— Мне нужно более продолжительное лечение?

Врач выразительно пожал плечами.

— Будь мирное время, я бы вам рекомендовал жить в горах и потреблять по возможности больше кумысу.

— В горах? Дельный совет. Я, пожалуй, ему последую.

Та-Эль — имя преодоления

В город Эдин Танеида вернулась уже в конце зимы. Атта Тролль обрядила ее в свой старый полушубок, Аттин жених отдал кавалерийские штаны без лампасов, замшевые ногавки, которые нечаянно похимчистили до тридцать шестого размера, и свои детские кожаные калоши. Голова оставалась непокрытой. Вместо палки она опиралась на тросточку, и то больше ради форса — упругая, как бы летящая поступь уже возвращалась к ней. Атта в обнимку со своим Зентом плелись сзади, тискались, шушукались — а Танеида впервые видела город. Раньше он был ей в тягость — ловушка из углов, слепых дворовых колодцев, тупиков, предательского стекла витрин. Только то и замечала, что внезапно вырастало перед глазами, а дальнего и глубинного зрения не было. Или она воображала себе его враждебность оттого, что предавала город, а теперь расплатилась с ним? Пустое, думала она про себя: что есть предательство и что — расплата: слова, слова, слова.

И вот теперь, на фоне густо-синего неба и розоватых снегов, в сплетении заиндевевших ветвей Эдин вставал перед нею во всей прелести. Бесподобное смешение архитектурных стилей: рыже-коричневатые сухари готических соборов соседствовали с белотелыми и пышноколонными ампирными особняками, чугунные, все в завитушках барочные балконы — с хрустальной гладью бездонных венецианских окон. Мир был чист, как его собственное отражение в замерзшей озерной воде. Снег прятал изъяны, которые нанесла городу штурмовая осень — иногда только глаза натыкались на бугристое поле там, где до обстрелов стоял знакомый дом.

— Наглядитесь еще, ина Катрин, когда здесь служить будете.

— Меня Танеидой звать, трепушка. Откуда ты взяла про мою службу?

— Зент откуда-то вызнал. И вам орден дают, правда?

— Ой, ну ты и ботало! — жених ухватил пригоршню снега, швырнул в нее. Они оба бегали и шутя сражались, а город смотрел на них, улыбаясь неслышно.

— Все это хавэл, пепел, суета сует и дуновение ветра, — вдруг пришло к Танеиде слово. — Сегодня я хороню своих мертвых. С ними ушли две моих жизни, коротких и не очень складных, в которых мною управляли другие. А третья — третья будет моей собственной, жизнью моей свободной воли. Клянусь!

К главному лицу в государстве она проникла, себе на удивление, с первого же захода — на двояких правах дочери старшего друга и человека, что сам по себе известен. Лон Эгр был — в отсутствие адьютантов, секретарей, эполет, накидок и резной мебели, сгрудившихся у него в приемной — поход на пожилого мальчика, очень далекого и от войны, и от бремени государственности. Руки ей не тряс и не целовал, а так — нечто серединка наполовинку. И, оказывается, прекрасно помнил ее.

— Вы были похожи на растрепанный одуванчик и согласились причесаться и обуться, только если я вам дам подержаться за эфес своей шпаги. У меня до сих пор сохранилась фотография с вами на коленях и иной Иденой рядом.

— А с отцом?

— Офицерские, групповые. Он сниматься не любил, в отличие от жены — ах, что за красавица была ваша мать! И осталась такой.

— В отличие от дочери.

Промолчал. Потом спохватился:

— Да, кстати, вы уже получили свой орден?

— Нет, мне грозят какой-то публичной церемонией. Лон-ини, я ведь не гожусь в свадебные генералы. А в разведке, куда меня затягивают, опыт имею лишь отрицательный и преподавать тем более не смогу. Языки знаю хорошо — но исключительно для себя. Стреляю, разумеется, неплохо, верхом езжу — тоже. Даже эдинцы это признают. Боевые искусства тоже у меня получались… У меня к вам просьба.

И она кратко, деловито изложила ее. Здесь формируется и обучается кавалерийский корпус для войны в горах, куда оттеснили бывшие правительственные войска. Война сулит быть интересной: кэланги (грубое словцо легко прижилось в ее речи) находят там поддержку в виде банд и сами отчасти перерождаются в них, другие слои населения, скажем, народные бригады, поддерживают нас. Вооружены обе стороны смесью наисовременнейшего и допотопного оружия, что звучит интригующе и выглядит заманчиво. Словом, если за Танеиду поручится высокое лицо, тем более — наиглавнейший динанский командир, ее туда возьмут.

— Рядовым? — спросил он обреченно.

— Что вы! До этого я в своем безумстве не дохожу. У них есть курсы для младшего офицерского состава. Там как раз учится жених моей бывшей сиделки… Видите ли, нынче сколько-либо мирная жизнь и я несовместимы.

— Вы так мстительны? Впрочем, есть за кого: ваш отец, ваша подруга, вы сами…

— Нет: я только люблю платить долги.

— Может быть, и получать тоже? От лэнских бригадных…

Она не вполне поняла, но на всякий случай перехватила его взгляд своим новым, темным. Дядюшка Лон (так они, детишки, прозвали, несмотря на его молодые в ту пору годы) отвел глаза, пожевал губами.

— Я когда-то был без памяти влюблен в вашего отца, он казался мне идеалом человека. Это невольно проецировалось на всех вас. Да, его вдова… Ина Идена сейчас учительствует в Селете. Самый младший сын родился мертвым, старшие ваши братья — один в армии, другой у лесных партизан.

— Да знаю, знаю я, как ни странно. Вы что же, хотите меня одну оберегать вместо всего семейства?

— Хотел бы, но не смею… Что же, письмо с поручительством я вам напишу.

Довел до двери.

— Плохо смотритесь. Кумысу бы вам попить.

— Вот и мой лечащий врач того же мнения. Горы и кумыс. Теперь, надеюсь, вы поняли, почему меня так тянет в лэнскую кавалерию?

И тут она увидела, как он улыбается — не губами и глазами, а всей сутью. Светится изнутри, как рождественский фонарик.

Еще был разговор, совсем короткий — с Марэмом Гальденом, который ей вручал все сразу: письмо, орден и (по причине полной бесфамильности) паспорт и вид на жительство в городе Эдине.

— Мы предлагаем вам подать заявление в нашу партию. Народно-демократическую.

— Не подредактировать ли до этого название? Тавтология: народ ведь и есть демос, если он не охлос и не плебс.

— Беспартийной — вам не просто будет служить офицером. Командовать, знаете… Авторитет…

— Вы так полагаете? — спросила она с некоторой иронией.

— Кандидатского стажа не потребуется: будут учтены заслуги вашего мужа и других родственников (отца, матери, особенно матери, добавила она про себя), а также лично вас. Более того: мой шеф Лон Эгр по нашей просьбе дает вам рекомендацию.

— Тогда что же… согласная я. С царского плеча да с царского стола, как говорится.

Полный вариант народного речения, где соответственно фигурировали обноски и объедки, товарищ Марэм, по всей видимости, не слыхал или притворился, что не слышал.

…На занятиях курсантов лейтенант Нойи Ланки всегда садился немного впереди и правее нее, так что бросались в глаза шикарные волосы: седые, как пудреный парик, и отмытые с синькой/ Cзади их перехватывала широкая муаровая лента в тон форме или настроению. Лицо было смуглое, остроносое, глаза — желтые, рысьи. Форменный пояс и голенища высоких сапог были расшиты золотой нитью, китель сидел в рюмочку, а на знаменитой красной накидке не видно было никаких знаков различия. Этот шик боевого офицера хотя не считался таким уж отклонением от общепринятой формы, но ко многому обязывал. (К слову, казенная форма Танеиды была бэушной, а сапоги к тому же и пришлепывали — не нашлось достаточно малого размера). Слава о нем шла как о человеке храбром и остроумном, умелом бойце и неутомимом бабнике.

Нойи тоже старался, обернувшись, столкнуться с ней взглядом. Скоро они начали соперничать, выставляться друг перед другом. Офицерские игры в песочек им обоим стали поперек горла, зато лепной рельеф Лэнских гор (занимал полкомнаты) изучали с усердием слепых: молча, полузакрыв глаза и стараясь встроить в себя знание. Южного Лэна они оба почти не понимали, хотя Танеида в детстве жила на его закраине, а Нойи и вообще был родом не оттуда: из Лэна, да, но Северного. В теории Танеида была сильнее, и не одного его — кого угодно. В фехтовании, по сравнению с ним, была еще зеленой: если и приходилось чем играть, то бутафорской саблей в ритуальных плясках, а прямые офицерские клинки были мощные, со свинцовыми шариками внутри для вескости удара. Но как некогда наука сэнсэя органически сливалась у нее с изысканной сложностью танца предгорий, так и фехтовальные азы, накладываясь на то совершенство и легкость, с которыми она владела своим телом, рождали нечто уникальное. Работала не одна только правая рука, но все мускулы сразу. Равновесие Танеида удерживала идеально, а выносливость ее, за которую было заплачено дождливой осенней ночью и долгими месяцами Ларго, превосходила не только мужскую, но и женскую. В седле она держалась крепко, уж никак не хуже своего соперника, но посадка была иная, чем у прочих: по въевшейся с детства привычке подтягивала стремена к самому седлу и сидела, чуть приклонясь к шее коня. Так меньше уставали ноги и легче было поворачиваться в разные стороны, чтобы стрелять, — недаром раньше так ездили лучники. Нойи поддразнивал ее «ястребком», что, впрочем, было скорее лестно.