— Хм. Примем за правду.

— Если ты этого не будешь делать, долго не просуществуешь, — ответила женщина хладнокровно. — Дальше?

— Краем глаза я видел одеяла, посуду, мешочки со съестным и оружейным припасом. Даже бельё. Что тут за место?

— Охотничья избушка в тайге. Припоминаешь такое в жизни?

— Для кого?

— Тех, кому надо. Только свою отметину положено сделать у входа, чтобы лишние для тебя люди не вошли. Подождали снаружи, к примеру. Но это в худшем случае. Обычно просто отходят на почтительное расстояние.

— Мы вроде как оставили след. Плащи эти.

— Угм, — ответила женщина с рассеянной миной.

— А ждать нас… кто?

— Там посмотрим.

— Что ты делаешь в Лэне?

— Некорректный вопрос. Что хочу, то и творю.

— Забираю слова назад.

— Ладно. Чтобы к этому больше не возвращаться: университет там, у себя, кончал? Представь себе: итоговый экзамен на носу, а тут обнаруживается, что в твоём школьном аттестате на месте оценки за чистописание стоит прочерк. Вот и приходится заполнять, ага.

— Почему ни ты, ни я в разговоре не называем имен?

Женщина довольно усмехнулась.

— Наконец-то дело спросил. Ни для тебя, ни для меня они еще не обросли плотью — вот почему. Пустые скорлупы. Всё, исчерпался? Очередь за тобой.

— Спрашивай — повинуюсь.

— Как ты попал к правоглавам?

— Это долго объяснять.

— Ничего, нам тут столько сидеть, что даже еще и выспаться успеем.

Сергей вздохнул и начал свой рассказ.

— Ты верно поняла. Я выпускник столичного вуза… назовем это для простоты Историко-Археологической Академией. Неважно. Суть дела в том, что после того как открылись границы, раскапывать мы стали по всей планете.

— Только не здесь.

— Да, не здесь. Вообще-то я сельский паренек. Вернее, поселковый. Последнее всё-таки на ранг выше — по крайней мере, я так считал. Ну вот, пока я ездил, работал лопатой, кисточкой и мозгами, совершенствовался в науках и попутно узнавал новые обычаи, в голове у меня сидела такая тройная картинка.

Вначале я должен был отыскать клад: не для государства, не для спонсора, а для себя самого. Во сне и наяву передо мной маячила картинка с моими инициалами, то выбитыми на базальте пирамиды неким подобием иероглифов, то врезанными в абиссинскую стелу, изображающую дворец, то вплетёнными в дубовую резьбу викторианского особняка. Иногда я видел, как они вырастают прямо на траве яркими синими головками незабудок или розоватыми — ятрышника.

Потом мне предстояло найти себе спутника жизни. Спутницу. Лица ее я не видел, только чувствовал, угадывал, как оно прекрасно, и такие длинные, до пят одежды… На груди у нее сияло отверстое сердце, как на католических изображениях Христа.

А под конец к нам должны были прийти пророки в коронах, от которых исходил свет. У одного был посох с набалдашником… Послушай, это тебе интересно?

— Во всяком случае, кое-что напоминает.

— И вот так, объездив весь свет в своей погоне, я устал и отчаялся настолько, что решил вернуться домой на побывку. И, можешь себе представить. Первое, что бросилось мне в глаза у родимой калитки, — мои собственные инициалы, вырезанные ножом на коре подручной березы. Теперь ствол внизу оделся плесенью, белизна, простроченная чернью, позеленела, буквы заплыли, но различить их было на диво легко. Я там секретку в детстве устроил: копается ямка, внутрь помешаются всякие красивости, потом всё прикрывается стёклышком и забывается до лучших времен. Пока не сгниёт.

— То есть ты проверил наличие.

— Ну да. Я ведь потерял свою прятку на другой же год. Деревья оказались под линией электропередачи, их выкорчевали или подрезали сверху, потом новые посадили. Счёт сбился. Да ничего там не было особенного: плоды рябины, нанизанные на нить, и флакончик из-под духов в форме сердечка.

— Стоп. Ты говорил — истлело всё вообще.

— Не так. Когда я вошел во двор маминого дома, у нее пила чай молодая соседка, с которой мы были в детстве очень дружны. И, представляешь, на ней был кулон-ароматница из хрусталя, отмытого до блеска. Самодельный.

— Угм, — ответила женщина с прежней интонацией. То ли понимала и соглашалась, то ли нет.

— Обе ждали меня — телеграмма обогнала меня на несколько часов. Я сел за стол и начал рассказывать. Немножко захмелел — кроме чая, там была еще, как водится, домашняя наливка из рябины — ну а когда девушка собралась, наконец, к себе домой, калитка снова отворилась. И вошли эти самые…

— Пророки, — негромко сказала женщина.

— Три благообразных мужика. Кстати, в волосяных окладах наподобие шкиперских. Такая щетина вокруг всего лица, а щеки и подбородок голые. На лбу туристские светильники — освещать путь в темноте. На нашей улице постоянно фонарные лампочки били. И альпенштоки, или как там их…

— Поняла. Они тебе предложили остаться дома и взять краеведческий класс в воскресной школе.

— Не совсем так… Но очень похоже. Как ты догадалась?

— Натаниэл Готорн. Новелла «Threefold Destiny», в свободном переводе — «Тройная судьба» или «Тройное предначертание». Ты идёшь прямо по канве.

— Я не выдумываю.

— А я и не говорю, что выдумываешь. Хорошая новелла — по-настоящему хорошая — имеет в качестве материала жизнь и благодаря этому получает шанс видоизменить свой материал, иногда самым парадоксальным образом. Рассказывай, что там было дальше.

— Братья-правоглавы собирались нести свет своего разума в иные края, и такой человек, как я, был бы им очень кстати. Мама и Софийка — это та самая девица с флакончиком — оказались их сёстрами и собирались ради высокой цели продать общий дом. Нет, я нисколько не возражал отрясти прах родной земли со своих ног.

— Потому что всё прошлое сгнило и стало тем самым прахом, — Карди кивнула, и Сергей отчего-то испытал облегчение на подступах к самому, как он полагал, трудному.

— Я, когда мы перебрались в страну Динан, был женатым человеком. От добра добра не ищут, как говорится. Супружеская жизнь с такой набожной умницей, как Софья, располагала к целомудрию. Мне стали доверять всё больше — в таком небольшом селении, как наше, друг друга знают лучше всяких родственников. А вёл вообще половину классов, если не все. И гимнастику у мальчиков — такие занятия были у нас раздельными.

Нет, надо же — до того я и сам не подозревал, кто я есть на самом деле. Ну и вот, однажды я себя выдал неудержимым ростом, — губы его скривились в чем-то вроде ухмылки.

— Чёрт. Ты что, обтяжное трико носил?

Мужчина промолчал.

— Но это само по себе не грех и даже не проступок — быть геем.

— Я не человек. Я всех обманывал. В другое время меня бы камнями побили.

— А теперь просто извергли из сообщества чистых.

— Жизнь — достояние Божье, как и земля, — Сергей пожал плечами, как поёжился. — Нельзя посягать.

— От такого ихнего мнения все колодцы в округе стали порченые. Либо наплюют, либо тухлое мясо спустят, — отозвалась Карди со странной интонацией. — И молоко прокисает прямо в сосцах. Да, кстати. Как братья умудрились тебя так чистенько вниз бросить? Синяки и ссадины ведь не от камня.

— Посадили в большую корзину.

— Угм. Опыт монастыря «Метеоры». А зачем ты отпустил лифт назад?

— Обещали тогда уж точно скальными обломками забросать. И если попробую карабкаться вверх — тоже. Часовых расставили.

— Понятно. Что же, тогда спасибо тебе за заботу — это когда ты меня от них остерёг. А красивая одежда на тебе отчего?

— Позволили. Говорят, кроме тебя, никому из наших форсить неохота.

— И малый ножик заодно, — такой, что только веточки от коры очищать или по вене полоснуть. Где он?

Сергей вынул, выщелкнул лезвие, протянул ей вперед рукоятью.

— Ого, настояший White Wolf Knife — Белый Волчонок. Слегка туповат, как твои мысли о главном. Ничего, я скажу, где и на чём выправить лезвие. Спрячь пока, Сорди. И больше никому его в простоте души не показывай.

— А почему ты говорила, что я дурень, Карди?


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: