— Я парламентёр, — поправляет Сорди. Исправлять имя смысла нет.

— Видим, как же. Чего ж ты за не своих говоришь и своей холёной шкуркой ради них рискуешь, брат Сергей? — говорит старший из отцов.

— За постой ковалю с дочерью плачу, Мефодий Андреевич, — спокойно отвечает Сорди.

— За постой или за работу? — спрашивает уже Кирилл. Ага, непочётное прозвание задело не одного Мефодия — всех троих. На самом деле он самый обычный Николай, даже Колян. Мефодий — Мстислав. Иван зато — Бенедикт. Венедикт Фёдорович.

— За работу тоже. Коней подковывали, — отвечает Сорди спокойно.

— Далеко ли собрались с твоей… мужедевицей? — спрашивает Иван, пока руки Сорди закручивают за спину. Обыскивать, наверное, собираются.

— Если вы ее определили, значит, и насчет всего прочего без меня знаете. Или у вас одна только подзорная трубка, а слуховой нет?

Нарочитое оскорбление: намёк на дряхлость и ветхозаветность троицы. Не зря ли, соображает пленник. Нет, не то. Не слишком ли рано? Здесь, в этой гущине, и первая, может статься, не работает. Бинокль висит на шее одного из младших — новенький, вполне солидного вида, но оптику по одной внешности вроде не заценишь. Впрочем — не самая продвинутая, наконец решает Сорди.

Поспешные руки шарят по карманам. Неопытны, однако, меланхолически размышляет обыскиваемый. Такое надо учинять вдумчиво. Не пропуская ни одного шва и ни одной складки.

— Нож! — доносится торжествующий клик. — Это чего значит — послу на разговор оружным идти?

Миха вытаскивает «Волчонка» и торжествующе потрясает им перед носом собравшихся.

— Не оружие, но памятка. От вас самих на прощанье полученная, — врастяжку и с видимой ленцой объясняет Сорди. — Я ей, положим, из ногтей грязь вычищаю и бородку скоблю.

Кто подсказывал ему нахальство и зачем? Вольная дубрава и раскидистые мхи? Солнечный свет и аромат мелких цветов? Он не знал. Просто слушался.

— Бриться тебе, мы видим, без надобности, — снова вступает в разговор Меф. — Обабился совсем. И как бы ты это сотворял без какого-никакого зеркала?

— Да вот оно, то самое зеркальце, — с готовностью подхватывает Миха. — За подкладку, что ль, забралось, а теперь в самую мою руку прыгнуло и расктворилось. Трещиноватое и тяжелое какое-то.

— Дай сюда, — приказывает Кирилл. — Ого, литой серебряный футляр с откидной крышечкой. Шикарная безделушка. Еще бы пудры с другой стороны подсыпали — прыщики этому неженке маскировать.

Негодующе махнул рукой…

Сорди готов был поклясться, что сверху внутрь стекла прыгнула некая рыжая искорка. Отразилась и в тот же миг отскочила в самую гущину деревьев.

— Бери, Сергейка. Полюбуйся на себя напоследок, какой ты стал красавчик, — усмехнулся он. — А нам такого ввек не нужно.

Вложил за пазуху Сорди вместо ножа — пальцы грубовато прошлись по соскам.

— Хотели мы тебя отпустить восвояси и твоей потатчице дорогу отворить. А теперь нет. Теперь веди, откуда вышел, а там посмотрим. И не вздумай Сусанина разыгрывать — мы тебе не полячишки какие-нибудь. Стрелой и пешего, и конного догоним.

Руки связаны, но ведь ноги свободны, верно? Так думает Сорди, вольно и размашисто шагая по тропе между своими стражами. Добрая половина отряда во главе со святыми отцами движется следом, неся арбалеты, стрелы и плотно закрытые глиняные горшки, проминая собой мягкую почву. Странно мягкую и пружинистую… А еще стволы — нечистые, с каждой свисают бороды мха. И там, где нет чужой шкуры, отчего-то теряют кору, иногда до самого скелета.

Мы идем по болоту, понял он. Мы уже в него попали.

— Я вам не Сусанин, — громко говорит он. — Это вы меня самого в топь завели, теперь нужно обходить или вообще поворачивать.

Его слова покрывает удар, гулкий рёв и плотная, как взрыв, вспышка за спиной, что обнимает собой половину леса.

— Поляна! — кричит кто-то. — Гляди взад, эк жахнуло. Матерний котел лопнул обземь!

Все оборачиваются на эту нескладицу и видят.

Огромное, заостренное кверху, чистое пламя вздымается до солнца, которое отчего-то именно теперь догадалось пошире раздвинуть облака или туман, и к самому светилу вздымаются вопли. Боль, ужас, погибель.

… А потом в мире не осталось звуков, кроме утробного рева, и темноты, помимо раскалённого сияния, что парило на высоте нижних ветвей, завивалось посреди стволов гигантским рыжим драконом, поглощая самые толстые, крутя в себе сучья, будто великанскую палицу, источая нестерпимый зной.

Они бежали по земле, проседающей под ногами, стадом перепуганного зверья, имея в голове одно: то, что должно было стать победой, стало погибелью, иная же погибель обратилась спасением. Уже некому стало удерживать пленника, да и незачем: путь отсюда был один.

Когда передние ряды войска почувствовали под ступнями несгибаемо твёрдую землю, со сгустившегося над головами и ставшего чугунным неба хлынул ливень. Такой обильный, что мешал видеть и почти мешал дышать, со всей дури сталкивая наземь, в жидкую грязь.

Сорди поднялся на ноги одним из первых. Попытался вытереть лицо ладонью. очистить куртку от того, что налипло, — без толку. Хорошо, что юфть — сама по себе кожа плотная, да еще и пропитка была, наверное. Внутри более-менее сухо, а снаружи как-нибудь обойдётся. Да и вообще вода — такое дело: до мяса достала, так хоть костей не тронет.

Вокруг молча выбирались из густой жижи остальные, выкапывали оттуда горшки, тихо ругаясь, пересчитывали ломаные стрелы, проверяли тетиву.

Обозрел окрестности. Встретился взглядом с Мефодием.

— Ножик мой отдайте, Мстислав Андреич. Без этого дальше не поведу, хоть в самом деле убейте. Видали, что вокруг творится?

Тот угрюмо послушался. Только спросил:

— И впрямь поведешь? А то смотри: всамделе прикончат тебя наши.

Седины его заметно слиплись и почернели, оттого и важность соскочила по крайней мере наполовину. В косы убрать — совсем молодец будет, вскользь подумал Сорди.

И они пошли. Удивительное дело! Гарью от недавнего пожарища почти не наносило, то ли от дождя, то ли вопреки ему — он не мог сказать по причине своей неопытности. Зеленая стена стояла на вид нерушимо: лес проглотил чужаков и даже не подавился.

— Погибли. Все там погибли, — донеслось до ушей Сорди. Хотел было сказать, что лучше бы им, правоглавам, самим в том убедиться, а не переть свиньей на корыто, но услыхал дальше сказанное другим голосом:

— Колдуны заклятые. Вот теперь и стоит за них по самой верной истине взяться.

Тотчас передумал: не стоит раздражать народ советами, которых от тебя вовсе не требуют.

Лес слегка поредел: до сих пор Сорди не был уверен, что ведет правоглавцев правильно, да и не понимал, хочет он такого или нет.

«Память и ориентировка у меня выработались неплохие, а здесь еще и будто какие-то жилки по всему лесу натянуты, — подумал он. — Угадываешь направление, как глухой — слова по губам».

Крыши кузнецова двора встали перед ними внезапно.

А стоило Сорди, как и всем прочим, увидеть стены…

Он вздрогнул, и дрожь эта передалась всем прочим.

Ровной шеренгой поперек всей площадки стояли длиннокосые всадники на коренастых длинногривых лошадках. Похоже, лучшие из клана Борджегэ, и с ними, в центре построения, — сам Тейнрелл. Стремя в стремя с Тэйном, на Шерле, — Кардинена: сабля вынута из ножен, прижата к плечу — салют или готовность к атаке. Рядом с нею Леэлу держит под уздцы Сардера. А Орхат…

Орхат вразвалку подошел к пришедшим:

— Многовато вас, гостей. У меня, вашими стараниями, и припасов стольких бы не нашлось: добрые люди помогли. Что скажете?

— Да что их самих спрашивать, — отозвался Тэйн. — Они думали, запретная война — это лицом к лицу, а за кустами и стволами прятаться — это позволено. Как мыслишь, Кардинена?

— Да какая это война, мой Тэйнри, — всех против двоих. Сильных против слабых.

— А мы сильные, моя Карди?

— Сильные.

Значит, не к лицу нам с этими людскими ошмётками по-настоящему сражаться.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: