Вот в чем Нойи бесспорно ее затмевал — так это в обычных, светских, так сказать, танцах. Азам бального искусства обучали некогда, в счастливые времена Диамис, и ее саму, однако это было не более чем хорошая школа. Он же летал по залу с тем же упоением, что и жил, любил своих девушек, ходил в атаку; и с неправдоподобной четкостью двигалось его небольшое, ладное тело. Тех современных плясок, где каждый дергается сам по себе, он не выносил — для вдохновения ему нужна была дама. Естественно, что на вечерах отдыха танцевали порой они вдвоем на всё училище, стараясь и тут забить друг друга если не искусством, то азартом и неутомимостью.

Кончилось их соперничество, за которым азартно следили все курсанты, вполне банально: у него в комнате, откуда он среди бела дня деликатно выпер обоих своих сожителей. Усадил ее на койку, расстегнул рубашку — и отпрянул.

— Ох-х. Прости. Я про тебя всё знал, твои приключения и посейчас меня не пугают, но шрам — будто мне с упырем приспичило… целоваться.

Судя по тону, последнее слово послужило заменой более краткого и нелицеприятного.

— Ну что же. Я тогда пошла, — Танеида предприняла попытку встать, но он удержал.

— Нет, погоди! — помотал головой, отыскивая слово, не прозрачный эвфемизм, как в первый раз, но некое иное, единственное. — Ты… какая ни есть, всё равно нет другой такой женщины на белом свете. Я и сейчас хочу быть с тобой, так же сильно, как прежде, но, это пройдет, а жажда всё-таки останется, и иная, чем ко всем прочим. Слушай. Ты будешь мне посестрой?

Вот оно, то самое слово! Танеида, смеясь, кивнула. Нойи вскочил.

— Тогда я пойду приведу Армора.

Армор, тоже боевой офицер, капитан, преподавал им баллистику. Так же, как и его друг Нойи, был сед, но это было возрастное. В его манерах явно проступало, что он из «бывших», и хоть он издавна, еще со времен первого восстания, держал сторону Лон Эгра, кое-кто из новых офицеров его недолюбливал как существо инородное.

И вот его шпагой отрезали у Нойи и Танеиды по пряди волос, переплели и связали им запястья. Оба произнесли древние ритуальные слова:

«Я вяжу себя клятвой и окружаю себя словом. Чтобы не было для меня мужчины выше Нойи Ланки, женщины выше Танеиды Эле. Чтобы быть нам плечом к плечу в бою и рука к руке на пиршестве. Одна мысль, одно сердце, одно дело!»

Потом Армор, как поручитель, клинком разъединил им руки, стараясь, по обычаю, слегка оцарапать до крови.

А после побежали за друзьями из лэнского и эдинского землячеств и пили черное и тягучее вино из кожаной, с выпуклым тисненым узором, фляги Армора и кожаных его стопок, и перешучивались от наступившей вдруг внутренней ясности. И все трое без лишних слов знали, что это навсегда.

Курс они с побратимом окончили в звании старших лейтенантов. Когда Танеида увидела свою сотню, то испытала нечто вроде шока. Ожидала, что ей, как и Нойи, дадут своих, эдинцев, у которых шпаги только офицеры носят. А это оказались эроские сабельники из предгорий, приземистые, сами полудикие и на полудиких лошадях, — страшные в близком бою. Никто не понимал, чего ищут они в этой войне против кэлангов, какого своего интереса — ибо на диалектах Динана, какой ни возьми, они говорили с трудом: между собой перебрасывались фразами колючего своего языка, комом стоящего в горле.

— А вот и наша лесная эркени, которая так лихо ездит верхом на образец Сухой Степи, — услышала она раз чью-то реплику. — Белая женщина для черного народа.

— Лишнего не говорите. Я понимаю по-вашему, — сказала она по-эдински.

Они опешили, но ненадолго. Старший над ними, Керт, поднялся ей навстречу: истемна-смуглый, корявый, к смоляным прядям будто прикипела круглая войлочная шапочка, прикрывая глубокий разваленный шрам.

— Понимаешь только? А сказать что, не умеешь?

— В детстве могла немного. Теперь боюсь.

— А ты не бойся, госпожа старший лейтенант. Мы и о тебе наслышаны, и свое дело понимаем. Сумеешь уберечь нас от дурости своих высших начальников — всё пойдет как надо тебе. Тебе, ина Та-Эль, запомни.

И он протянул ей свою короткую руку, которую она пожала чуть ли не с благоговением.

Так она получила свое новое прозвище — пока просто как сокращение имени, чересчур длинного для боевой переклички.

Первая стычка с кэлангами (то были регулярные войска, а не более цепкие в сражениях банды того же имени, которым тоже было несть числа) вышла еще на подступах к горам и так внезапно, что их капитан не успел скомандовать.

— Играй центра, Та-Эль! — крикнул Нойи. — И держи его крепче — твой бойцовые псы как раз этому и обучены!

Страха не было — только холодная и веселая ярость, когда ее эросцы с гиком пошли в карьер.

Когда всё кончилось, Нойи забинтовал ей плечо.

— Левое. Чуть шейную вену не зацепило. На том вы, новички, и просекаетесь — себя защищать забываете. Оно не дуэль, однако: со всех сторон достают. Ладно, за храбрость тебе «отлично», а мало-помалу и мозги начнешь в дело пускать.

— Мне говорили, что у меня на плечах прямая Сорбонна.

— Любопытно, кто у вас, сударыня, был из преступного мира?

— Друг, упокой Бог его душу.

Керг подошел в тот день тоже, но совсем с другим.

— Учись работать саблей, госпожа командир. Сабля, если ее прислонить к предплечью — лучший щит. И не дай Всевышний тебе думать посреди боя — разве сталь думает, когда убивает? А истинный воин — одно со своим клинком.

Постепенно она училась командирствовать. Голос изначально был у нее подходящий: без особой натуги перекрывал и лязг боевых схваток, и звероподобный уран — боевой клич — ее всадников: будто по некоему звуководу шел. Цель их была вначале простая — замирять банды, которые облепляют всякое легальное военное противостояние, расщелкивать поодиночке этих мстителей, зелотов, партизан и мелкие отряды пока еще подчиняющихся своему центру кэлангов, которые изрядно докучали мирному жителю этих мест. Вот только война поневоле приобрела тут сложные и необычные формы: рейды по тылам, внезапные переходы, ночные атаки малым числом людей. В училище такому не учили. Скоро она поняла, что никого над собой иметь почти и не будет. Давалась вводная, а там изворачивайся, как знаешь. Людей — и ее, и побратима — выбивали, но их становилось все больше числом. К уцелевшему ядру, состоявшему теперь почти из одних воинов Керта, то и дело прибивались проводники или вольные охотники, потом уходили, по их выражению, к семье. Позже ей придали две сотни всадников-эдинцев и повысили в звании. Нойи тоже.

Лошади гибли еще скорее людей. Вначале у них были в ходу эдинские офицерские кони золотисто-гнедой масти, высокие в холке, резвые, приученные к степям, но и в горах умевшие ходить. Всем были хороши, но прихотливы в еде: овес приходилось возить во вьюках на степных лошаденках Керта. Сами эти степняки, большеголовые, крепконогие, с широкой грудью и мощными легкими, почти не уступали высококровным лошадям на равнине, но в самом Лэне решительно не годились.

Тогда ремонтеры пригнали ей табун местных полукровок, не таких уж казистых, но созданных для этих мест. Глаз у Танеиды был наметанный, и она сразу заметила длинный порез на плече одного из жеребцов.

— Сколько чужого народу попортили? — спросила у старшего. Тот замялся.

— Двоих слегка подранили, а одного товарищи во вьюках увезли.

К тому времени она уже почувствовала в себе силу.

— Тогда вот что. Гоните лошадей обратно. Раненым обещай нашего врача. Вдове — или там вдовам — отдашь свой продуктовый аттестат. Скажешь мои слова: «Я Та-Эль, командир красных конников. Нам стало не хватать лошадей, чтобы охранять ваши семьи. Мой приказ был — раздобыть замену и пополнение. Грабить и убивать моего слова не было. Какую цену вы мне назначите, такую и заплачу». Да, белую тряпку не забудь на рукав навязать, чтобы не пристрелили, пока всего не выскажешь!

Несмотря на ее угрозы, он вернулся вполне целым — правда, какой-то помятый и очень тихий. А коней стали они получать с той поры вместе с наездниками, парнями и девушками. Каждый приходил по крайней мере одвуконь и оставался навсегда. Бойцы из них были отменные: стреляли с обеих рук, лэнским «прямым жальцем» работали как швея иглой, падали не с лошади, а вместе с нею. Говорили о себе, что учились в народных бригадах.