Нойи задумчиво посасывал чубук:

— Ты права. Такое я бы смог. Во мне нет твоей жалости.

— Белый, это на грани оскорбления. Не будь ты тобой…

— Имею в виду — жалости к твоему Сорди. Он для тебя как дар Пути и единственное, что нужно беречь. Рука не поднимется. Извинение принято?

— Принято, — она усмехнулась. — Так я вас оставляю?

— Годи, чо ж так скоро? Бачь, он еще и сам не захочет.

— Попробовал бы у меня не захотеть. Но говорить — поговорю. Ты отойди пока, ладно? И не влезай в беседу, как час назад.

Когда Нойи вышел из кабинета, Кардинена спросила:

— Есть такое, что осталось для тебя неясным? Имей в виду, расстаёмся на несколько дней, если вообще не навсегда.

— Ты не удивишься? Языка этого я не понимаю. Украинский вроде.

— Это в тебе автопереводчик заработал. Побратим иногда на говор своего детства сбивается, а ты такого вовсе не проходил, хотя и специалист языков.

— Что со мной будет: опасное?

— Думала, ты похрабрее.

— Какой уж есть. С широко закрытыми глазами в объятия твоего братца не стремлюсь.

— О, это похвально.

Кардинена помедлила, размышляя, и, наконец, прибавила:

— Вся штука в том, что пограничная ситуация может проявить в человеке силы, способности и знания, о которых не подозревает ни он, ни все прочие. В земле Динан такое закрепляется на всю дальнейшую жизнь. А остальное пусть будет для тебя неожиданностью. Иначе не подействует. Так что прощай покуда — и помни обо мне.

XIII

— Ну вот, раз уж тебя выдали мне на подержание, — сказал Нойи, едва проводив гостью, — давай для начала уберёмся в зале. Дубину в футляре повесь пока вон на тот гвоздик. Возьми под ним мешок из рядна и грузи всё подряд, что на полу. А потом тащи на задворки — там такой ларь, вроде помойного, но куда как почище. Дамочки сами разберутся.

С томным видом раскинулся на кушетке, что выглядывала из груд изящного тряпья, как вершина айсберга из паковых льдов, и показал мундштуком вынутой изо рта носогрейки:

— Начни вон с того угла, там самые древние наслоения. Эх, тяжкая доля — быть Казановой!

Никакого хохляцкого акцента не было слышно и в помине: должно быть, в нас произошла взаимная аккомодация, решил Сорди.

— Как бы чего лишнего не выкинуть, — произнёс он вслух.

— А тут всё лишнее. Только наслоилось попусту, — хозяин сделал прежний широкий жест. — Играешь роль закваски в здешнем крутом тесте — вот и образуются всякие побочные продукты. Сувенирчики там, амулетики, гостинцы, прочие знаки интимного внимания.

— Может быть, вам…

— Тебе, дружок, тебе.

— Может быть, тебе курить в другом месте? Искра упадёт — пожара наделает.

Нойи расхохотался и чуть привстал с места: невинную попытку рокировки он просёк сразу.

— Загорится — новый дом построят, А мы оба, да будет воля его, через окно успеем выскочить. Ладно уж, давай на брудершафт, хоть и всухую. Ты вообще-то посматривай: вдруг что-нибудь интересное покажется? Спросишь тогда.

И снова опрокинулся назад.

— Но вообще — не мешай зазря: медитирую я, понимаешь.

К этому времени Сорди как раз дорылся до неплохого наборного пола: фрагмент рисунка слегка озадачил его своим чётко антропоморфным мотивом и побудил к дальнейшим раскопкам. Работать оказалось легко: кружева почти ничего не весили, а тяжелые предметы, как-то: флаконы литого стекла с наглухо притёртой пробкой, серебряные и бронзовые кубки на ножке, с двумя ручками по бокам, кофейную мельничку в форме столбца с десятком жерновов внутри, фаллокрипт, выгнутый из бычьей шкуры чётко по форме скрываемого, хлыст, недоуздок и шпоры — он откладывал в сторону, чтобы на досуге выяснить насчет всего сразу. Куда девать очевидное барахло, он сориентировался тоже без проблем: на сундуке с откинутой навзничь крышкой было изображено примерно то, что он вытряхивал из мешка.

— Твоё прежнее имя какое — неужели в самом деле Сорди? — спросил Нойи по возвращении из очередного рейса.

— Кардинена в рифму прозвала. Так-то Сергием крестили.

— А меня вообще-то Ноем. На севере горной страны моих тёзок добрая треть наличного состава, остальные сплошь Абрагамы да Исмаэли с Агарями.

— Ты протестант?

— Точно. Нас еще англами прозвали — переселились из Великой Британии при Кровавой Мэри. А ты ортодокс, верно?

— Есть такое, — Сорди выпрямился с очередной находкой в руке: два соединённых лентой кольца в виде бублика, сиречь тора. Искусная резьба изображала драконов с крыльями, тесно прижатыми к телу, и переплетенными двойной спиралью телами.

— Ох, доля моя, доля! Вашего брата ведь ничему путному не учат. В смысле пригодному для нашей с тобой нынешней ситуации. Исихазм не в счёт — это для избранных. Атосов всяких.

Сорди вначале не понял, но почти сразу догадался, что имеются в виду монахи с горы Афон.

— Ладно, брате Сергию. Закругляйся со своей душеполезной деятельностью на здешней ниве и давай подкрепимся тем, что ты из ближайшего кафешантана принесёшь. Там сейчас затишье до самой полуночи, так ты вызови маму Риту, спроси, что с прошлого бала осталось. Скажешь, что от меня и в кредит, естественно. Это соседние ворота слева, так что авось не заблудишься. Да, предупреди заодно, что кофе со спайсом… с приправой пока есть, но вскоре новый импорт занадобится.

Лицезрение мамы Риты, моложавой, отлично сложенной дамы средних лет, носящей серые цыганские кудри, и обед, который они с Нойи соорудили на скорую руку из яиц, набитых чёрной икрой и гусиным паштетом, фруктового салата с орехами и вездесущего кофе, привели обоих в такое легкомысленно-благостное настроение, что Сорди рискнул спросить:

— Ной, а у вас с моей госпожой было что-нибудь? Ну, такое особенное, ты понимаешь.

— В смысле что просто за так братом и сестрой себя объявлять не станут? Ну, случилась однажды закавыка. В лейтенантском училище. Карди сама тебе не намекала? Всё глухо, в смысле? Оно, конечно, ни для кого не секрет, но высокая ина Та-Эль страх не любит, когда ее имя за спиной треплют.

— Говорила, было что-то с Кертом и твоими драгунами. Конными шпажниками.

— Шалишь, брат? Так то военное. И вообще дядюшка крёстный в юнкерском приключении не участвовал. До и после — оно конечно. В общем — платишь по счётам?

— Плачу, так и быть. Любопытно уж очень.

— Знаешь, что у нас в Динане творят с излишне любопытными?

— Знаю. На закусь пускают. После бала в кафешантане.

Нойи хмыкнул:

— Неплохой ответ. Я тебя куда большим смиренником полагал. Ладно, слушай, только трубочку заново набью.

Табак и даже дым пахли чем-то медовым или вишней — примерно как «Герцеговина Флор», которую Сорди однажды попробовал на спор еще мальчишкой. Выпустив клуб дыма прямо ему в нос, Нойи сделал выразительную паузу и начал:

— То, что у нас проходит обкатку проваленная агентша и дальняя родня своего папочки по мамочке, ни секрета, ни особого интереса не вызывало. Наука имеет много гитик, понимаешь. Но вот только принудили эту гитику сесть прямо у меня за спиной — ради дисциплины свободная посадка была запрещена, будто мы школьники. И, понимаешь, чувствую я всей спиной этакую притягательность, бабскую — не бабскую, непонятно. Но сильную до невозможности. Я в очень строгих правилах был воспитан, оттого и отрывался вдали от семейства на полную катушку: в общем, знал теорию и практику дела туго. Еще до бригад обучился. Народные бригады — примерно то самое, что у тебя на бывшей родине бандами кликали. Сухопутные корсары с патентом. До поры до времени всё законно, ты герой и спаситель отечества на вольных хлебах с маслом, а потом власти переменились не в составе, так в ориентации — и хвать тебя за шкиру! Оттого я с дружками и в профи подался. Цену себе набивал: не тем, так этим пригожусь, не красноплащникам, так бурой гвардии, не аристо, так сереньким волкам… Понял?

— Кое-что. Мне Карди про штурм Вечного Города рассказывала.

— Ладно, пока и это сойдет. Ну, глаз на спине у меня не водится, вот все камрады и стали судачить, что щеголёк Ланки не к добру назад оглядывается. Плохая примета в бою. Я тогда не то что сейчас: напоказ формой выхвалялся. Было их две, строевая и парадная, по причине гражданки интендантства работали скверно, так что ходили кто в чём горазд. У меня капа была изнутри подбита мебельным бархатом, мундир из генеральского драпа перелицован, сапоги по ранту и верху голенищ сплошь золотой нитью обведены для прочности. Это так только говорится — золото: на деле крепче дамаска, цветом одним и сходственна. Волос позади атласной лентой подхвачен, чтобы не трепался. А у папенькиной дочки сапоги вечно с пришлёпом, на два номера больше, и китель титьки плющит, будто у черкешенки, и косу она к поясному ремню бумажной тесёмкой привязывает. Скулы втянулись, брови союзные прихмурились, алый ротик в нитку стянут — неулыба такая, ляжки друг с другом в ссоре, задница только что для седла и годится. Но хороша собой! Даже в резаном варианте и только что из чахотки, — хороша дивно. У меня к тому ещё и гонор взыграл: все девки наши, а эта что же, не тем маслом мазана?