмехнулась Кардинена.

— Вот бы поглядеться.

— Может быть, и доживём, если Тэйнрелл до того не накроет. Ох, lupus in fabula.

— Прости, я не понял. Он что, по пятам шествует?

— Ага, именно. Ему надо меня прилюдно вызвать, при своих и моих людях сразу. Что еще волнует?

Сорди подумал: вроде бы всё понятно, да жаль терять аванс.

— У них ведь иные кони: толстомордые, тупоногие и чуть выше в холке.

— Острый у тебя глаз, однако. Это степняки, их еще «двоедышащими» называют. В глиняной пустыне им цены нет: летят, как пуля из ружья. А в горах на ногу слабоваты — подков не любят. Люди Тэйна, видишь ли, хотел было тех перенять, из Мертвого Леса, — не дались. Ну, теперь-то, даст Бог, к нему прибьются, а то отстал от нас дня на два.

— Не понял. Ты этому радуешься?

— Можно и так сказать, — Кардинена придержала своего Шерла, глянула ученику в глаза:

— Помни: то, что улучшает Игру, всегда нам на руку. И не завидуй.

— У них кони на все четыре ноги кованы, у нас…

Он не хотел жаловаться, само выскочило. Карди поняла — пригнулась к тропе, будто высматривая в пыли золотые самородки.

— А что, резонное замечание. Опять же приметлив ты, повторю. Тропы в горах жёсткие да каменистые. Положим, наши болотные жители копыта себе отрастили едва не по колено всаднику, пускай теперь обтачивают. Но вдруг еще и через ледовые перевалы пойдем — там лёд скользкий, камень ветром что леденец выглажен. Как, по-твоему, предлог весомый, чтобы нам конского коваля отыскать?

— Имеем право, — кивнул Сорди, прекрасно понявший подоплеку беседы: ученик трусит, учитель в лице Карди оказывает снисхождение.

— А эремиты и Мирддин — это кто?

— Отцами-пустынниками их называть неохота, какая уж здесь пустыня, горниками — глупо, горняками — не в тему. Больше по сельскому хозяйству и лекарственному сырью ударяют.

Сорди спрашивал совсем не о том. Ему жутко хотелось услышать имена одиночных поселенцев, отщепенцев — вернее, совсем не их, а тех, кто кучкуется.

Природа тем временем становилась по виду совсем ручной: пропасти раздавались вширь, как рыбацкая лодка, из глубин прорастал и раскидывался по склонам лес, кудрявый и густой. Резкие складки здешней земли пропадали за ним, сглаживались, точно кошачья шкура. Изредка в гущину ныряли крутые узкие тропы — невозможно было подумать, что туда можно спуститься верхом.

Теперь Кардинена, похоже, не только вглядывалась, но и внюхивалась. Сорди не ощущал ничего — впрочем, он и лесной пожар не ощутил.

— Ага, — вдруг сказала она, — Смолу курят, древесный уголь выжигают. Стало быть, имеется надобность. Грубку можно и обыкновенными дровами заправить.

Сорди смутно припомнил, что так называли на его родном диалекте кухонную печь под открытым небом. Удивительно: до их пор он не чувствовал языка, на котором с ним говорят, будто живое слово передавалось из мозга в мозг.

— Ученик, говори. Тебе же охота.

— Карди, мы так ищем мастера по железу?

— Кузницу. Место, где разжигают сильное пламя. Смотри!

В глубине леса, далеко под их ногами, клубился сизо-чёрный дым, расстилался над кронами.

— Что самое любопытное, ничего похожего в прошлый раз тут не наблюдалось, а ведь здешние ковали привязаны к месту. Это вообще династия. Сорди, тропу видишь?

Отвесная складка, сверху затенённая ветвями.

— Хочешь — сходи с седла, веди в поводу. Я задержусь внизу ненадолго, подожду тебя.

Это выглядело приказом, ибо сама женщина припала к конской гриве и погнала своего Шерла вниз, казалось, чудом не скатившись под обрыв вместе с лошадью. Сорди не осмелился так поступить и почти о том сожалел: его гнедой приседал на задние ноги, как кошка, и двигался с необычайной ловкостью. Да и крутизна показалась вблизи не такой уж роковой.

Внизу тропа была почти что широка, почти ровна и производила впечатление грунтового большака. Копыта мягко ударяли в дернину.